Резня, устроенная крестоносцами, принесла им сказочную добычу: три тысячи верблюдов, столько же лошадей и несколько сотен мулов, нагруженных золотом, пряностями, серебром, шелком, пурпурными одеждами, оружием, боеприпасами, шатрами, зерном, лекарствами и мешками с деньгами. Давно уже, с тех времен, как Шатийон захватил поезд с сестрой Саладина (с чего и началась нынешняя война), франки не получали такой богатой добычи. Погонщики верблюдов и мулов были взяты в плен и принуждены служить новым хозяевам.

Саладину донесли об этом несчастье вечером того же дня. Он был опечален этим известием, но еще более зол на египетских военачальников, осмелившихся не выполнить его приказ. Теперь его главной целью было не допустить, чтобы этот позор обернулся поражением армии. Захват врагом каравана и бегство египетских воинов заметно ослабляли и без того не очень надежную организацию обороны Иерусалима. Кроме того, дорога на Египет теперь была открыта для противника. У короля Ричарда снова появился шанс стать новым Александром или Цезарем.

В ярости Саладин пошел на крайние меры, чтобы не допустить врагов в Иерусалим: велел отравить все колодцы, заразить все ручьи и речки, завалить все пруды и резервуары в радиусе двух миль вокруг города. Когда-то безводье помогло ему одержать победу при Хаттине, так пусть нечто подобное произойдет и теперь. Если войско Ричарда войдет в отравленную зону, ему придется довольствоваться только водой, взятой в поход. За несколько дней этот приказ султана был с особой тщательностью выполнен во всем районе, прилегающем к городу.

Ричард и его люди, захватив награбленное, с видом победителей ехали на север, не подозревая о мерах, принятых султаном. В Рамле они повстречались с войском графа Шампанского. Французы не скрывали изумления при виде такого количества лошадей и верблюдов. Со щедростью библейского царя Давида, который считал, что «равные доли добычи принадлежат и тем, кто сражался, и тем, кто стоял на страже», король Ричард распределил добычу как между своими воинами, так и между вновь прибывшими французами. Часть верблюдов забили и мясо их зажарили. Рассказывали, что белое мясо с экзотическим вкусом пришлось солдатам по нраву.

Через несколько дней этот праздник, который крестоносцы устроили сами для себя, был испорчен.

24 июня армия крестоносцев вернулась на свой аванпост в Бейт-Нубе. Они тут же начали решать, как организовать их новый поход, — какой путь они выберут, кто удостоится чести идти в авангарде, какую стену они начнут штурмовать первой и чей флаг будет первым водружен на стенах города. Рассуждали о том, что лучше всего будет войти в Иерусалим с северной стороны, как с наиболее уязвимой, а также о том, кто из них уподобится героям Первого Крестового похода и превзойдет ли король Ричард Готфрида Бульонского. Пока солдаты и рыцари судили и рядили обо всем этом, военачальники решили собраться на совет.

Ни один из историков так и не смог толком объяснить, что произошло с Ричардом Львиное Сердце по возвращении в Бейт-Нубу. Его команда была единой, французы на этот раз рвались в бой, осадные машины были на месте и приведены в боевую готовность. Иерусалим казался доступным, солдаты верили в успех, и даже верблюды, казалось, были готовы к войне.

Несмотря на это, без видимых причин и к стыду для франков, Ричард Львиное Сердце ослаб духом. С мрачным видом шествовал он впереди своих баронов, вовсе не разделяя их бодрости. Буквально за один день король решил, что поход на Иерусалим — безнадежная затея. Возможно, он был подавлен мрачным пророчеством старца.

«Я никогда не поведу людей за собой, если не считаю это своим долгом, — начал король. — Мне нет дела до того, осудят меня за это или нет. Саладин знает о наших планах все — о том, куда направляется наше войско, какова его численность, что мы собираемся предпринять. Мы далеко ушли от побережья. Если султан обойдет нашу армию с фланга, выйдет на равнину Рамлы и отрежет нам пути снабжения войска, это будет подлинным несчастьем для наших людей, осаждающих город. Кроме того, длина стен Иерусалима велика, а сами эти стены толстые и мощные. Потребуется огромное число наших воинов, чтобы проломить эти стены. Но в таком случае кто будет обеспечивать безопасность наших коммуникаций? Мы не сможем это сделать, и обозы с боеприпасами и продовольствием для нашей армии будут уничтожены один за другим».

