Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Едва слышно Ирмингард вздохнула и снова закашляла. Она отошла назад, стараясь справиться с удивлением.

— Это от дьявола, — прошептала она, произнеся слово, которое София еще ни разу от нее не слышала, потому что от него сквозило суеверием, а сестра Ирмингард учила, что ему не следует предаваться.

— Это, возможно, от дьявола, — поспешно поправилась она, поднесла руку ко рту и проглотила горькую слюну, которая при кашле подступала к горлу. — Может, не в моих глазах, но в глазах остальных. Ты не должна ни с кем говорить об этом. Ты должна скрыть это от всех, слышишь? Тебя могут назвать колдуньей, а это очень опасно из-за твоего...

Слова затерялись в новом приступе кашля.

— Из-за моего... чего? — возбужденно спросила София. — Моего происхождения? Вы это имеете в виду?

Губы сестры Ирмингард скривились в обычной безрадостной улыбке.

— Я обращалась с тобой, как с другими девочками твоего возраста, — продолжала она, полностью обретя контроль над собой, — может быть, к твоему уму следует относиться более бережно, давать ему больше пищи, чтобы твою голову не наполняли дурные мысли. И было бы глупо говорить о твоем происхождении, о котором по веским причинам здесь не говорят, и об этом... даре.

Подготовить материал для письма было непросто.

Будущие переписчицы должны были учиться сдирать кожу с телят, овец и коз, три дня держать ее в известковой воде, а потом растягивать. С помощью пемзы ее соскабливали и сушили. Софии ручной труд давался тяжело — она ругалась, когда козий пергамент становился слишком жестким, когда на свиной коже оставались щетинки, которые мешали писать, а телячий пергамент оказывался чересчур гладким, так что чернила расползались. Она огорчалась, если гусиное перо ломалось, когда она хотела отрезать кончик. Бычья желчь вызывала у нее только отвращение. Чтобы получить чернила, нужно было смешивать ее с сажей, белком и водой.

Но так же, как остальные учились выпекать хлеб, София изо всех сил старалась справляться со всем необходимым, чтобы наконец предаться своей страсти. Когда она впервые записала не на восковой дощечке, а на пергаменте текст отца церкви Исидора, она так была горда собой, что забыла о стремлении записывать самые существенные моменты ее жизни. Софии все реже хотелось нарушить требование сестры Ирмингард и записать не то, что полагается будущей переписчице. А та в свою очередь не уставала питать детскую душу всем, что было в библиотеке.

Среди книг попадались латинские и греческие тексты языческих философов. София должна была прочитать их, чтобы в совершенстве овладеть обоими языками и исключить появление в текстах, которые ей предстояло переписать, грамматических ошибок. Только после того как это упражнение было пройдено, она могла перейти на богатый материал великих учителей христианства — Блаженного Августина, Ипполита или Боэция. После того как она наконец ознакомилась с их текстами, ей преподнесли огромное количество старинных текстов, которые утверждали, что существует только один правильный способ праздновать обедню, а все остальное — ересь и суеверие.

Когда сестра Ирмингард давала Софии задание переписать тексты (однако она никогда не давала ей собственных комментариев), она стремилась так загрузить головку девочки науками, чтобы в ней не оставалось места мыслям о собственной жизни. Занимаясь так много, София училась отделять главное от второстепенного и избавлялась от высокомерия, которое могло возникнуть у нее в связи с редким даром.

Только однажды она чуть не выдала себя. Это произошло во время обеда, когда одна из сестер — в то время как остальные ели — читала отрывок из Жития Святого Элигия. Сестра потеряла страницу и не могла продолжить чтение. В наступившей тишине София так уверенно продолжила фразу, а затем и все последующие, будто книга лежала перед ней, а не перед сестрой, взволнованно перелистывавшей страницы. Но прежде чем на нее устремились удивленные взгляды и раздались вопросы, какое отношение она имеет к этому действу, сестра Ирмингард незаметным движением руки заставила девочку замолчать. Вскоре сестра нашла нужное место в книге, продолжила чтение, все снова углубились в Житие Святого Элигия, и никто больше не обращал внимание на Софию.

