Было невозможно представить себе, чтобы Катерина пригласила в свои покои жену палача и чтобы просила принести ей этот мешочек, на который София смотрела с отвращением.

— Это ногти, волосы и кровь казненного, не так ли? — спросила она, борясь с приступом тошноты.

— О, пожалуйста, не выдавайте меня! — рыдала Йохана. — Да... это так. Катерина де Гуслин попросила у меня это и хорошо заплатила. А ведь нам нужны деньги, мой муж не так уж и много зарабатывает. Хотя он имеет право забирать себе имущество умерших, если у тех нет родственников, но чаще всего это скудные пожитки. Я стараюсь продавать этот скарб. Иногда я продаю отрубленную руку или ногу нищему. Тот прячет здоровую ногу под лохмотьями, а на вид выставляет полусгнившую ногу мертвеца, и все думают, что он инвалид. Я продаю также зубы и волосы... О, пожалуйста, не выдавайте меня!

Наконец Софии удалось справиться с отвращением и остав-новить дрожь в руках.

— Убирайся! — прошипела она. — Вон отсюда! Но прежде расскажи, зачем эта мерзость моей набожной дочке!

Иохана поспешно схватила мешочек и поднялась на ноги.

— Я ее никогда об этом не спрашивала, — сказала она жалобно. — Но я знаю... от других женщин... такие вещи нужны для... любовного эликсира.

Иохана воспользовалась замешательством Софии и опрометью бросилась прочь из комнаты. София с радостью остановила бы ее, но никогда в жизни не притронулась бы к ней.

«Любовный эликсир, — подумала она. — Зачем Катерине любовный эликсир, если все ее мысли только о Теодоре?»

Теодор!

Она вспомнила, зачем пришла сюда. Она постаралась скорее забыть об Йохане и о том, что она рассказала ей. Если Катерины здесь нет, то она наверняка сидит у дофины, а если Теодор по возвращении уже приходил к ней, то и сейчас может быть у нее.

О, если бы это было так!

София поспешно вышла из комнаты, заметив напоследок, что Иохана хотя и забрала с собой кожаный мешочек, отвратительная колба с кровью, ногти и волосы остались лежать на холодном полу.

Она встретилась с Теодором лишь три дня спустя.

До этого дня он избегал ее, пользуясь королевским дворцом как лабиринтом, в котором легко запутывал ее и в конце которого она всегда упиралась в тупик.

Катерина согласилась поговорить с матерью и рассказала ей все про Теодора, желая показать, что она была ему самым близким человеком, а вовсе не София.

Да, он действительно вернулся в Париж. Катерина присутствовала в комнате Бланш во время их разговора.

Он выглядел покорным, сдержанным и полным стеснения перед миром, который после длительного одиночества казался ему слишком чужым, слишком шумным и навязчивым. Бланш была готова выслушать его, примирилась с ним, чего до сих пор не сделала с Софией, и поверила, когда он сказал, что избавился от всякой ереси.

— Что за чепуха! — вскричала София. — Он же не может...

Щеки Катерины пылали.

— Дофина предложила ему заниматься с ее старшим сыном Филиппом, а это значит, что он останется в Париже, со мной! — воскликнула она.

Самоуверенность дочери уничтожила всю радость от возвращения Теодора. София злилась, что он сразу отправился к Бланш и примирился с ней, а мачехе даже на глаза не показался.

— Я передала ему свои знания не для того, чтобы он занимался с детьми! — яростно воскликнула она.

Катерина, сморщив нос, отвернулась, отказашись поведать матери, принял ли Теодор предложение Бланш и где он живет в Париже.

На четвертый день уставшая София прекратила поиски, а вместо этого заглянула в самое тихое место во всем дворце — в покои Изамбур.

Королева Франции жила замкнуто, как монахиня, проводила дни в молчании, изредка ткала бесцветные ковры. Сделаны они были тщательно, но выглядели слишком просто и безжизненно. Она почти ничего не ела, но все же благодаря придворной пище ее морщинистая кожа разгладилась, и она немного поправилась. Иногда ее наполовину ослепшие глаза не прятались за веками, а смотрели на мир, не пугаясь его, но и не принимая в нем участия.

