Она подумала о Теодоре, о том, как он сейчас живет, жалеет ли о своем поступке, нашел ли свое счастье вдали от родины, освободившись от здешнего давления, мучает ли его мелонхо-лия, как прежде. Мог ли он предположить, что в руках нищенствующего ордена окажется будущее науки?

Хотя на эти вопросы и не было ответа, София в дни, последовавшие после визита Бланш, чувствовала себя легко и воодушевленно. Прошлую и нынешнюю жизнь, казалось, не разделяля бездна, которую ей приходиось с трудом преодолевать каждый раз, когда она оглядывалась назад. Когда она преподавала Роэзии или записывала для нее тексты по памяти, чтобы та узнала об основах грамматики, физики, астрономии и философии, ей казалось, что ее жизнь совершенна, а не проклята. И от Бланш во время ее визита к Изамбур она не услышала ни одного презительного слова, только дружественную болтовню, предусмотренную этикетом, как будто Бланш теперь, когда она всеми силами и всем своим разумом боролась за власть своего сына Луи, наконец поняла, чем обязана Софии.

В то время как София чувствовала себя все более сильной и состоявшейся, Изамбур слабела с каждым днем. С тех пор как она два года назад начала кашлять кровью, ее тело становилось неподвижнее и ее бил постоянный озноб. Она отказывалась есть, ее лицо побледнело и осунулось.

Но хотя все ждали смерти и ее запах, казалось, уже витал в келье, смерть не спешила забирать королеву. Изамбур пережила и зиму, и весну 1237 года. Грета собирала розы в саду и раскладывала их на одеяле больной. Раньше Изамбур с радостью вдыхала аромат цветов, теперь даже он не мог заставить ее пошевелиться.

— Я не понимаю, — сказала Грета в одно из редких мгновений, когда они с Софией были в келье одни, — почему та, которая не могла даже твердо ходить по земле, не оторвется от нее быстро и легко, почему ее душа просто не отлетит.

София пожала плечами, не зная, что сказать. В последние месяцы ее часто просили помочь королеве и продлить ее жизнь. Она всегда отказывалась, объясняя, что она хотя и готова избавить Изамбур от боли, если та станет мучить ее, но не станет удерживать ее на земле. И Изамбур продолжала жить без ее помощи.

— Знаешь, чего мне иногда хочется? — продолжла Грета. — Чтобы она еще хотя бы раз произнесла какой-нибудь звук. Она умолкла с тех пор, как ты предала и оттолкнула ее.

София отвела глаза в сторону. Рука Изамбур, которую она взяла, была ледяной и синеватой.

— Я думала, ты мне это простила.

— Скажи, ты жалеешь об этом?

— Не я распоряжалась ее судьбой, а король.

— И ты встала на его сторону. Ты жалеешь?

Грета говорила так же быстро, как и раньше. Она так и не смогла избавиться от неуклюжего датсткого акцента. София же говорила неторопливо и обдуманно.

— Нет, не жалею, — ответила она. — Я и сейчас думаю, что не могла поступить иначе. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что доверилась брату Герину, поверила, что он мужчина, достойный такой женщины, как я. Но и это теперь в прошлом, и сегодня я хочу только одного: чтобы Катерина не была одержима такой же ненавистью, как прежде я.

Грета не ответила, сказала только, что пойдет собирать свежие цветы для Изамбур.

— Уже июль! — крикнула София ей вслед, не в силах удержать ее. — Розы давно отцвели.

Рука Изамбур стала еще холоднее, будто в ней не осталось ни капли крови. Днем в келье было жарко, но королева, казалось, всем телом дрожала от холода. Солнечный свет не проникал ни в ее слепые глаза, ни в неподвижные члены.

София задумчиво погладила ее руку. Сестра Корделис в свое время научила ее единственному средству согреть тело, когда не помогают ни одеяла, ни огонь. Она отпустила руку Изамбур, подвинула хрупкое тело немного в сторону и прилегла на освободившееся место рядом с больной.

Раньше от прикосновений к больным ей становилось дурно. Сейчас она лежала, прижавшись к умирающему телу, чувствуя только удивление, что Изамбур, такая маленькая, слабая и лишенная разума, все еще жила.

