— Facebook и Yahoo по-прежнему не дают никакой информации. Они стоят на страже неприкосновенности частной жизни своих пользователей.

— Мы никак не можем на них нажать? В юридическом плане? — спрашивает Зак.

— Разумеется, мы можем добиться решения суда, который обяжет их передать нам необходимые сведения. Но такое решение может быть обжаловано. Какая инстанция отвечает за сервер на Каймановых островах?

Свен меняет тему.

— Что касается вибратора, то на сегодняшний день технический отдел исключил триста пятьдесят производителей. Если речь вообще идет о вибраторе.

— А что по поводу рваных ран на теле Софии Фреден? — интересуется Зак. — Карин смогла определить, чем они нанесены?

— Когтями неизвестного животного.

— Луиса Свенссон держит на участке кроликов, — говорит Малин. — А у кроликов есть когти.

— В этом городе уйма людей, которые держат кроликов и других животных с когтями, — возражает Свен. — А ожерелье из звериных когтей можно купить на любом рынке.

— Да, это несколько притянуто за уши. — Малин кивает. — Понимаю.

— Что-нибудь еще?

Свен поворачивается всем корпусом к Малин и Заку.

— Мы допросили Славенку Висник, — отвечает Малин. — Между нею и двумя из трех девушек существует связь. Алиби у нее нет, но и у нас нет против нее ничего конкретного.

Малин рассказывает о связи: Тересу обнаружили у одного киоска, а Юсефин работала в другом. Это может иметь значение для следствия или оказаться случайным совпадением, однако последнее маловероятно.

— Все не могу успокоиться, — признается Малин.

— Такие совпадения довели до безумия многих полицейских, — говорит Пер Сундстен. — Какие-то связи, которые существуют, но не имеют значения для следствия. Что вы собираетесь делать дальше?

— Мы отметим это для себя. А так будем работать дальше без всяких предрассудков.

— Тяжелая следственная работа, — бормочет Зак. — Вот что нам сейчас предстоит.

— Я хотела бы еще раз поговорить с подругой Тересы Эккевед, Натали Фальк, — сообщает Малин. — Меня не покидает чувство, что она рассказала не все. Может быть, она расколется сейчас, когда ситуация резко ухудшилась. От Петера Шёльда, мнимого бойфренда, мы вряд ли услышим что-то новое.

— Допроси ее, — кивает Карим. — В нынешней ситуации терять нечего.

— Кроме того, мы получили информацию, которая содержалась в архивах на Луису Свенссон, — говорит Зак.

Малин гневно смотрит на него — почему он ничего ей не рассказал?

— Спокойно, Малин, — улыбается Зак, — только не сердись!

Все остальные смеются, и смех снимает напряжение, царящее в комнате; чувство безысходности размывается, словно все они незримо поднимаются на новый уровень в этом расследовании.

— Я получил выписку за пять минут до совещания, иначе показал бы ее тебе первой.

Зак всегда сердится на Малин, если она предпринимает что-то, не известив его, и в тех немногочисленных случаях, когда он поступал так же, она крайне обижалась, проклинала его, чувствовала себя несправедливо униженным ребенком.

— Да я бы и не решился ничего от тебя скрыть, — произносит он, и все остальные снова смеются.

«Они смеются надо мной», — думает Малин, но в их смехе чувствуется тепло, приятное тепло, а не мучительная жара лета, и она понимает, что смех им всем необходим, и ей самой в том числе.

Так важно услышать, что кто-то не воспринимает все происходящее с гробовой серьезностью.

— Заткнись, Зак! — выпаливает она, и теперь смеется даже Свен.

Но потом Зак откашливается, и серьезный настрой вновь медленно возвращается в конференц-зал.

— Судя по всему, ее мать заявила в полицию на отчима за изнасилование дочери, но заявление ни к чему не привело. Если даты верны, то ей было тогда двенадцать лет.

— Неудивительно, — пожимает плечами Малин. — Что-нибудь такое всегда рано или поздно всплывает.

Затем она вспоминает слова Вивеки Крафурд — что преступник, возможно, сам стал когда-то жертвой насилия. Всегда ли это так? Да, в той или иной мере. Одно насилие плодит другое. Эта линия уходит далеко в прошлое, к самым истокам человеческой истории.

— Но мы не можем больше трясти ее по этому поводу, — говорит Свен. — Мы и так уже достаточно на нее давили, а историй о трудном детстве в этом мире почти столько же, сколько людей.

