София постояла в нерешительности, не зная, пересилит ли в ее кузенах страх перед грозой желание наказать ее. Когда она обернулась, то ничего не увидела и не услышала, возможно, потому, что из черных туч полил дождь. Он хлестал с такой силой, что она едва переводила дыхание, а улица превратилась в бурный поток. Ее ноги стали застревать в жидком грязевом потоке, в котором плавали гнилые овощи и мертвая курица, которую кто-то собирался ощипать, острые гвозди, используемые сапожниками.

София с трудом пробиралась к стене дома. Что ей делать? Попытаться вернуться, даже если она и попадется в руки братьев? Или постараться дойти до дома Арнульфа?

То, что она не знала, как ей поступить, не столько обескуражило ее, сколько рассердило. В ярости она прокричала в сверкающую молниями бездну:

— Что за нужда мне убегать от этих вонючих кузенов? Почему я должна бояться безмозглых дураков? Зачем я лечила фурункулы Арнульфа? Зачем прислуживала Гризельдис и терпела унижения со стороны Мехтгильды? Разве мир не знает, кто я такая и что мне положено?

София устало вздохнула. Собрав последние силы, она, не разбирая дороги, побежала дальше по пустым, разветвлявшимся переулкам, ее лодыжки погружались в грязь. И вдруг она — совершенно случайно оказалась у дома Арнульфа.

Ее волосы промокли насквозь, с них капала коричневая жижа. Вся ее одежда вымокла.

Она хотела перевести дух, прежде чем постучать и попросить о помощи.

Но как только дождь прекратился, она обнаружила, что не она одна стояла на одной из улиц Любека, казавшегося вымершим.

Дерзкие кузены тоже попали под дождь, не смогли вернуться домой и решили искать приют там, где их меньше всего можно было ожидать.

— Рагнхильда! — пронзительно закричал один из них, косой, женой которого она должна была стать.

— Арнульф! — вскричала она, хотя это имя только что входило в число тех, кого она проклинала. — Помогите!

На его побледневшем лице был написан испуг.

Арнульф боялся грозы больше, чем болезни. С последней человек мог по крайней мере попытаться справиться, в то время как перед небесными силами он был совершенно безоружен.

— Когда из облаков доносится гром, — начал он, после того как София поспешно вбежала в дом и закрыла за собой ворота, — это похоже на муки грешника перед смертью. Звуки демонов ужасны. Хотя они и ссорятся сейчас между собой, но кто знает — может, скоро они придут за одним из нас, украдут у него душу и отрубят члены. Мы ведь знаем, как они любят играть глазами в бабки.

Она обращала так же мало внимания на его страхи, как он на ее.

— Избавьте меня от своих предрассудков! — пронзительно вскричала она. — Меня гонят не демоны, а злые родственники.

Взгляд Арнульфа, прежде направленный вверх, откуда на несчастных, маленьких людей извергался небесный гнев, яростно остановился на ней — и от ее вида ему стало не менее жутко.

— Ты себя видела, девочка? Ты... грязная!

В его последних словах был слышен упрек. Кто бы ни заходил в его дом, он был нежелателен, если приносил с собой грязь, ведь и предположить нельзя было, сколько злостных болезней могло таиться в этой грязи.

— Не бойтесь, я не принесу в дом болезней! — София поспешила справиться с его страхами. — Я — та, которая защитит вас от них до конца вашей жизни. Позвольте мне только остаться у вас и защитите меня!

— Что ты говоришь? Твоя тетка позволяет тебе приходить сюда, но если твои кузены от ее имени требуют вернуться домой, ты должна пойти с ними! Меня все знают как добропорядочного человека. Ты разве не слышишь, как громыхает на небесах?

Арнульф сжался, от чего она пришла в крайнее нетерпение. Его страх по сравнению с ее казался ей ничтожным. София топнула ногой, вместо того чтобы поддержать своего спасителя.

