— Бог мой! — с отвращением промолвил Арно, как всегда почесывая между ног.

Вокруг распластанного тела уже начали собираться люди, под головой Мелисанды образовалась лужа крови, а белые лохмотья колыхались на ветру.

— Ну давайте же! — крикнула София мужчинам, прежде чем люди успели с интересом посмотреть наверх. Холодный, чистый воздух, наполнивший комнату из открытого окна, освежил ее голову. — Убирайтесь! На улицу выйдете через заднюю дверь. Никто не должен знать, что вы тут были!

Она еще никогда не видела Теодора в таком состоянии.

Целыми днями он сидел, мертвенно-бледный и неподвижный, в своей комнате, отказывался от еды и не мылся. Воздух вокруг него стал тяжелым и наполнился запахом пота. София снова и снова подходила к нему, пытаясь растормошить и поговорить с ним. Он не смотрел на нее, и она не просто беспокоилась за него, но и мучилась при мысли о том, что он позволяет Катерине бывать у него и утешать его. Он и с ней не произнес ни слова, но разрешал ее маленьким ручкам обхватывать его ладони и крепко сжимать их, точно так, как тогда, когда они вернулись домой от тети Аделины и увидели, как с мостовой счищают бренные остатки Мелисанды.

Теодор не издал ни звука, в отличие от Изидоры, которая начала кричать сразу, как только очнулась ото сна, а лишь возбужденно дышал. Затем он оперся на Катерину, которая поддержала его и проводила в дом. Несмотря на ужас и на предчувствие, что Мелисанда была кем-то большим, нежели просто дальней родственницей, Катерина, уходя, бросила на мать торжествующий взгляд.

София не решилась отругать или ударить дочь, как делала всегда, когда та вела себя столь вызывающе. Она почувствовала облегчение от того, что Теодор, по крайней мере, был открыт перед ней. Он прервал свое молчание только через неделю.

Перед тем как войти в его покои, она приготовилась снова солгать, погружаясь все глубже в море грехов и вины, в которое превратилась ее жизнь.

— Это... это разбило ей сердце, то, что ты увидел ее, — начала она, в который раз поблагодарив Бога за то, что Люк Арно успел покинуть дом Гуслинов до возвращения Теодора. Ее интриги никогда не раскроются. Никто никогда не узнает, что именно она толкнула Мелисанду на смерть.

— Она могла бы перенести все, все, — продолжала она. — Но после того, как ты стал свидетелем ее жалкого состояния, она не хотела больше жить.

Теодор вздрогнул. Он поднял голову и позволил ей посмотреть ему прямо в лицо, которое могло бы быть красивым, если бы не ввалившиеся щеки и мертвенная бледность. Хотя он постоянно повторял, что нога мешала ему ходить, но не болела, его лицо постоянно выражало мучение и имело нездоровый вид.

София осторожно положила руку на его плечо.

— Все, что я сделал, — прошептал он едва слышно, — кажется мне таким незначительным в сравнении с ее ужасной смертью. Как же ей приходилось страдать, раз она решилась на такое!

София сильнее нажала на его плечо, хотя обычно очень редко прикасалась к нему. Она осторожно подняла другую руку и провела ею по его щеке, так же, как это делал Люк Арно, когда трогал ее лицо. Но она не хотела вспоминать о его отвратительных пальцах. Она хотела поймать на крючок пасынка, которому никогда не дарила тепло. А теперь она ласкала его и жалела, пользуясь его горем и отчаянием, чтобы разбить сопротивление, и обняла его. С удовольствием, хотя и с легким отвращением, она заметила, что его движения стали мягче.

— Ты не должен губить свою жизнь только потому, что это сделала твоя мать! — мягко сказала она, не выпуская его из своих объятий. — Конечно, я понимаю твою тоску. И мне больно видеть тебя таким. Но я думаю, что Бог примет ее несчастную душу и простит ей то, что она сама лишила себя жизни. Хотя это и смертный грех, но мне кажется...

Он напрягся, освободился от нее и встал.

— Замолчите, София! — прошипел он. — Сочувствия вы никогда не ощущали, оно вам просто незнакомо. Даже я всегда был для вас только средством для достижения цели!

— Это неправда! Это не так, даже твоя мать признала это.

Он недоверчиво посмотрел на нее. Она не решилась снова коснуться его лица и обнять его, но оперлась на его плечи.

— Да, да... — прошептала она, и ложь — сколько ее уже было в ее жизни — легко слетела с ее губ. — Она очень волновалась за тебя и доверилась мне. Больше всего ее беспокоило твое желание стать врачом. «Это ужасно, — сказала она мне, — видеть, как гниет твое собственное тело. И меньше всего мне хочется, чтобы мой единственный сын провел всю жизнь у постели больных. Он заслуживает лучшей доли».

— Я не верю вам!

— Так оно и было, — невозмутимо подтвердила София. — Я даже могу доказать тебе это...

Она сделала шаг назад, порылась в складках темного платья и достала золотую цепочку, которую сорвала с шеи падающей Мелисанды. Она взяла руку Теодора и вложила цепочку в его ладонь.

— Эту цепочку Бертран подарил твоей матери после того, как она родила тебя, — уверенно начала она. — Она передала ее мне в знак того, что вверяет тебя моим заботам. Теперь я должна стать твоей матерью, решать твою судьбу, печься о твоем благе. Я должна добиться того, чтобы ты занимался тем, что у тебя лучше всего получается, — наукой.

Теодор, широко раскрыв глаза, смотрел на украшение. Ей показалось, что он побледнел еще больше, хотя это было, скорее всего, невозможно. София снова заставила себя обнять его. Может, так ей удастся прогнать его печаль. А может, и избавиться от чувства вины за все совершенное.

Каким же он был худым и хрупким!

Он был почти отвратителен ей. Она уже собралась оттолкнуть его и сказать, что никогда не любила его, что его слабая натура всегда оставалась для нее чужой. Она уже хотела как можно скорее убежать от него и его растерянности.

Но ей вовремя удалось взять себя в руки. Все-таки он был нужен ей. Не как сын, не как ученик, а как маска, которую она могла надеть и действовать незаметно как при дворе, так и в университете.

Она не оттолкнула его, а мягко отпустила и продолжала говорить.

— Я всегда повторяла, что буду руководить твоей судьбой до тех пор, пока ты не узнаешь столько, сколько знаю я, — сказала она быстро. — А ты решил поступить по-своему. Дело в том, что... Нужно выполнить ее желание, Теодор, даже если тебе по душе что-то другое. Сделай это не для меня — для нее! Сделай это ради твоей несчастной, покойной матери Мелисанды де Гуслин! И если тебе не достаточно учебы в университете, я придумала для тебя задание, даже, скорее, должность, в которой гораздо больше смысла и которая откроет тебе прекрасное будущее. Я понимаю, что ты страдаешь от узколобости некоторых профессоров. Но именно поэтому тебе следует достичь большего, чем они, подняться выше их.

Он тяжело опустился на стул, показывая, что ослабело не только его тело, но и сила воли.

— О чем ты говоришь? — спросил он. Она улыбнулась, увидев, что он поддался.

— Позже, — мягко ответила она. — Об этом я расскажу тебе позже.

Выйдя из покоев Теодора, София наткнулась на Изидо-ру Единственный глаз не смотрел жестко и настойчиво, как обычно, а покраснел и опух от слез. Она охрипла от долгих рыданий. Никто в доме не горевал о Мелисанде так сильно, как она.

— Что вы наделали! — горько сказала она. — О, что вы наделали! Я думала, что, идя с вами на сделку, обеспечу Мелисанде спокойное существование. Вы поклялись мне! Вы поклялись мне в этом, рыдая у меня на плече!

София выпрямилась, готовясь перейти к обороне. Она полагала, что обмануть одноглазую сарацинку будет так же просто, как Теодора. Но укор, который отразился на морщинистом лице старухи, помешал ей возразить, напомнив о тех минутах, когда она, рыдая, лежала в руках Изидоры и пообещала ей заботиться о благополучии Мелисанды.

— Я не выбрасывала Мелисанду из окна! — горячо воскликнула она, и ей захотелось согнуться и пробежать мимо сарацинки.

— Но вы ведь говорили с ней, вы подтолкнули ее на это! — хрипло воскликнула Изидора. — Вы сделали это, несмотря на соглашение, которое мы заключили перед смертью Бертрана.