София опустилась рядом с ней, с облегчением заметив, что злобная Грета оставила королеву на некоторое время одну и не спрашивала ее: «Как низко ты пала, София, что готова сидеть с королевой, которую считаешь слабоумной?»

Насколько приятнее было просто молчать, будто рядом был не живой человек, а статуя или камень. София невольно начала говорить, зная, что не услышит ни ненужных вопросов, ни насмешек.

— Мир сорвался с катушек! — жаловалась она. — Вам, Изамбур, убежать от мира помогает ваше безумие, а я прочно засела в нем, и мне приходится с ним справляться. Бланш проклинает меня, потому что я из благих намерений посоветовала ей самой строить свою жизнь, но простила Теодора, который намеренно обрек ее на несчастья. Набожная Катерина ни дня не может прожить без церкви, но в то же время Бог знает чем занимается с помощью жены палача, а к брату относится, как к любовнику.

А она ведь не догадывается, что он ей не брат. А он прячется от меня, чтобы наказать меня, наказать — а за что? Разве моя вина, что он разбил себе жизнь? И мне совсем неинтересно, где ходит Кристиан Тарквам, этот ужасный бездельник. Наверняка он вернулся вместе с Теодором и наслаждается в объятиях парижских шлюх. А может, он снова начнет любезничать с Катериной?

Начала она сдержанно, но, поскольку Изамбур не прерывала ее, продолжала говорить с растущей яростью:

— Все это не интересует тебя, не так ли? Ты и посоветовать-то ничего не можешь. Но я рада, что ты, по крайней мере, перестала так страшно кричать. Но мне было бы приятно, если бы все время, что я провела рядом с тобой, принесло хоть какие-то плоды. Я подумала... что Бланш посмотрит на меня другими глазами, увидит во мне что-то кроме холодной черствой женщины. А на самом деле мы с вами ей глубоко безразличны, и разговаривать она желает только с Теодором. О, какой бесполезный замысел — снова быть привязанной к вам! Лучше бы вы гнили тут без меня!

Вначале говорить с человеком, который не мог ответить, было неприятно, но чем больше София говорила, тем больше удовлетворения получала. Она мрачно посмотрела на неподвижную фигуру и вдруг спросила себя, неужели нет ничего, что могло бы вырвать Изамбур из сна, даже если это уничтожит ее.

Это была злая мысль, рожденная плохим настроением.

— Сейчас мы посмотрим, — сказала она, — удастся ли мне добиться от тебя хотя бы звука.

Она уже несколько лет не прикасалась к Изамбур. С тех пор как та перестала кричать, в этом больше не было необходимости.

София встала, наклонилась к ней, взяла ее за руку, желтоватую и холодную. В ней не чувствовалось жизни, будто Изамбур была уже мертва. Известно, что некоторые святые после смерти не разлагаются. А может, Изамбур уже родилась мертвой?

София погладила ее руку. Слух о том, что Изамбур — святая и проводит дни не в молчании, а в молитве, оказался стойким и жил даже после того, как она вернулась из изгнания. Некоторые больные подходили к дворцу, ища у нее исцеления.

«Какая чепуха! — подумала София. — Какой вздор!»

Она снова схватила Изамбур за руку, но, поскольку та не оказывала никакого сопротивления, хотела уже снова отпустить ее.

Но прежде чем она успела это сделать, она почувствовала, как от двери потянуло воздухом. Она была открыта, а в проеме, наблюдая за ней и королевой, стоял Теодор.

— Я не ожидал увидеть... здесь... вас, — сказал он.

Теодор говорил придушенно, будто всячески избегал громких звуков. Он направился к ней тихим, размеренным шагом. Он не торопился. Вероятно, при виде ее им овладела нерешительность.

Он не смотрел ей в глаза.

София сидела, будто окоченев, все еще держа Изамбур за руку.

Несколько мгновений она не могла ничего сказать, только повторяла его имя. Наконец нашла в себе силы и задала вопрос:

— Теодор... Теодор, почему ты только сейчас пришел ко мне?

Он остановился от нее на достаточно большом расстоянии, но только теперь поднял глаза, и она увидела его лицо. Когда-то оно было молодым, гладким и красивым, а теперь волосы и борода почти полностью скрывали его. Белая кожа шелушилась и была покрыта красными пятнышками — результат укусов мошкары или обжигающих солнечных лучей.