Уже гремела по всему фронту артиллерия, но кто и куда стрелял – нельзя было определить. За туманом не было видно ни вспышек выстрелов, ни разрывов шрапнели и гранат, ни порохового дыма. Точно далёкие небесные громы, предвестники грядущей грозы, катались над землёю.

Скобелев, в свежем кителе, в лёгком генеральском пальто с алыми лацканами нараспашку, в белой свежей фуражке, на сером коне, просторным шагом выехал по растоптанной людьми грязной дороге в поле.

По сторонам дороги, за составленными в козлы ружьями стояли тёмными колоннами солдаты. Должно быть, подвезли ротные котлы: пахло щами, чёрным хлебом, махоркой, пахло пехотным солдатом. В тумане были видны лишь ближайшие ряды да вспыхивали огоньки солдатских трубок. В колоннах было тяжёлое молчание. По серой лошади, по значку, по свите кое-где признавали Скобелева. Порфирий слышал, как кто-нибудь скажет:

– Скобелев!.. Скобелев!.. Наш генерал проехал!

Кое-кто станет смирно за ружьями. Офицер приложит руку к козырьку фуражки… Всё это мелькнёт в тумане, как видение, и растает.

– Стрелки, что ли? – крикнул в колонну Куропаткин.

– Никак нет… Володимирский полк… Стрелки сзади осталась…

«Призраки, – подумал Порфирий, – мелькнули и исчезли, как и все мы в жизни мелькнём и исчезнем. Что ожидает нас всех сегодня, меня, Афанасия, Скобелева, Харанова? Вон как гремит артиллерия… Граната разорвалась где-то неподалёку, разрыва не видно, а как жутко и совсем близко просвистели осколки. Туман… Ничего не видно… Куда мы едем?.. Туман Инкермана!.. Брррр!»

Остановились, слезли с лошадей, подтягивали подпруги. Как исполинский серый призрак, стоял у дороги громадный карагач. Вода с него капала. Под деревом собрались пехотные солдаты. Кто-то, должно быть пришедший из разведки, рассказывал:

– Нарыто у него! Чисто кроты какие! И ходы, и переходы, и всё турами [191]оплетёнными обставлено. Наша артиллерия почём зря бьёт. Не дохватывает до его. А он там как в дому сидит, что в крепости за стенами. Ему и не страшно вовсе!

– А тебе, поди, страшно было?

– А ты сам попробуй? Страшно… Ну, однако, не очень…

– И всё, ребята, ничего, кабы только не погода. Уж очень – грязь. Грузко стало. Ни тебе окопаться, ни лечь – так и ползёт.

– Кручи большие, не взберёшься…

Говорившие сквозь туман разглядели Скобелева. Замолчали, Кто-то тихо сказал:

– Никак Скобелев?

Стали «смирно».

Скобелев сел на лошадь.

– Что, ребята, пообедали? – спросил он.

– Так точно, ваше превосходительство.

– Лопаты получили?

– Получили.

– Не так чтобы много… Не на каждого.

– Чего говоришь, что не надо! Получили, ваше превосходительство.

– Турка не боитесь?

– С вами, ваше превосходительство, самого чёрта, и того не боимся.

Скобелев тронул лошадь. Зачмокали по грязи копыта лошадей его свиты. Полетели грязевые брызги.

Мелкий, холодный и упорный дождь снова посыпал с неба.

Впереди падали гранаты. Сквозь серую пелену тумана и дождя было видно, как вдруг исполинскими кустами вздымались клубы от взрывов и медленно таяли в воздухе. Свистали и выли осколки.

Владимирцы рассыпались в цепи и ползли на холм, как улитки. Всё чаще и слышнее становилась трескотня ружей. Скобелев поднялся на гору и остановился на шоссе. По одну сторону шоссе наступал Владимирский полк, по другую – стрелки.

Турецких редутов не было видно – они скрывались в сумерках дождливого дня и давали о себе знать пушечными громами и непрерывной стукотнёй ружей. Точно вода кипела там в громадном котле.

Пули свистали над Скобелевым. Сзади с лёгким шуршанием проносились снаряды наших батарей и лопались где-то вдали невидимыми взрывами.

Под сотником Александром Верещагиным, скобелевским ординарцем, убило лошадь, казак-вестовой соскочил со своего коня и повёл его к Верещагину, но тут упал и сам Верещагин, раненный. Его понесли вниз, под гору. Только что люди с ним скрылись на шоссе, как прискакал казак и доложил Скобелеву, что посланного вперёд, к стрелкам, ординарца Сергея Верещагина – «зараз насмерть свалило… Сильно теснят турки стрелков. Наши начали подаваться назад…».

