Точно отгораживался писатель от сумасбродной девицы.

Порфирий ехал в действующую армию. Так его и провожали – на войну!.. Графиня Лиля служила в часовне Христа Спасителя на Петербургской стороне напутственный молебен. Даже скептически смотревший на войну отец благословил Порфирия образом, а приехал Порфирий в Кишинёв и никакой войны, никакой действующей армии не нашёл.

Был март. Стоял мороз и была колоть [155]. Небо было синее и солнце по-южному яркое, но не греющее. Ледяной ветер шумел в высоких голых раинах [156]улицы-бульвара. Мороз хватал за нос и за уши. Фаэтон то катился по накатанной колее, то погромыхивал и покряхтывал на замёрзших колеях недавно здесь бывшей ужасающей грязи. Со двора казарм Житомирского полка неслись крики команд.

– К церемониальному маршу… поротно, на двухвзводные дистанции…

Полк готовился не к войне, но к параду. Люди, несмотря на мороз, в чёрных мундирах и скатках, в кепи, топтались, покачиваясь «на месте». Блистали на солнце трёхгранные штыки тяжёлых ружей Крнка [157], взятых отвесно «на плечо». Молодой офицер, стоя лицом к роте и отбивая носками шаг, кричал звонким голосом:

– Тринадцатая р-р-рота-та… Пр-ря-а-а…

Офицер так долго тянул команду, что Порфирий успел проехать казарму, и уже вдогонку ему донёсся мерный хруст поступи и весёлые звуки марша «Радецкого».

«Пожалуй, и правда, – подумал Порфирий, – «туда и обратно»… Медали такие… Шутники петербургские!.. Сербам прикажут сидеть смирно, а нас всех вернуть обратно. Вот и всё, в угоду масонам Англии и Австрии».

Торжественное настроение, бывшее в пути по железной дороге, – ехал на войну полковник Генерального штаба – начинало падать.

В гостинице свободных номеров не оказалось. Гостиница была занята под штаб, и расторопный писарь, со светлыми пуговицами на чёрном мундире и алым воротником, с писарскою вежливостью просил Порфирия пожаловать в штабную комнату, где помещаются все господа.

В штабной Порфирий застал обычный кавардак военного постоя – и много знакомых. Гарновский заключил Порфирия в объятия, маленький, худощавый, стройный Паренсов, приятель по недавним варшавским манёврам, крепко сжал руку Порфирия и, глядя в глаза добрыми серыми глазами, спросил:

– А письма от жены и дочери привезли?..

– Привёз, привёз, Пётр Дмитриевич, – сказал Порфирий.

Высокий капитан Генерального штаба Лоренц – так представил его Порфирию Гарновский, собрался было застегнуть расстёгнутый мундир, да раздумал. Большой и толстый незнакомый полковник, разводивший на блюдечке кармин и синюю прусскую [158], отложил в сторону кисточку и внимательно посмотрел на приезжего.

– Неужели не встречались?.. Я, кажется, вас знаю. Ну, конечно, встречались… Вы – Разгильдяев, я – Сахановский… Помните, лет пять тому назад мы с вами колышки вбивали на военном поле под Красным Селом для жалонёров [159]?

– Да, позвольте… Вы тогда были…

– Худой и стройный… Да… да… Видите, как развезло… Чистый боров, – засмеялся толстяк. – И ничем не остановишь. Не знаю, как и на лошадь взбираться буду.

Сизые струи табачного дыма носились в воздухе. Кроме двух гостиничных постелей стояли ещё две походные койки. Посредине комнаты были сдвинуты ломберные столы и на них разложены карты. По картам розовыми и голубыми красками намечались какие-то районы. Тут же стояли гранёные стаканы с чаем, лежали трубки, краски, кисти. В плохо проветренной комнате пахло ночлегом, табаком, сапогами – пахло солдатом.

Вопрос о помещении для Порфирия разрешился просто.

– Ставь свою койку сюда! – кричал Гарновский. – Денщика твоего на довольствие зачислим, и живи… Паренсов завтра уезжает в командировку в Румынию, занимай его место.

– Но позвольте, господа, скажите мне… Всё-таки?.. – Порфирий одним глазом заглянул в карты. – Где сосредоточивается Дунайская армия?..

