Объятия, руки, оплетенные вокруг тел.

Малин отрывает свою дочь от пола.

Сколько же ты весишь сейчас?

Три килограмма и сто сорок три грамма было в тебе, когда ты вышла из меня.

А теперь?

Малин смотрит на Янне.

Он стоит за багажной тележкой, кажется не очень понимая, что ему делать.

Малин ставит на пол Туве и машет ему, чтобы он подошел. И вот они стоят втроем в зале прибытия и ощущают тепло, неподдельное и согревающее глубже, чем зной самого жаркого лета.

[На пути к последнему приделу]

Мое дело еще не сделано.

Теперь я знаю, что должно произойти.

Ничто не помешает этому лету пылать, а нашей любви вернуться.

Мир, наш мир, станет чистым и свободным, и мы будем шептать слова безмолвных змей в уши друг другу, чувствуя, как они делают нас большими и непобедимыми.

Он исчезнет с лица земли, и ты снова решишься шагнуть вперед.

Все станет белым, огненно-белым и невинным.

Никто не посмеет мне помешать.

Когти рвали под складскими полками, паучьи лапы ползли по твоему лицу.

Мои летние ангелы.

Покой с ними, а скоро к ним с любовью присоединится кто-то еще, у кого такая же история. С той самой любовью, которой так недостает мне.

Я найду другую девушку. Она станет тобой.

Порядок будет восстановлен. Это не больно. Потому что скоро сама боль перестанет существовать.

Туве благополучно возвращена на положенное место.

Она спит в своей комнате под белой свежевыстиранной простыней, и Малин думает, что дочь как будто никуда не уезжала, словно Индонезия, и Бали, и террористы с бомбами, и подводные течения по другую сторону земного шара перестали существовать — даже чисто теоретически.

Поездка из Нючёпинга прошла в молчании: Туве, спящая на заднем сиденье, Малин и Янне, соединенные бессловесной тишиной, которая никогда не казалась странной, лишь еще более одинокой, чем настоящее одиночество.

Отдельные слова.

— Хорошо отдохнули?

— Лесные пожары под контролем?

— В некоторых местах это похоже на огненный смерч.

Янне поднялся в квартиру, внес большой зеленый чемодан Туве, Малин предложила ему выпить чаю, и, к ее удивлению, он согласился, сказав, что в любой момент может вызвать такси и уехать домой.

Туве заснула еще до того, как закипела вода, и они пили чай в кухне. С улицы доносились голоса мужчины и женщины, которые громко ссорились; когда же они стихли, стало слышно лишь тиканье часов из «ИКЕА».

Половина четвертого.

— У нас это никогда не получалось, — говорит Янне, ставя свою пустую чашку рядом с мойкой.

— Что не получалось?

Малин встала так близко, как только посмела, боясь отпугнуть его.

— Ссориться.

Малин чувствует волну раздражения, но подавляет это бессмысленное чувство, снова обретает внутренний баланс.

— Иногда мне кажется, что мы и не ссорились никогда.

— Может быть, и нет.

— Иногда полезно выпустить пары.

— Ты так думаешь?

— А ты?

— Не знаю, что сказать по этому поводу.

Потом Малин рассказывает о деле, над которым работает: у нее такое чувство, будто земля и небеса разверзлись, выпустив на город отчаянное зло, и она не знает, как его остановить.

— Это как с пожарами, — говорит Янне. — Тоже никто не знает, как остановить огонь.

Затем они некоторое время молча стоят в кухне, и Янне направляется в прихожую.

— Можно позвонить от тебя и заказать такси?

— Конечно.

Янне снимает трубку.

Малин выходит к нему в прихожую и, пока он набирает номер, произносит:

— Но ты можешь остаться здесь.

Рука Янне замирает.

— Малин, я предпочитаю собственную кровать дивану у тебя в гостиной.

— Ты прекрасно понимаешь, я не это имела в виду.

— Ты прекрасно понимаешь, это невозможно.

