Рота ополченцев поручика Узунова прикрывала отход беженцев. Издали, по клубам пыли, обнаружили преследователей. Укрылись за поворотом. Стоян догадался: башибузуки. Подумал зло: «На лёгкую добычу рассчитывают. Видать, думают: бросили обоз на произвол».

И приказал дружинникам стрелять залпом, подпустив шайку, после чего взять в штыки…

Не ожидал кривой Селим такой встречи. Телеги совсем рядом. Дико завизжали башибузуки, подняли ятаганы…

Сухой, как треск валежника, залп выбросил из сёдел несколько башибузуков. Вздыбились кони, сбились всадники. Только теперь они увидели ополченцев. Выставив штыки, те шли на них.

Поворотила шайка. Оставив убитых и раненых, понеслись к Старой Загоре. Опережая башибузуков, уносил быстроногий арабский скакун кривого Селима.

Соединившись 3 августа у Казанлыка с основными силами Передового отряда, защитники Старой Загоры отошли к Шипкинскому перевалу, а в Хайнкиее, задержав продвижение к старой Загоре Реуф-паши, остановился Гурко. Передовой отряд, измотанный в тяжёлых боях, был расформирован. Его части отводились на отдых в Тырново.

Охрана Шипки поручалась Орловскому полку и болгарским ополченцам, Хаин-Богаз – Елецкому пехотному полку. В дружинах читали приказ генерала Гурко: «Вы… показали себя такими героями, что вся русская армия может гордиться вами и сказать, что она не ошиблась послать в ряды ваши лучших своих офицеров. Вы ядро будущей болгарской армии. Пройдут года, и эта будущая болгарская армия с гордостью скажет: «Мы потомки славных защитников Старой Загоры».

Главнокомандующий Дунайской армией великий князь Николай Николаевич не ожидал такого поворота событий. Удачно начатый Забалканский поход Передового отряда, суливший повторить набег Дибича на Адрианополь в 1828 – 1829 годах, не увенчался успехом, вызвав неудовольствие императора.

Виновен ли генерал Гурко? Нет, он сделал всё возможное для наступления в глубь Забалканья, но помешала малочисленность Передового отряда. Гурко нуждался в поддержке главных сил, а их приковала Плевна.

Военный министр Милютин, побывав под Плевной, пришёл к заключению: генерал Криденер начал штурм без должной разведки. Он исходил из ложного мнения, что само количественное превосходство русской армии – залог успеха.

Возвратившись в Главную квартиру, Милютин пригласил генерала Непокойчицкого, посоветовался:

– Артур Адамович, не считаете ли вы, что в сложившейся ситуации, дабы не положить русских солдат, правильно будет основательно подготовиться?

На что Непокойчицкий довольно легко огласился, пообещав убедить в этом главнокомандующего.

Разговор, и довольно нелюбезный, между начальником штаба и великим князем случился на следующий день.

– Мне кажется, вы, Артур Адамович, заразились духом военного министра.

– Помилуйте, ваше высочество, вам прекрасно известно моё нелюбезное отношение к Дмитрию Алексеевичу, но в данном вопросе он прав.

– Я обещал моему державному брату взять Плевну в августе и, не мешкая, перебросить в Забалканье главные силы. Покончить с войной уже в этом году. Вы же, Артур Адамович, вместе с военным министром хотите затянуть военные события.

– Ваше высочество, хорошо, если третий штурм будет успешным, ну а как постигает неуспех? Государь с нас спросит. Нет, лучше обложим Плевну и принудим Османа к сдаче…

После отхода Передового отряда от Старой Загоры штаб Дунайской армии, заботили перевалы. Их необходимо было удержать, чтобы Сулейман-паша не прорвался к Осман-паше, а при возможности использовать перевалы для прохода главных сил в Забалканье.

Из штаба Дунайской армии на Шипку вместе с провиантом доставили почту. Стоян только воротился от подполковника Кесякова, когда Асен принёс письмо. Оставив ужин, Узунов распечатал конверт.

Выражая беспокойство молчанием брата, Василько описывал свою жизнь:

«Из Екатеринодара, любезный брат Стоян, как я писал тебе, в сопровождении десятника и нескольких верховых казаков добрался я по удивительно липкой грязи до станции Кавказская, сел в поезд и без особых осложнений приехал во Владикавказ.

