Наконец Зак произносит:

— Мы проверим Али Шакбари и Бехзада Карами.

Шакбари и Карами.

Целую ночь занимались сексом с девушкой, которую напоили до бесчувствия, однако в июне суд оправдал их.

«Она была согласна». «Она сама этого хотела».

На кухонном столе в квартире в Берге?

«Черт подери, она сама хотела. Настоящая шлюха».

Доказать обратное не представляется возможным. И пока Свен в очередной раз отхлебывает свой кофе, Малин думает о том, что существует правда официальная и неофициальная. И полицейские, и средства массовой информации знают, что практически все групповые изнасилования совершаются двумя и более мужчинами-иммигрантами, но никто никогда не пишет об этом и не называет вещи своими именами.

Это неофициальная правда. Неполиткорректная.

Значит, проблемы не существует. А если ее не существует, то ее нельзя обсуждать. И следовательно, она никогда не будет решена.

И есть такие девушки, как Юсефин Давидссон или Ловиса Ельмстедт — так звали жертву Шакбари и Карами.

Такие девушки, как Тереса Эккевед.

«Тереса просто болтается где-нибудь сама по себе».

«Она просто уехала».

«Ничего особенного не случилось».

Когда по окончании совещания Малин садится за свой рабочий стол, звонит ее мобильный.

Где же он?

Ах да, в сумочке.

— Привет, мамочка!

— Туве!

Это Туве. Малин видит ее перед собой — веселые блестящие голубые глаза, каштановые волосы, растрепанные ветром с моря.

«Хорошо ли вам там? — думает она. — Мне не хватает тебя, когда я слышу твой голос. Но как хорошо, что ты не сидишь сейчас в этом ужасном городе. У вас там уже больше полуночи. Почему ты не спишь в такое время? Ты должна уже давно лежать в постели».

Но Малин сдерживается. Хочет показать, что доверяет им.

— Ну, как там у вас?

— Мы сегодня катались на катере. Съездили на небольшой дикий пляж.

— Понравилось?

— Да, хотя обратная дорога заняла много времени. К счастью, я взяла с собой книгу. А сейчас мы только что поужинали.

— Вкусно там кормят?

— Так себе.

— Наверное, сплошные шашлыки?

«Кажется, расстояние делает наш разговор более поверхностным, чем обычно», — думает Малин.

Те же тривиальные фразы, но сказанные за кухонным столом поутру, все же приобретают окраску, содержание и смысл благодаря близости собеседников, но среди станций, кабелей и спутников ощущение контакта теряется.

— Какую книгу ты читаешь?

— Несколько. Но «Мадам Бовари» мне не понравилась. Она слишком устарела.

Где-то на заднем плане звучит ксилофон — оркестр в гостиничном ресторане?

— Это оркестр у тебя там?

— Да, тут играют в ресторане. Дома очень жарко?

— Мозги плавятся.

— А здесь ничего. Хочешь поговорить с папой?

— Конечно.

— Малин! — слышится в трубке голос Янне.

— Да. Вам там хорошо?

— Хорошо, но жарко. А как дома?

— Здесь парилка невероятная. Я такого лета не припомню.

— Жаль, что ты не поехала с нами. Здесь очень приятно.

Бали.

«Поехала с вами? — думает Малин. — Уехала от этой жары и несчастных девушек?»

Раньше он столько раз уезжал в Боснию, в Руанду, в Сомали — куда угодно, лишь бы бежать от мыслей о невозможной любви. Тысячи раз она слышала его голос, доносившийся сквозь помехи по истрепанным телефонным проводам, — и чувствовала, как внутри у нее все сжимается, тревога растекается черной горячей лавой.

Сараево. Кигали. Могадишо.

Голос Янне сквозь помехи на линии — сообщение о том, что могло бы состояться, привет из той жизни, которая так и не сложилась.

То же самое и сейчас.

— Я читал на сайте «Корреспондентен» о лесных пожарах, — говорит Янне. — Лучше бы я остался дома. Я нужнее там.

И тут она начинает сердиться. Думает: «Да, ты нужнее здесь. Мне ты очень нужен, но мы никогда этого не понимали. Ты всегда оставался неугомонным, как подросток. Когда-нибудь ты повзрослеешь окончательно, чтобы остановиться и сказать — вот мое место на земле? Быть взрослым — это не только строить туалеты в лагерях беженцев или возить мешки с мукой по минированным дорогам. Зрелость может заключаться в способности остаться на месте, если нужно».

