— По-моему, нет.

— С другой стороны, — размышлял Бен, — Сент-Олбанской называется вся та часть Хартфордшира. Добавьте конкретики — и получится город, или собор, или школа.

Я мотнула головой:

— Они все большей частью расположены рядом. Нет, так пишут, когда имеют в виду что-то особенное.

— Так куда ехать? — спросил Бен.

— Туда, где можно подумать.

Через пять минут мы свернули с трассы и припарковались у непримечательного отеля «Дейс-инн». Бен и сэр Генри пошли регистрироваться, а меня оставили с Барнсом в машине.

Я вынула брошь-медальон, откинула крышку. Гостиничные огни бросали на портрет оранжевые отсветы.

«Куда теперь?» — мысленно спросила я юношу с миниатюры.

Он сжимал распятие и как-то загадочно смотрел на меня: надменно и в то же время озорно.

Пока никто не видел, Бен быстро провел меня через черный ход в номер с двумя большими кроватями. Сэр Генри отправился в свой — освежиться. Минута-другая, и он появился у наших дверей — почти пришедший в себя, хотя и немного бледный. Я стояла у окна, вертя в руках раскрытую брошь, и смотрела, как лунный свет играет на миниатюре.

— А что, письмо ты уже забросила? — спросил сэр Генри, усаживаясь в самое удобное кресло.

— Они с брошью взаимосвязаны, — ответила я. — Понять бы только — как?

«Но лета твоего нетленны дни, — говорила золотая надпись. — К вящей славе Божией».

И что же общего было у нее с письмом, которое мы только что нашли? Быть может, прямой связи нет, но ведь Офелия ясно сказала, что с них начинаются два пути к истине! Значит, они принадлежат одному тесному миру.

Роз всегда твердила мне: «Хочешь понять смысл — изучи контекст». Как же письмо поясняет миниатюру или, наоборот, миниатюра — письмо?

Изображение юноши с распятием явно имело отношение к католичеству. В письме на первый взгляд шла речь о первом фолио. Что может быть между ними общего?

— Связь есть, но мне ее не разглядеть, — бессильно призналась я. — Для этого надо лучше разбираться в истории церкви.

— Может, пора привлечь кого-то, кто разбирается, — сказал сэр Генри.

— Не знаю таких.

— Сдается мне, нам нужен знаток Шекспира и церковной истории в одном лице, — сказал Бен, глядя на меня с любопытством, и я, кажется, поняла намек. Мы оба видели название доклада Мэттью в брошюре к фолджеровской конференции. «Шекспир и пламя тайного католичества».

— Только не он, — заартачилась я.

— О ком это ты? — оживился сэр Генри.

— О Мэттью. Профессоре Мэттью Моррисе.

— Он будет счастлив тебя просветить, — добавил Бен.

— А-а, — протянул сэр Генри. — Я, кажется, знаю, в чем дело. Неужели бедняга провинился еще в чем-то, помимо ухаживаний за тобой?

— Он меня раздражает, — нехотя ответила я. — И Роз раздражал.

— Иногда, деточка, — произнес сэр Генри, — ты ведешь себя как первый сноб. — Он вытащил телефон. — Если он может помочь в нашем деле — звони.

— Лучше с моего, — вызвался Бен. — Труднее выследить.

— Роз не одобрила бы, — проворчала я.

— Еще меньше она хотела бы, чтобы убийца добрался до ее сокровища, — заметил Бен. Он настроил смартфон на громкую связь, а я достала из кармана визитку Мэттью и набрала номер.

Мэттью взял трубку на втором гудке.

— