Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Порфирий сомневался в этом. Он знал, что деликатнейший государь никогда не вмешивался в оперативные распоряжения штаба армии. Чтобы переменить разговор и отвлечь Добровольского от мрачных мыслей, Порфирий стал расхваливать устройство коляски:

– Как только у вас всё это хорошо придумано. И спать отлично, и сидеть: точно маленький дом. И всё под рукой.

– Пожалуйста, не хвалите, – жёлчно сказал Добровольский. – Это мой гроб!

– Полноте, ваше превосходительство! Всех нас, Божиею милостью, переживёте.

– Нет! – настойчиво и ещё сильнее раздражаясь сказал Добровольский. – Я это точно знаю. Меня в ней и повезут…

Порфирий растерялся. Мёртвенное лицо Добровольского страшило. Порфирий замолчал. Добровольский пронизывал его печальными глазами. Так прошло более минуты. На счастье, полог отвернулся, солдат протянул в коляску дымящийся чайник и ласково сказал:

– Пожалуйте, ваше превосходительство, горяченького чаю. Самое время.

Добровольский стал разливать чай по стаканам. В коляске было тихо. Мерно, ровно и усыпительно сыпал по кожаному верху холодный дождь, и вода, стекая с верха, журчала по лужам.

XXII

Была глухая ночь, когда Паренсов привёз князю Имеретинскому диспозицию на 30 августа.

Прилёгший было, не раздеваясь, на походной постели в хате князь поднялся и накинул на плечи чёрную черкеску с Георгиевским крестом на свежей ленточке.

– Ну, что? Привёз? Завтра? – спросил он и от горевшей на крестьянском столе свечи зажёг вторую.

– Садись… Читай.

– «Завтра, 30 августа, назначается общая атака укреплений Плевненского лагеря, – начал читать Паренсов. – Для чего: 1. С рассветом со всех батарей открыть самый усиленный огонь по неприятельским укреплениям и продолжать его до 8 часов утра. В 9 часов одновременно и вдруг прекратить всякую стрельбу по неприятелю…»

– Постой. Как же это так? Ты прочёл: «продолжать огонь до 8 часов утра» – значит, в 8 часов огонь прекращён. Как же дальше сказано – «в 9 часов одновременно и вдруг прекратить всякую стрельбу по неприятелю»… Тут что-нибудь да не так…

– Так написано в диспозиции, – смутившись, сказал Паренсов.

– Ну, читай дальше.

– «В 11 часов дня вновь открыть усиленный артиллерийский огонь и продолжать его до часа пополудни. С часа до 2 1/2 часов опять прекратить огонь на всех батареях, а в 2 1/2 часа вновь начать усиленную канонаду, прекращая её только на тех батареях, действию которых могут препятствовать наступающие войска. В 3 часа пополудни начать движение для атаки…»

– Это уже даже не по-немецки выходит, а что-то по-польски, – с тонкой иронией кавказского человека сказал Имеретинский. – В три часа начать… В семь часов уже сумерки, а там и ночь… Как же по этой-то грязи мы за четыре часа дойдём до Плевны и возьмём весь лабиринт её укреплений? Ну, что же дальше?

– «Румынская армия атакует северное укрепление…»

– Да ведь там, милейший Пётр Дмитриевич, не одно укрепление, а целая сеть укреплений, названная Опанецкие редуты, и рядом почти неприступные Гривицкие редуты! Ну, да это уже меня не касается. Что мне-то указано делать?

– Тебя, ваше сиятельство, собственно говоря, нет.

– То есть? – хмурясь и вставая с койки, сказал князь. – Где же моя 2-я пехотная дивизия, стрелковая бригада генерала Добровольского, тоже подчинённая мне, и 16-я пехотная дивизия?

– Под литерою «е» значится: «Отряду генерала Скобелева в составе бригады 16-й пехотной дивизии, стрелковой бригады генерала Добровольского и полка 2-й пехотной дивизии атаковать укреплённый лагерь, прикрывающий Плевну со стороны Ловчинского шоссе…»

– Постой… Как?.. Скобелеву?.. Та-а-ак! Я говорил… Добился, значит, своего. Недаром он эти дни всё ездил то на позицию, под самых турок, то в Ставку. Но всё-таки?.. Ведь Скобелев подчинён мне… Ну, его взяли, Бог с ним совсем, но я-то с чем-нибудь остался? Где же я?