Но злость утихает так же мгновенно, как и разгорается.

— Янне, ребята справятся без тебя.

— Но один мой коллега получил тяжелые травмы!

— Я скучаю без вас, — говорит Малин. — Поцелуй от меня Туве. Ей пора ложиться спать.

Сайт газеты «Корреспондентен».

Спальню освещает неровное голубоватое сияние монитора, иначе здесь было бы совсем темно.

Жалюзи на окнах — будто решительно закрытый рот, сжатые челюсти, не пускающие внутрь вечерний свет.

Лесные пожары держат в кольце всю округу. Один пожарный получил травму, споткнувшись и упав на горящий мох. Ожоги лица и рук — должно быть, его имел в виду Янне. Фотографии в газете выглядят драматично: крошечные фигурки людей на фоне сплошной стены огня, готовой поглотить их, сжечь дотла.

Даниэль Хёгфельдт больше не звонил ей, зато пять раз за день атаковал Свена.

В одной статье он объединяет оба случая с девушками, но и по отдельности пишет о них тоже. «Летний Линчёпинг потрясен нападением в парке Тредгордсфёренинген и исчезновением…»

Линчёпинг потрясен?

Скорее спит, разморенный жарой.

Деталей в статьях нет — большую часть обстоятельств пока решено не публиковать.

Даниэль и прочие СМИ дают свою оценку происшедшего. Для них эти два случая одного порядка, исчезновение Тересы — не простой побег из дома. Им очень на руку связь между этими происшествиями, хотя Свен не желает, чтобы кто-либо распространялся о взаимосвязи, создавая тем самым образ злобного монстра, разгуливающего по летнему Линчёпингу. Она только что видела Свена в программе «Эстнютт». Глаза у него бегали, вид был загнанный, словно телекамера собиралась проглотить его, — таким Малин не знала своего коллегу. «Мы пока не можем утверждать… мы работаем… связь не выявлена…»

Карим Акбар звонил, хоть он и в отпуске. Спрашивал, не надо ли приехать и взять на себя гиен — так он выразился в разговоре со Свеном.

— Тебе надо поехать на рыбалку с сыном, Карим, — ответил ему Свен. — И работать над книгой.

Потом Малин читает статью о жаре. О волне смертей в домах престарелых и о том, как социальные работники находят все новых стариков, которые умерли от инфаркта у себя дома, не выдержав жары и сухого воздуха кондиционеров. Районная медсестра говорит в интервью: «В квартирах наших пациентов ужасная жара. Им просто трудно обеспечить организму достаточное количество воды, чтобы регулировать температуру тела. Но сейчас, в период отпусков, мы не успеваем оказывать даже обычную помощь».

Малин выключает компьютер и идет в гостиную, стоит у открытого окна, слушая шум из паба на первом этаже дома.

Спуститься?

Нет, только не сегодня.

Хотя все ее существо требует текилы.

Вместо этого она идет в спальню, ложится и закрывает глаза.

Жесткий дневной свет еще держится на сетчатке горящими точками, но из окружающей темноты выступает образ.

Малин видит Натали Фальк на кладбище: губы шевелятся, но голос не ее — звучит голос Петера Шёльда в телефонной трубке.

Ложь сливает образы подростков воедино.

Они достаточно взрослые, чтобы знать: молчание работает на них, уже одним своим молчанием они могут полностью сорвать работу полиции. Тот, кто умеет молчать, сможет выбраться практически из любой переделки. Язык — худший враг виновного.

Малин снова открывает глаза.

Голоса из паба звучат куда более оживленно, чем те, которые она слышала в течение дня, но отдельных слов разобрать невозможно.

Она закрывает глаза. Ощущает тело Даниэля, прижатое к ее телу, его тяжесть. Может быть, все же…

Нет.

Спать.

Усталость берет свое.

Юсефин Давидссон лежит в палате университетской больницы под легким светлым покрывалом и хочет, чтобы ее сознание вспомнило то, что помнит тело. Ее родители сидят в креслах у окна, глядят на мерцающие огни Линчёпинга и тоже ломают голову: что же произошло с ней в парке или где-то в другом месте? Какие тайны скрывают высохшая трава, кора и листья, ночь и темнота? А еще они жаждут вернуться домой, в свои привычные постели.