– Как странно: сейчас Александра ранило, и в то же время его брата убило. Судьба! От судьбы не уйдёшь. Что же, пойдёмте, господа, – сказал Скобелев и стал спускаться в овраг, а потом подниматься на зелёную гору к стрелковым цепям.

Берданки стреляли непрерывно. Сквозь стукотню выстрелов, сквозь недалёкие громы турецкой батареи, стоявшей на гребне, были слышны крики:

– Носилки!

– Санитаров!

– Дохтура! Ротного ранило!

Навстречу Скобелеву шли поодиночке люди. Они деловито, скользя по грязи, спускались с холма и шли назад.

– Вы зачем? – спросил Скобелев.

– За патронами, ваше превосходительство… патронов у нас больше нет.

И по тому, как смело и уверенно ответили они, Скобелев видел, что и точно люди шли за патронами.

Сзади, обгоняя Скобелева, прошли к цепям люди. Измазанные сплошь красноватою глинистою грязью, с кепи на затылке, они несли в рубашках и мешках коробки с патронами. Ещё издали было слышно, как один из них молодым возмущённым голосом громко говорил:

– Я ему говорю – давай патроны… А он мне крыночные сыплет. Да что ты, милый человек, говорю ему, не видишь, кому сыплешь? Не видишь – стрелки мы. Нам давай – берданочные…

– Так вот, Второв крыночные принёс, а ему поручик патронами-то в самую морду! Потеха!

– За дело! Не бери зря…

Они увидали Скобелева и замолчали.

– Ну как, стрелки? – крикнул им Харанов. – Не подкачаете?

– Держались крепко, однако подмога нужна.

Скобелев вынул из-за борта золотые часы и посмотрел на них.

– Алексей Николаевич, – сказал он, – пишите приказание. Ординарцы, приготовьтесь.

Куропаткин слез с лошади, расставил бурку шатром над собою, стал на колени в грязь и достал полевую книжку. По бурке щёлкал дождь, блестящие капли стекали с чёрного бурочного ворса. Чаще и чаще свистели турецкие пули.

– Генералам Тебякину и Добровольскому, – диктовал Скобелев, – командирам Владимирского, Суздальского и Ревельского полков, 9-го и 10-го стрелковых батальонов…

«И моему Афанасию, значит», – подумал Порфирий и почувствовал, как холодный пот прошиб его сверху донизу.

– Готово?

– Сейчас, ваше превосходительство. Не поспеешь за вами, – грубовато ответил Куропаткин.

– Пишите всем одинаково: «Начинайте штурм. Генерал Скобелев… 3 часа пополудни, 30 августа».

Куропаткин вызывал ординарцев и передавал им маленькие конверты.

– Поручик Лисовский – генералу Тебякину! Кто от стрелков?

– Поручик Марк, господин капитан.

– Командирам 9-го и 10-го батальонов… Хорунжий Дукмасов! Хорунжий Харанов!

Офицеры скрывались в дождевой мгле.

Дождь усилился и уже лил непрерывно.

В три часа дня, точно для того, чтобы русским войскам виднее была цель атаки, чуть приподнялся туман.

За белёсой дождевой полосой показались за третьим гребнем Зелёных гор турецкие редуты, опоясанные сплошной линией белых дымков от ружейных выстрелов.

В логу, совсем близко от редутов, сипло и печально раздался сигнал на горне – «Предварение к атаке!» Он повторился дальше и дальше за шоссе, там, где уже не были видны лежащие цепи, и замер. Прошло несколько мгновений, показавшихся Скобелеву бесконечно долгими.

Вдруг весело, вправо, у владимирцев грянула музыка, загрохотали барабаны.

Длинными тёмными цепями поднялись владимирцы и суздальцы и пошли вперёд. Видно было, как солдаты скользили на мокрой глине и падали.

Раздалось сначала несмелое, потом всё более и более громкое «ура». Оно покатилось, понеслось и вдруг стихло. Умолкла и музыка, перестали бить барабаны.

Налетевший порыв ветра на мгновение согнал туман и пороховой дым с холма. Показались редуты Кованлек и Исса-Ага и перед ними чистый, гладкий, точно выбритый, глинистый скат, мокрый и скользкий.