— Почему же невозможно? Просто зайти в спальню и лечь в кровать, разве трудно?

— Это глупо и не приведет ни к чему хорошему. Мы уже оставили позади…

Малин прикладывает палец к его губам, ощущая тепло его дыхания.

Она совсем близко к нему.

— Тсс, не говори больше ничего. Пусть сегодня ночью все будет по своим законам.

Янне смотрит на нее, она берет его за руку и ведет в спальню, и он идет за ней без малейших сомнений.

Твердой или мягкой.

Наказанием или наградой.

Такой бывает физическая любовь.

Грудь Янне прижата к ее груди, ее нога обвивает его торс — так давно это было, но она в точности помнит это ощущение его внутри себя, как он овладевает ею, и она одновременно успокаивается и возбуждается от этой не зависящей от нее памяти тела, знает, как двигаться, чтобы он заполнил ее так, как никто другой никогда не сможет.

Капли пота смешиваются.

Кто это дышит, я или ты?

Она закрывает глаза, снова открывает их и видит, что Янне опускает веки, словно оба пытаются заставить себя поверить — если не смотреть друг на друга, так вроде ничего этого и не происходит.

И они снова молоды, слишком молоды, и тонкая резиновая пленка рвется, и появляешься ты, Туве. Малин не сводит глаз с Янне, вся нижняя половина тела горит от боли, которая приятнее всего на свете.

С годами сознание догоняет тело.

Расстояние между чувством и мыслью о чувстве усыхает.

Она откидывается на спину.

Беззвучно и тяжело он опускается на нее, ее руки ощупывают его спину, где каждый квадратный сантиметр кожи — воспоминание.

Она отпускает вожжи. Превращается в ребенка, спящего на спине, закинув руки за голову.

Вернись ко мне.

Это любовь.

Пообещай, что ты не исчезнешь.

Ты спишь рядом, моя любимая Малин.

В предрассветных сумерках я вижу, как подрагивают твои губы, ты спишь беспокойно, тебя что-то тревожит?

Я только что укрыл тебя простыней.

Мы не будем говорить об этом ни завтра, ни когда-нибудь еще. Мы будем делать вид, что этого не было.

До свидания, Малин.

Янне выскальзывает из квартиры, прихватив с собой ключи от машины Малин, лежащие на столике в прихожей. Спускается на улицу.

Открывает багажник, достает свой чемодан. Поднимается в квартиру, кладет ключи на прежнее место.

Рассвет горячий, и серые камни церкви, кажется, вибрируют в слабом голубом свете встающего солнца.

Легкий запах пожара, который даже его профессиональное обоняние улавливает с трудом.

Он направляется к пожарной станции. Катит чемодан за собой.

На станции он переодевается в форму, с первой же машиной выезжает в леса, к очагам возгорания, направляется в самый жар и начинает бороться с адским пламенем.

Даниэль Хёгфельдт видел, как Янне — ведь его так зовут, бывшего мужа Малин, — вышел из ворот дома, где расположена ее квартира.

В его походке особый ритм.

Даниэль направлялся в редакцию раньше обычного. Проснулся среди ночи и уже не смог заснуть.

Теперь он сидит за своим письменным столом и думает об этом особенном ритме в движениях Янне, за которым угадывалась мягкость и, как ни странно, любовь.

«Я никогда не смогу с ним соперничать», — думает Даниэль и открывает в компьютере новый документ, потом сбрасывает со стола стопку статьей, найденных на слово «изнасилование», отправляет их в мусорную корзину.

Не в состоянии этим заниматься.

И сидеть здесь не в состоянии.

«Я должен пополнить силы, — думает Даниэль, — вернуть их. Снова найти искру. Но эта искра — не в том, чтобы писать историю изнасилований в Линчёпинге. Это сделает кто-нибудь другой. Может быть, ты, Малин?»

Сон этой ночи.

Мальчик, стоящий возле ее кровати и кричащий: «Мама, мама, помоги мне дышать».

Она отозвалась.

«Ты не можешь дышать?»