На местном базаре у какого-то заезжего туземца купил я доброго скакуна. Хоть и не дёшево, но помня: хороший конь – верный товарищ. Отсюда, из Владикавказа, дождавшись обоза и маршевой роты, при одной приведённой в готовность пушке двинулись в дальний путь.

Чем дальше уходила дорога, тем становилось теплей. Я снял шинель и башлык, а солдаты, маршировавшие вслед за обозом, перекинули через плечо скатки.

Цвели сады. Горные речки стали полноводными. Путь наш пролегал по горной дороге. Солдаты продвигались осторожно. Чечня в мятеже. В аулах отношение к нам враждебное. Для местных жителей мы – неверные, гяуры. Помнят газават [56], и муллы призывают к священной войне. Говорят, Гази-Магомед, сын Шамиля, приведёт в Чечню свою конницу. Слух есть, этот Гази-Магомед имеет чин генерала и его мусульманская конница должна высадиться на Черноморском побережье.

Нашу колонну уже дважды обстреляли. Вынесутся конные чеченцы, погорячат коней, пальнут и, погрозив нагайками, ускачут.

Горы – их надёжная защита. Вот и представь себе, каково снабжение Кавказской армии при таком враждебном тыле…

У нас на Кавказе наступление идёт замедленно из-за распутицы. Турки, как мне рассказывали, первоначально сопротивления почти не оказывали. Корпус генерала Лорис-Меликова вышел на северо-восток от Карса к Визинкею и Зивину. Турецкий главнокомандующий на Кавказском фронте Ахмет-Мухтар-паша бежал из Карса в Бозгалу, намереваясь сколотить в Эрзруме новую армию.

В штабе офицеры поругивают Лорис-Меликова за его медлительность и что он не взял Эрзрум, а повернул к Ардагану. Лорис-Меликов, как утверждают, намеревается увеличить свой отряд за счёт Ахалцихского и Эриванского отрядов (в коем мне служить определено) и только после того пойти на Ахмет-Мухтара.

Главнокомандующий великий князь Михаил Николаевич замысел генерала Лорис-Меликова одобрил. Колонна генерал-лейтенанта Геймана была придана Ахалцихскому отряду, который продвинулся почти к самому Ардагану.

В деле под Ардаганом мне участвовать не довелось, но из рассказов очевидцев имею представление.

Крепость сию возводили английские инженеры. Укрепления новые, гарнизон около десяти тысяч турок при ста орудиях.

При взятии Ардагана хорошо поработали наши осадные орудия и пехота. Штурм прошёл успешно…

В самом конце мая я с трудом добрался к месту назначения. К тому времени Эриванский отряд двумя колоннами перешёл границу, взял Баязет и, отвлекая внимание Ахмет-Мухтара, через Алашкери продвинулся к монастырю Сурб-Оганесу. Тут я и догнал отряд.

Не могу закончить письмо, не сказав о командире эриванцев генерале Тергукасове, армянине, умном, с хитринкой в глазах, и талантливом стратеге. Он пользуется большой любовью у солдат, ибо о них проявляет постоянную заботу. Он чуткий и строгий командир…

В следующем письме опишу, как проходят наши баталии…»

Достав лист и чернила, Стоян тут же сел писать ответ.

Сулейман-паша срывал злость на Реуф-паше и Халюсси-паше, по чьей вине, как он считал, Старая Загора дорого обошлась турецкой армии.

Оба паши гнули спины перед сердер-экремом, а он сидел на персидском ковре, обложенный подушками, и слушал Вессель-пашу, своего любимца, чьи таборы приблизили победу. Вессель-паша говорил о больших потерях. Сулейман-паша хмурился. Две тысячи за один город! И это из тех таборов, что делили с ним походную жизнь в Черногории!

Но что такое? Нет, Сулейман не ошибся, Вессель-паша назвал цифру погибших черкесов. Сулейман-паша сердито оборвал:

– Меня не интересует, сколько русские пули отправили в потусторонний мир бродяг без отечества. Черкесы для меня – навоз из конюшен великого султана.