– Под литерою «ж» значится: «В резерв колонны генерала Скобелева с обязанностью поддерживать его атаку и прикрывать левый фланг его колонны следуют остальные полки 2-й пехотной дивизии с их батареями под начальством свиты его императорского величества генерал-майора князя Имеретинского».

– Так-а-ак! – с тяжёлым вздохом сказал князь и подошёл к двери. – Значит, теперь уже меня подчинили Скобелеву! Не гожусь, значит!

Он приоткрыл дверь и крикнул на двор:

– Модест! Прикажи запрягать и давай мне одеваться.

– Князь, – воскликнул Паренсов, – да что случилось? Куда ты едешь? Зачем?

– Как куда? В главную квартиру. Что же, любезный, или ты думаешь, что я здесь останусь? Да разве ты, знающий всё наше положение, не понимаешь, что Скобелев сразу у меня всё отнимет. Он это умеет… А я с чем останусь?

Князь торопливо надевал в рукава черкеску и препоясывался поясом с кинжалом и шашкой.

– Князь! Я умоляю тебя остаться!

– Остаться? О, да! Я вижу, и ты уже стал скобелевцем! Остаться?.. Восемь дней тому назад мне за Ловчу дали Георгия – значит, не так уж я плох!.. А теперь отставляют от командования отрядом и даже мою дивизию отнимают у меня… И ты ещё спрашиваешь, зачем я еду…

– Князь! А долг солдата повиноваться при всех обстоятельствах?

– Долг? Ты мне указываешь мой долг?.. Долг солдата… Нет, уж прости меня – я уеду…

– Князь, подумай! Как можно уезжать с поля сражения, покидать свои войска за несколько часов до штурма?

Низко опустив красивую седеющую голову, князь молча шагал по комнате. Паренсов подошёл к нему, обнял его за плечи и сказал глубоким, проникновенным голосом:

– Князь, голубчик, останься! Ну, хочешь… Я на колени стану и буду умолять тебя исполнить твой долг! Подумай о государе!

Имеретинский отстранил Паренсова и снова стал ходить взад и вперёд. Так в напряжённом молчании прошло несколько минут. Одна свеча догорела и погасла. В хате стало темнее, и, казалось, в ночной тишине слышнее был мерный, ровный шум дождя.

– Хорошо, – останавливаясь против Паренсова, тихим голосом сказал Имеретинский. – Изволь! Но помни, завтра же с утра Скобелев отберёт от нас всё, и мы останемся с тобой вдвоём… Садись, пиши приказ!

XXIII

Скобелев встал до света, вышел во двор хаты и долго смотрел, как Нурбайка и вестовой, терский казак, чистили в полутьме под навесом сарая его лошадей. Мягко шоркала щётка, скребница отбивала о камень, в мутном свете походного фонаря со свечою серебром отблёскивали крупы серых коней.

– Со светом поседлаете, – сказал Скобелев и по скользкой дощечке, положенной через грязь и лужи двора, прошёл в хату. Там, при свете одинокой свечи, одевались его ординарцы. Озабоченный Куропаткин, начальник штаба Скобелева, в накинутом на плечи сюртуке с аксельбантами, торопливо писал приказание.

– Вот что, Алексей Николаевич, – сказал Куропаткину Скобелев, – В приказе написано: «Наступление начать в три часа дня…» Это не годится. По такой грязище скоро не пойдёшь, да и люди вымотаются. Пиши: «Людей не позже одиннадцати часов накормить горячим обедом с мясом. Движение начать в полдень. Я буду при авангарде Владимирского полка». Как рассветёт, так и поедем. Кажется, и дождь перестаёт.

Пришедший со двора ординарец Скобелева, осетин Харанов, сказал:

– Дождь, ваше превосходительство, точно перестал, но туман! Такого и тогда не было!

С первыми проблесками дня дождь прекратился. Земля клубилась седым паром. За двадцать шагов не было видно человека.

«Туман Инкермана, – подумал только что вернувшийся от Добровольского Порфирий, вспоминая утро 27 августа. – Нет, сейчас ещё хуже».

Тогда туман, всё густея, поднимался и потом растаял в знойном воздухе, и из-за него проглянуло солнце. Теперь небо было сплошь затянуто чёрными тучами, и туман бродил под ними седыми пеленами. По-осеннему пахло сыростью и дождём. На дворе по соседству редко и хрипло – на осень, на ненастье, – точно жалуясь или бранясь, лаяла собака.

Дороги так развезло, что ноги вязли в грязи по щиколотку. В улице, где грязь была покрыта опавшими листьями, ноги скользили.

102
{"b":"145664","o":1}