– Секрет, – сказал Гарновский.

И сейчас же по всем углам комнаты бывшие здесь колонновожатые закричали:

– Секрет! Секрет!!! Секрет!!!

– Ты Левицкого, Казимира, знаешь?..

– С бородой лопатой, под кронпринца Фридриха?!

– Ну, да, Казимира Васильевича?..

– Мы его «воно» прозвали.

– Ну, видал… В Главном штабе…

– Так вот – его о чём ни спроси – «воно» отвечает: «секрет»… А он генерал-квартирмейстер армии и заместитель Непокойчицкого, который с великим князем находится в Одессе.

– Но я вижу, вы тут расчерчиваете какие-то квартирные районы.

– А помнишь, когда мы были в Академии, Зейферт нас заставлял штрихи тянуть, модели срисовывать… Чтобы занять нас… Нервы после экзаменов успокоить. Вот и здесь Казимир придумал: раздаст нам расчертить районы расположения частей корпуса Радецкого. Мы расчертим…

Говорившего Гарновского перебил Сахановский:

– А «воно» придёт и говорит: «Я, знаете, ночь не спал, всё передумал. Передвиньте-ка квартирный район на двадцать вёрст к востоку в том же направлении».

– Но, однако… Где же будем переправляться через Дунай?..

– Секрет!..

– Секрет!..

– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..

– Да я сам понимаю, что секрет, да не от нас же, кто должен эту переправу подготовить.

– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..

– А вы спросите жидочков от компании Грегера и Горвица – так они всё вам скажут. Вся Румыния полна ими, – сказал капитан Лоренц.

– Ну, хорошо… но война-то, наконец, будет или нет? Вот в Петербурге говорят, что мы обратно поедем. Там и медаль такую придумали: на Станиславской ленте с надписью «Туда и обратно».

– Остряки, – сказал Сахановский, – они готовы надо всем смеяться.

– Война, конечно, будет, – серьёзно сказал Паренсов. – Как же можно отменить войну? Мобилизация произведена. Сколько десятков тысяч казаков поднято. Они должны были собраться, коней купить – чистое разорение. Их жёны пошли батрачками служить. Как же вернуть их домой без подвига, без славы, без награды, без какой-то там добычи? Засмеют дома. Смута по стране пойдёт. Чего вернулись? Турок испугались… Чего не бывало никогда… Вам с бабами воевать! Государь всё это, конечно, учитывает… Но вот так прямо объявить войну – ему что-то или кто-то мешает…

– Ох уж эта иностранная – весьма странная политика, – проворчал Порфирий. – Что же я тут буду делать?..

– А то же самое, что делаем и мы. Чертить районы, сегодня одни, завтра другие.

– Побудешь, милый мой, в «диспонибельных», как и мы.

– Просись у «паши» в начальники штаба. Дивизия собрана, а штаба ещё нет.

– И какая дивизия, подумай!..

– Дикая!..

– Гулёвая!! Только война начнётся – пойдёт в самую глубь Турции гулять по тылам…

– Какие полки!.. Один Терск-Горский конно-иррегулярный чего стоит!.. Ингуши и осетины, никогда никакому военному строю не обучавшиеся. Почище башибузуков будут.

– Эти, брат, рэзать будут – ай-люли малина!.. Только держись.

– И кто командует-то, – сказал Паренсов. – Скобелев, слыхал?..

– Как, разве Скобелев приехал из Ферганской области? Когда я уезжал из Петербурга, я только слышал, говорили, что он просится в действующую армию.

– Да не тот Скобелев, а  п а ш а!.. Отец того, знаменитого, что халатников бил. Генерал-лейтенант Дмитрий Иванович. Вот сегодня здесь ему штаб обед устраивает. Увидишь его и просись, не прогадаешь, – сказал Гарновский.

– Ну что, господа, – сказал Паренсов, – человек прямо с поезда. Затуркали совсем Порфирия Афиногеновича. Вы вот что, устраивайтесь на моём месте. Вот вам и койка.

– Гей, люди!.. – басом крикнул Сахановский, – тащите, черти, чаю полковнику, вещи его тащите сюда. Устраивайтесь, полковник, в тесноте, да не в обиде!..