Рыцари в недоумении слушали своего государя. Всем, кто за эти два с половиной года прошел вместе с ним путь борьбы, жертв и побед, было непонятно, зачем теперь рассуждать о трудностях взятия Иерусалима. Откуда вдруг появились страхи и сомнения? Разве они не находятся на подступах к победе? Неужели все жертвы этих лет были напрасны?

Но Ричард, вероятно, не заботился о настроении слушателей, потому что в его дальнейших словах прозвучало нечто вроде жалобы.

«Когда я, по вашему совету, поведу армию на штурм Иерусалима, и все наши усилия закончатся поражением, то потом всю жизнь меня будут осуждать, стыдить и поносить за это. Я знаю, что и здесь, и во Франции найдутся люди, которые рады будут, если я совершу столь тяжелую ошибку, чтобы потом обесславить мое незапятнанное имя. Но я считаю, что нельзя бросаться вперед очертя голову, если результат столь сомнителен, как сейчас. Мы мало что знаем о ненадежных дорогах и узких ущельях на пути в Иерусалим. Мы можем подождать и расспросить обо всем местных уроженцев. И нам следует ждать, пока не получим вестей из резиденции храмовников и госпитальеров. — Некогда бесстрашный и гордый человек по прозвищу Львиное Сердце, в прошлом презиравший слабых и нерешительных людей, теперь сам стал нерешительным. Он продолжал: — Итак, нам следует посоветоваться с теми людьми, кто хорошо знает этот край. Мы должны узнать у них, как лучше поступить: осадить Иерусалим или постараться захватить Египет, Бейрут или Дамаск. После этого мы будем лучше знать, как нам поступить. Если вы все же настаиваете на осаде Иерусалима, я, конечно, не оставлю вас. Я буду вам товарищем, но не командиром, пойду с вами, но не поведу вас за собой».

Как это ни странно, Ричард передал полномочия командующего «совету двадцати». Пять храмовников, пять госпитальеров, пять сирийских франков и пять французских аристократов удалились на совет без участия короля. Они приняли решение не идти на Иерусалим, а начать вторжение в Египет. Если прежде в совете господствовала нерешительность, то теперь он стал превращаться в фарс. Именно французы, которые раньше постоянно становились причиной трудностей в объединенной армии, теперь громче всех призывали идти не на Иерусалим, а на Египет. Но они же были паломниками! Разве не они, отправляясь в поход, клялись освободить храм Гроба Господня? Какое же отношение к их цели имел Каир?

Нашелся один смельчак, который заявил: «Мы оставили родину ради Священного города, и мы не вернемся домой, пока его не возьмем!»

«Все речки на нашем пути заражены, — возразил Ричард. — Там нет ни капли питьевой воды. Где мы возьмем воду?»

«Мы будем пить воды реки Теку», — заявил кто-то из французов, имея в виду подземный поток Фекою примерно в десяти милях к югу от Иерусалима, который упоминался в Ветхом Завете.

«Как же мы сделаем это?» — спросил король.

«Мы разделим армию на две части, — отвечал француз. — Одна часть отправится добывать воду, а другая часть останется осаждать город. Мы будем каждый день доставлять воду».

«Как только часть армии отправится за водой вместе с лошадьми, гарнизон вылезет из крепости, нападет на оставшуюся часть и разобьет ее».

Ричард быстро терял авторитет и контроль над ситуацией. Вместо того чтобы действовать, подобно Готфриду Бульонскому, он говорил речи, делавшие его в глазах многих похожим на Иуду Искариота или, чего доброго, даже на Филиппа Августа. «Может быть, — подумал король, — нужно посулить им выгодную экспедицию, чтобы они успокоились?» Он сказал: «Если французы согласятся на мой план вторжения в Египет, я дам им мой флот, который теперь находится в Акре. Он повезет все, что нужно для армии, а армия будет безопасно идти вдоль побережья. Я снаряжу за мой счет семьсот рыцарей и две тысячи пеших воинов. Если кто-то сомневается в моих возможностях, я обещаю отправиться туда только вместе с моими солдатами».