Должно быть, она задремала, как вдруг услышала звук, похожий на шепот. Такое могло ей только присниться.

София посмотрела на Изамбур, и та, промолчав более сорока лет, шептала снова и снова имя «Рагнхильда... Рагнхильда».

— Меня зовут не Рагнхильда. Меня зовут София, — ответила она, думая, что все еще спит.

В уголках губ Изамбур блестела белая пена.

— София, — сказала она угасающим голосом. — София...

Изамбур умерла в тот же день.

Ее слепые глаза закрыли, исхудавшее тело перенесли в крипту, и вокруг него собрались сестры, чтобы молиться. После ее смерти они стали испытывать к ней еще большее благоговение, чем при жизни. Одна из них, которая, подстегнутая слухами, надеялась уловить рядом с Изамбур дыхание святой жизни, разочаровалась, когда увидела перед собой безмолвную старуху со слепыми выпученными глазами. Но ее тело, накрытое мягким шелковым платком, так что проступали только очертания ее лица, не противоречило легендам, которые вначале церковнослужители рассказывали для того, чтобы навредить королю Филиппу, а потом, после Бувина, — чтобы увеличить его славу святой женой.

София чувствовала себя лишней. Она не стала молиться вместе с остальными, и то же самое сделал Грета. Обе женщины любили находиться в обществе живой Изамбур, но не мертвой. — Я никогда не верила тому, что священники рассказывают о воскрешении плоти, — торопливо сказала Грета. — Я думаю, ее тело было скорее тюрьмой для большой души.

София с сомнением посмотрела на нее, поскольку считала, что в случае с Изамбур тело было не тюрьмой, а сосудом, скудное содержимое которого давно иссякло. Но вслух она этого не сказала.

Грета и не ждала, что София согласится с ней. — Посмотри, — скзала она, указывая на увядшие розы, которые она собрала для королевы, — она завяла, как эти цветы. Они ей больше не нужны...

Вместо того чтобы бросить их на пол, она вложила их в руку Софии. Та задумчиво приняла их и отправилась с ними наверх, в свою маленькую, но светлую комнату, в которой читала и писала. Она положила розы на письменный стол. Лепестки стали темными, как вино, а стебли почти серыми.

«Я должна записать, — подумала она, — что сегодня, 30 июля 1237 года, умерла Изамбур, бывшая королева Франции, вдова Филиппа II, которому после Бувина присвоили титул Август». Она взялась за перо, опустила его на пергамент и услышала, как оно заскрипело.

«Изамбур заговорила, —

записала она. — Она назвала меня по имени. Она простила меня, хотя я никогда ее об этом не просила».

София опустила руку. Большой палец заболел, хотя она привыкла писать помногу.

«Должно быть, я сошла с ума», — подумала она с горькой улыбкой.

Позднее, когда на монастырь опустилась ночь — последняя, когда прах Изамбур еще находился в Корбейле, поскольку на следующий день его должны были перевезти в Сен-Дени, — София все же прокралась в крипту, чтобы попрощаться с королевой. Крипта была пышно убрана не только из-за смерти Изамбур, но и из-за того, что несколько дней назад сестры отмечали праздник Анны, матери Марии.

Было далеко за полночь, и в крипте вместо многочисленных сестер в желтом свете свечей сидела одна. Усопших не было принято ни на минуту оставлять в одиночестве, поскольку ими могли завладеть силы преисподней. Сторожить тело умерших было нелегкой задачей, и склоненная голова сестры свидетельствовала не о ревностных молитвах, а о страшной усталости. В крипте раздавался тихий храп.

София подошла к Изамбур. Из-под тончайшего платка проглядывала кожа, но не бледная, как воск, а синеватая, будто королева перед смертью подверглась избиению.

— Хотя тебя и считают святой, — тихо промолвила София, — но снова оставляют одну, как часто делали, когда ты была жива.

София задумчиво потрогала увядшие розы, которые принесла с собой, и положила на Изамбур. Цветы походили на капли крови. Сама того не замечая, она начала говорить, как она любила в последнее время, пользуясь тем, что Изамбур хотя и выслушивала ее, но никогда не возражала, не давала советов и замечаний.