— Добропорядочность не много значила для вас, когда вы совали мне в лицо свой зад. Арнульф, вы должны освободить меня от этой семьи! Вы же видите, я не могу к ним вернуться! Возьмите меня в жены, и я буду заботиться о вашем теле так, как вам хочется!

План, который уже несколько недель назад стал созревать в ее голове, вдруг сорвался с губ. Ей казалось, что ее преследуют не только кузены, но и прошлое, тупые месяцы в доме тетки и годы в монастыре, омраченные толстым телом Гризельдис, победоносным лицом Мехтгильды и зловонием обожженных тел.

Она не хотела, чтобы прошлое поглотило ее. Она больше не хотела мириться ни со всем происходящим, ни с бессилием перед лицом судьбы, ни с чувством вины, вызванным им.

— Да, возьмите меня в жены! — кричала она в панике и одновременно требовательно. — Разве не я сделала вашу жизнь сносной в последние месяцы?

Арнульф нахмурил лоб, не зная, что для него было самым невыносимым в этой ситуации, — то, что с Софии капала грязная вода, что ее голос был похож на голос базарной бабы или что она озвучила требование, о котором он еще никогда не думал.

Он отступил назад, она последовала за ним. Теперь из-за двери доносились не только нетерпеливые удары, но и разгневанные голоса. Сначала они выкрикивали ее имя, потом имя купца, требуя, чтобы он открыл дверь и отдал им непослушную девчонку.

— Не пускай их! — сердито прошипела она, заметив его колебание.

— Девочка! Что ты выдумала! Не могу же я...

— Я не хочу больше жить в том мире, где мне не позволяют писать. Не думай, что я сую нос в твои книги только из женского любопытства!

— Девочка, я прошу тебя, если у твоих братьев есть повод, то я не имею права...

София дрожала от холода.

— У меня есть дар, которого больше нет ни у кого в мире! — она решила пустить в ход последнее средство. — Все, что я когда-либо прочла в этом доме, навсегда останется в моей памяти, как числа вашей торговли, так и все слова иностранных языков! Я могу помочь вам еще лучше распоряжаться вашим богатством. Я могу записать все истории вашей жизни. Я могу узнать все о болезнях и их лечении и испытать методы на вашем организме. И если вам все это нужно, то подойдите же, наконец, к двери, прогоните к черту этих дураков и назовите меня своей женой!

— Да, я презирала Софию! Я всегда считала ее самой злой женщиной на свете!

Сестра Кларисса, в миру Катерина, редко выступала, а если и говорила что-то, то дерзко и недружелюбно. Она не состязалась с настоятельницей во власти и влиянии, но наслаждалась возможностью доказать, что вполне могла бы сделать это, стоило ей захотеть. И сегодня, поскольку все собрались в рефектории, чтобы обсудить страшную находку, ей этого хотелось очень сильно.

Роэзия, втайне желая забыть о Катерине, неохотно повернула голову в ту сторону, откуда доносился сварливый и насмешливый голос.

Катерина была дочерью Софии. Стоило ей первой сообщить о том, что ее мать была задушена, а не обманывать, как остальных.

Конечно, все знали, что Катерина никогда не любила свою мать. Хотя Роэзия пришла в монастырь намного позже обеих, ей часто доводилось слышать о ненависти, которую дочь испытывала к матери, и досаде, с которой та принимала сетования дочери. В последние годы перед исчезновением Софии раздор поутих — возможно, из-за обоюдного примирения, возможно (что казалось Роэзии более вероятным), потому, что женщинам надоело тратить силы попусту. Одной они были нужны для работы над хроникой, а другой — для еды. Катерина ела очень охотно, и тем, что, несмотря на свой аппетит, оставалась худой, была обязана исключительно худощавому сложению Софии. Только ее обвисший подбородок был похож на жирный воротник.

Теперь надутая, розовая кожа поднималась и опускалась от возбужденного дыхания.

«Бог мой,— подумала Рвэзия, — нужно было заставить ее молчать. А теперь ее откровения приведут к пересудам!»

Прежде чем она успела возразить, Катерина, как она и боялась, продолжила: