О, бесполезные стремления! О, нелепый мир, в котором слабоумная женщина должна гнить перед лицемерными взглядами, вместо того чтобы доживать свой век в теплом, мирном монастыре!

Она всхлипнула, когда к ней подошел один из ее сопровождающих. Арнульфа уже давно и след простыл.

— Госпожа, что это вы тут делаете? — растерянно спросил он.

— Не имеет смысла, — пробормотала она едва слышно и снова всхлипнула. — Незачем забрасывать его грязью... это не самый правильный способ отомстить.

— О чем вы? Что случилось?

Она встала и поджала дрожащие губы.

— Пусть не думает, что может сидеть вместо меня с Изамбур, чтобы искупить мою вину перед ней. Пусть не думает, что его ждет спасение, а меня — наказание. Его слова будут ему дорогого стоить.

За время обратной дороги и посещения брата Герина на следующий день ее гнев улегся, а пыл охладел, как вчерашний лед на платье. Беспокойные жалобы, отговорки и обвинения остались в ее голове, но двигались так вяло, как усталые люди.

— Вокруг королевы вьется слишком много шептунов, — объясняла она брату Герину. Она была раздражена, но не взбешена, как раньше. — Эта сварливая Грета, которая не отходит от нее уже много лет, — думаю, пришло время заставить ее подчиняться правилам. Ей разрешено проводить с Изамбур всего несколько часов в день — вот пусть так и делает. Но прежде всего...

Она помолчала и вдруг подумала, в чем она могла бы обвинить брата Герина, будь в ее воле наказать его: в том, что он обращался с ней, как с чужой, использовал в своих целях, не думая о ней, в том, что в ней до сих пор болела старая рана, а ему и дела до этого не было?

— Продолжайте! — попросил он.

— Этот купец Арнульф, тот, что из Любека, — начала она, — который ушел в монастырь в Этамп... он заклятый враг короля. Чего он только не говорит о нем! Он считает, что защищает права Изамбур, рассказывая Кнуту Датскому о ее бедственном положении. Но он так любит преувеличивать! К тому же он распускает легенды, согласно которым несчастная королева — святая мученица. Я советую вам держать его подальше от Изамбур, не подпускать его к ней!

София потерла руки, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Брат Герин задумчиво кивнул, и ее месть Арнульфу и Грете показалась ей жалкой. Ведь для того, чтобы отомстить им, ей придется заключить союз с тем, кого она ненавидела еще больше.

— Значит, все без изменений, — сказал он наконец. — Значит, многие до сих пор стремятся восстановить брак, не думая о том, пойдет ли он на пользу Изамбур. Я так боялся этого...

— Это так, — сказала София, кивнув.

— Ну тогда... благодарю вас за эту новость, — сказал он. Казалось, он хотел поскорее избавиться от нее, на сегодня, навсегда.

— За что? — прошипела она, более не владея собой, понимая, что похожа на ничтожную, вульгарную женщину. — За то, что после всего, что произошло между нами, я так быстро согласилась исполнить вашу просьбу? Вы что, за дуру меня держите? Думаете, я все забыла?!

Пораженный столь внезапным и неожиданным взрывом, он широко раскрыл глаза, но она этого не заметила, уверенная в том, что он устал от нее и испытывает к ней только отвращение.

— Госпожа...

— Не стоит, мой дорогой! Я знаю, что вы считаете меня дурой и говорите со мной только потому, что я нужна вам! Но уже завтра вы будете молча проходить мимо, не замечая меня, не так ли? Только бы не вспоминать! Только бы не думать о давно прошедшем! Ну и пожалуйста, мне-то что... Вы не обращаетесь к прошлому, ну и я не буду этого делать.

— Госпожа...

— Довольно! — резко прервала она его, понимая, что хотела остановить скорее себя, нежели его. Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. — Ну хорошо, — продолжала она более спокойно, но с усмешкой. — Я рассказала вам, что видела в Этампе, и довольно. Вам не следует бояться моих резких слов. И не нужно звать стражу, чтобы выпроводить меня отсюда.

Она избегала его растерянного взгляда и, прежде чем он успел что-либо ответить, повернулась и поспешила в коридор. Там она не почувствовала ничего, кроме стыда от собственного поражения и слабости. В ее памяти всплыли все преступления, совершенные только что или много лет назад. Они не обвиняли ее, а насмехались над ее неудавшейся жизнью. Ненависть, заставившая ее бросаться грязью в Арнульфа, была мягкой и дружелюбной в сравнении с горькой, терзающей яростью, которую она испытывала к Герину и к самой себе, потому что она хотела произвести на него впечатление, безоговорочно согласившись выполнить его просьбу повидать Изамбур. Зачем она поехала в Этамп, ведь это ей ничего не дало, по крайней мере, не вызвало его признания? Она только испытала ужас, глядя на погибающую королеву, и это видение будет преследовать ее еще много дней. И зачем она позволила себе говорить о постыдном прошлом?

Из ее груди вырвался жалобный стон. Он испугал ее саму, а еще больше хрупкую фрейлину, которая незаметно подошла к ней и поклонилась.

— София де Гуслин? — спросила она.

София ничего не ответила, но облегченно кивнула, благодарная за то, что ее отвлекли от тяжелых мыслей.

— Дофина Бланш желает вас видеть. Пожалуйста, следуйте за мной!

После того как София ушла от брата Герина, ее единственным желанием было скорее вернуться домой, к Теодору. Но теперь ей показалось, что гораздо лучше искать утешения не в книгах, а у роженицы, которая была еще более жалкой и несчастной, чем она.

С тех пор как родился ее сын, Бланш плакала, пряталась за пологом кровати и не хотела, чтобы ее утешали. Вокруг прыгали придворные дамы, время от времени поднося ребенка, чтобы успокоить ее. Но как только она увидела Софию, ее рыдания прекратились, а голова снова упала в подушки.

— Оставьте меня с ней одну! — приказала она. Затем, повернувшись к Софии, сказала. — Я думала над вашими словами.

Безутешность Бланш сняла с Софии ее собственный груз.

— Ваше кровотечение прекратилось? — спросила она.

— Какое мне дело до моего тела? — резко ответила Бланш. — Вы посоветовали мне не вспоминать прошлое. Вы сказали, я должна найти что-то, что будет мне по душе.

— Конечно, — устало сказала София.

Бланш приподнялась, отодвинула подушки и мягкое, набитое мехом одеяло. Хотя она и казалась такой по-детски жалкой, бледной и слабой, София заметила в ее лице упрямые черты.

— Ну — и что же мне делать? — капризно спросила она. — Я думала о том, что доставляет мне радость. Ну, мне нравится, когда трубадуры поют свои песни и рассказывают истории про давние времена. Но разве этим можно наполнить жизнь?

София пожала плечами.

— Самое плохое, — продолжала Бланш, — что я в этой змеиной норе, где все строят козни и любезничают с королем, не решаюсь действовать самостоятельно. Кода я приехала во Францию, она была отлучена от церкви, и с тех пор жалкая судьба несчастной Изамбур лежит на моих плечах. Разве я не принцесса, как и она, проданная в интересах войны? И разве я сама не могу стать отверженной, стоит мне вызвать гнев короля Филиппа?

Она говорила напряженно и горячо. Ее изнеможение и печаль напоминали платье, ставшее слишком узким и шнурки которого она грубо развязывала.

— Вы напрасно беспокоитесь, — равнодушно ответила София. — Я знаю королеву Изамбур. Она лишена рассудка. Вы же всегда вели себя как подобает и, кроме того, родили сына. А еще говорят, что ваш супруг Луи очень нежен с вами.

Бланш опустилась на подушки.

— Луи боится своего отца, — сказала она, и в ее голосе слышался и страх, и презрение. — Он знает, как опасно вызывать его гнев!

— Тогда вам следует посвятить себя чему-то совершенно безопасному, тому, что не имеет никакого отношения к политике, — сказала София.

Она говорила спокойно. Бланш отвлекла ее от собственных переживаний, но ее судьба была ей глубоко безразлична. Однако едва она озвучила свой совет, как увидела в бледной женщине намного больше, нежели несчастную роженицу.

Моменты прошлого, крошечные обрывки воспоминаний пронеслись в ее голове, образуя немыслимые узоры. Замысел, который они нарисовали, был не дерзким, мучительным и волнующим, как ярость последних дней, а напоминал легкую игру.