Лишь спустя три года (Софии тогда пошел двенадцатый год) она опять не смогла справиться с высокомерием и желанием показать всем свой необыкновенный дар, и из этого напрасного, греховного поведения произросло бесконечное разочарование, отравлявшее ей потом всю жизнь.

Часто к ним из соседнего мужского монастыря приходил священник, отец Иммедиат. В дни его визитов на столе всегда стояло жаркое из кабана. После обильной трапезы он удалялся с матерью настоятельницей, чтобы поговорить о нуждах монастыря. Обычно он заходил и в скрипторий, чтобы, благосклонно оглядывая помещение, проверить, чем занимаются переписчицы, некоторые из которых уже закончили обучение, а некоторые только учились.

Иногда он изучающе смотрел на пальцы Софии и хвалил ее красивые буквы. На этот раз она подготовилась к его приходу, не усидела в темном углу рядом с Доротеей и непроизвольно бросилась вперед и села за первую парту, чтобы продемонстрировать свои успехи.

Сестра Ирмингард никогда не оставляла такое поведение безнаказанным. Но она, как хорошо знала София, не стала бы бранить ее в присутствии отца Иммедиата.

Доротея смотрела на нее в замешательстве, но была слишком застенчива, чтобы приказать вернуться на место. Софию она волновала так же мало, как вопросительные взгляды остальных. Она вытянула шею и схватилась за перо, так, чтобы — в соответствии с приказом настоятельницы — отец Иммедиат застал ее в самом разгаре трудового дня.

Но прежде чем она успела выписать первую букву, на ее парту упала длинная и угловатая тень.

— Что ты здесь делаешь? — прошипел раздраженный голос. — Твое место рядом с ученицами! Убирайся отсюда!

Голос принадлежал сестре Мехтгильде, которая стала знаменитой в монастыре благодаря постоянному чувству голода и тому, что подкупала толстую Гризельдис. Но чем она не могла похвастать, так это успехами в скрипторий. До последнего времени она даже не входила в число избранных, которые учились читать и писать. Лишь после того как ее отец преподнес монастырю богатый дар, на капитуле постановили, что сестра Мехтгильда больше не будет выполнять грязную работу в хлеву, а должна быть подготовлена для более высокого задания.

— Я и не знала, что тебе есть до этого дело, сестра Мехтгильда, — ответила София той, чьи буквы были во много раз уродливее, чем ее, и которой никак не удавалось выучить наизусть и пары строк.

Мехтгильда не растерялась.

— Тебе следует быть осторожнее со мной, — дерзко ответила она. — Я не забыла, как ты однажды сдала меня на капитуле. Я с удовольствием рассказала бы матери настоятельнице и сестре Ирмингард, что ты сидишь за первой партой, хотя тебе это и не позволено. Ты ведь послушница, а не монахиня!

— Тогда обвини меня перед всеми! Или у тебя духу не хватит? Может, тебя злит то, что я достойна сидеть на этом месте, а ты — нет? Ха! Иди лучше режь своих свиней!

Угловатое лицо побагровело. Послушницы-ровесницы с любопытством следили за развитием событий. Ссор в монастыре всегда хватало, но большинство из них происходили втайне, в темных уголках залов, но никогда там, где были запрещены любые разговоры.

Прилюдный позор еще больше взбесил Мехтгильду. Сильнее ее гнева был только постоянный голод.

— Да, ты, может, лучше разбираешься в книгах, чем я. Но я не понимаю, чем тут гордиться! Я прекрасно знаю, что тут переписывают не только творения отцов церкви, но и философов-язычников. Только вчера я должна была переписать текст, написанный некрещеным Порфирием. Так что скажу начистоту: мне было бы больше по нраву делать из животных колбасу, чем опускаться до такого безбожия!

Ее голос стал мешать переписчицам из первого ряда, которые редко одаривали своим вниманием подрастающее поколение. Одна из них зашипела, показывая девочкам, что им лучше замолчать.

4
{"b":"146575","o":1}