Лицо Карима непроницаемо, и Малин видит, как мысли проносятся у него в голове. Наверняка перед его глазами встает отец, покончивший с собой, так и не нашедший себе места в шведском обществе. «Твой отец умер от горечи, до которой ты, Карим, никогда не позволил бы себе дойти», — думает Малин, и ей приходят на ум всякие штампы, которые всегда с важным видом роняет ее мама, когда что-то не ладится: «Важно не то, что с тобой происходит, а то, как ты это воспринимаешь».

Затем ей вспоминаются слова философа Эмиля Сиорана: «Истинного человека легко узнать по тому, что он отказывается разочаровываться».

Ты — самый разочарованный человек на свете, мама?

Тенерифе.

Но сейчас — о деле.

— Гипноз, — говорит Малин. — Я хотела бы допросить Юсефин Давидссон под гипнозом.

Теперь настал черед Зака обижаться, смотреть на нее вопросительно: это еще что такое? Я знал, что у тебя бродят подобные идеи, но мы ведь могли прежде обсудить это.

— Все мы знаем, что под гипнозом человек способен вспомнить то, чего не вспомнит ни при каких других обстоятельствах. Я дружу с психоаналитиком Вивекой Крафурд, которая предложила совершенно бесплатно содействовать проведению допроса Юсефин Давидссон под гипнозом.

— Ух ты! — смеется Вальдемар Экенберг, а потом добавляет: — Неплохая идейка!

— Это не должно попасть в прессу, — строго говорит Карим. — Все подумают, что мы в отчаянии, только этого не хватало!

Тем временем Зак уже справился с обидой.

— А ее родители согласятся на это?

— Не узнаем, пока не спросим.

— А сама Юсефин?

— То же самое.

— Если это удастся и сработает, возможно, дело продвинется, — говорит Свен.

— Да, есть шанс сойти с мертвой точки, — кивает Карим.

— Ну так чего же мы ждем? — восклицает Вальдемар. — Скорее тащи девчонку к своей гадалке.

Малин не знает, что на это ответить, — то ли крутой парень из Мьёльбю шутит, то ли говорит всерьез.

— Сим-салабим! — улыбается она, на всякий случай решив отшутиться, и поднимается со стула. — Я собираюсь всадить иголки в куклу вуду, так что берегись, Вальдемар!

После совещания Экенберг подходит к ее столу.

«Чего ему нужно?» — думает Мачин.

— Форс, послушай, — говорит он. — У тебя такой довольный вид…

— Довольный?

— Ну да, сама понимаешь — как у человека, который только что хорошо потрахался. Куда за этим пойти в вашем городе?

И Малин снова не знает, что сказать или сделать. Такого удивления она не испытывала с трех лет, когда по ошибке хлебнула кипятка из чашки, в которой, как она думала, находился холодный сок.

Дать ему по морде?

Но потом она берет себя в руки.

— Послушай, ты. В этом городе не найдется ни одной женщины, которая захочет прикоснуться к тебе даже в резиновых перчатках. Ты понял?

Не дослушав, Экенберг уходит прочь.

«Наверняка с издевательской ухмылкой», — думает Малин.

Она не поддастся на провокацию, сейчас есть дела поважнее.

Но он прав.

Она по-прежнему ощущает Даниэля в себе.

И изо всех сил пытается сдержать улыбку, которая расплывается по лицу.

— Об этом и речи быть не может.

Отец Юсефин Давидссон, Ульф, сидит на диване цвета красного вина на их вилле в Ламбухове и нервно водит пальцем ноги по ворсу ковра. Его загорелое лицо почти круглое, на макушке уже просвечивает намечающаяся лысина, кожа на носу облупилась.

— Гипноз! — недовольно продолжает он. — Я читал о людях, которые после этого так и не приходят в себя. А Юсефин надо отдохнуть.

Его жена Биргитта, сидящая рядом, в сомнениях — судя по всему, она намерена поддержать решение мужа, чтобы не злить его. Их роли в семье сейчас очевиднее, чем когда Малин видела их в больнице. Они отказались от охраны для Юсефин, объясняя это тем, что ей в первую очередь необходимы покой и отдых. Биргитта Давидссон — миниатюрная женщина, одета в легкое платье с голубыми цветами. Такая миниатюрная, что совсем теряется на фоне твоей фигуры в одежде цвета хаки, Ульф.