В центре сада стоял Теодор. Он всеми силами пытался поднять тяжелый меч, который нашел в оружейной комнате отца. Вокруг стояли слуги, смотрели на него, выпучив глаза, и не решались отнять меч. У меча была тяжелая золотая рукоятка, украшенная сверкающими драгоценными камнями, и София не могла поверить, что ему самому удалось вытащить его из кожаного чехла.

— Я хочу стать рыцарем! — кричал Теодор. — Я хочу стать рыцарем!

Прежде София видела его только сидящим. Теперь, когда он стоял и пытался удержать в руках меч, она узнала грустную правду о мальчике.

Однако большого сочувствия она не ощутила.

— Положи меч на землю! — сказал она строго. — Я могу тебе сказать прямо сейчас: рыцарем тебе никогда не стать!

Теодор был красивым ребенком. Единственное, что в его лице напоминало о Бертране, были небесно-голубые глаза. Длинные ресницы, мягкие черные волосы и белая как молоко кожа напоминали о Мелисанде, родившей его.

Эти роды были трудными.

Как узнала София позже, Теодор никак не желал покидать чрево своей матери. Мелисанда промучилась три дня, но ей удавалось выжать только кровь, а не головку ребенка. Когда ее крик стал похож на поскуливание собак, в дело вмешалась Изидора. До этого времени ее не подпускали к роженице, поскольку Бертран доверял рукам французских врачей больше, чем сарацинке, независимо от того, крещеная она или нет. Он не задумывался над тем, что этих врачей обучили делать перевязки и беспомощно смотреть, как они гниют на ранах, но не оказывать помощь роженице.

Изидора смазала живот несчастной женщины густой жидкостью, произнесла никому не понятные заклинания, а после этого так долго копошилась в чреве Мелисанды, пока не придала ребенку правильное положение. Бертран стоял рядом, с удивлением наблюдал за происходившим, и после этого дня ощутил интерес к магии. А Мелисанда родила мальчика и осталась жива.

Ребенок тоже выжил, хотя и обладал небольшим пороком. Его правая нога оказалась короче левой, поэтому он не мог ходить ровно, а только прихрамывая, и его тело оставалось худым, слабым и маленьким.

Меч, который он сейчас держал в руках, был почти с него. Однако он пытался взмахнуть им и снова и снова повторял:

— Я хочу стать рыцарем! Я хочу стать рыцарем!

— Бог мой! — нетерпеливо воскликнула София, в изумлении глядя на будто окоченевших слуг. — Отнимите же наконец у глупого ребенка меч! Он ведь уронит его себе на голову!

Пажи продолжали неотрывно смотреть на ребенка, однако, одна из женщин все же повернулась к Софии. Выяснилось, что она — бывшая кормилица Теодора.

— Он сын господина, — сказала она испуганно, — и хотя господин не слишком много времени уделяет ему, мы не должны препятствовать тому, чтобы он проявлял свою волю. Не мы, а отец должен воспитывать его.

— Вы что, хотите сказать, что никто не думает о его воспитании? — решительно спросила София. Ее пугала не вероятность того, что Теодор опрокинет на себя меч, а угроза шума, который может на долгое время нарушить тишину этого дома.

— Он несчастный ребенок! — жаловалась кормилица. — Красавица мать умерла. Отец с тех пор избегает смотреть на него, потому что мальчик всем своим видом напоминает ему о Мелисанде. А тетка Аделина, у которой он так долго жил, всегда уделяла больше внимания своим собственным сыновьям.

«Что меня вовсе не удивляет», — подумала София, глядя на мальчика, который хотел казаться сильным, а выглядел неловким и болезненным. Его глаза растерянно блуждали вокруг, как будто он искал того, кто мог бы подтвердить его слова. В них сквозило такое отчаяние, что София вспомнила о времени, когда ей самой запретили то, чего ей больше всего хотелось — читать и писать.

Тяжелый меч находился угрожающе близко от бледного лица ребенка. Но по-прежнему никто не хотел вмешиваться.

Тогда вперед вышла София, схватила Теодора за плечи так же сильно, как когда-то Изамбур, и молниеносно выхватила у него меч.

— Прекрати кричать, глупый ребенок! — рассержено обратилась она к мальчику. — И послушай меня наконец! Я сказала, что ты никогда не станешь рыцарем. Твое тело слишком слабое, а с такой ногой ты никогда не сможешь нормально ходить. Неужели ты думаешь, что такое создание, как ты, рождено для битв? Ха! Ты только лошадей повредишь, когда станешь взбираться на них!

Голубые глаза ребенка изумленно расширились. Мальчик еще никогда не слышал голоса, который звучал бы так строго и неумолимо. Но вместо того чтобы протестовать, он задрожал, споткнулся, упал на землю и горько заплакал.

— Но кем я тогда стану?

— Слезы тебе не помогут. Прекрати реветь! — София снова схватила его и поставила на ноги. — Нет, рыцарем ты никогда не будешь, ты ведь инвалид. Попробуй-ка лучше что-нибудь выучить.

С этого момента воспитание Теодора София взяла на себя и при этом следовала своим интересам.

В дом позвали учителя, которого звали магистр Жан-Альберт.

Он учился в школе Сен-Женевьев семи искусствам и теперь изучал теологию. Он с радостью воспользовался случаем подзаработать в доме Гуслинов, хотя ему и мешала дерзкая баба, которая постоянно сидела на занятиях вместе с Теодором и своими вопросами сбивала его с толку

В то время как мальчику только предстояло изучить латынь и греческий, она уже свободно говорила на обоих языках. Она хотела знать, какие книги любили читать парижские ученые. Оказалось, что среди них были книги некоего Пьера Абеляра, который, хотя и умер и за некоторые из своих рукописей был осужден церковью, подарил мальчику волнующую весть о том, что Бог ценит в нас не нашу силу, а дух и свободу. Такие ученые, как Давид из Динанта или Амальрик Венский, постоянно цитировали одного греческого философа, о котором еще нельзя было точно сказать, можно ли его использовать в христианской теологи: Аристотеля.

Магистр Жан-Альберт был склонен, скорее, не согласиться с ним, но еще больше, чем его революционные коллеги, его выводила из себя София.

Почему она не может сидеть молча? Зачем мешает мальчику, когда он с трудом пытается выучить что-либо, и требует, чтобы он учил быстрее, иначе его ждет жалкое существование? Разве она не должна ходить за покупками и хлопотать на кухне?

О, как ужасно, что люди стали забывать обычаи! В Париже это можно было наблюдать повсюду. Не только у Софии вызывало ужас свежее мясо (она привыкла только к сушеному), даже порядочная в прошлом парижанка предпочитала теперь покупать готовую зажаренную курицу или колбасу у мясника, вместо того чтобы самой ощипать ее или забить свинью. Конечно, вкусный запах, исходящий от только что поджаренного мяса, был крайне приятен и даже прогонял страшную вонь от грязной Сены и нечистот, которые выбрасывали на улицу прямо из окон.

Но тем не менее такая женщина, как София, не должна присутствовать на занятиях своего пасынка и призывать его к усердию бранью или даже затрещинами. Было бы гораздо лучше, если бы она думала о том, когда стирать белье и чем — золой или мылом.

Но прежде всего, не должно быть того, что случилось однажды. Теодор мучился над одной строкой из рукописей Боэция,

Софии наскучил его коверканный перевод, и она, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, скучающим тоном продолжила текст за Теодора, при этом не глядя в книгу, а безошибочно процитировав его по памяти.

«Следовательно, то, что произойдет в будущем, не является необходимым до того момента, когда происходит, а не обретя существования, не содержит необходимости появления в грядущем».

Теодор посмотрел на нее, широко раскрыв глаза от изумления.

— Как вы можете быть такой умной? — спросил он, едва переводя дыхание.

— В моей голове помещается больше, чем в самой толстой книге, — ответила она насмешливо и в то же время с гордостью. — Напрягись и постарайся, чтобы у тебя получалось так же, как у меня!

Магистр Жан-Альберт недовольно буркнул, когда она заявила, что упражнение такое легкое, что ей зевать охота. «Проклятая баба!» — пронеслось у него в голове. «Проклятая баба!»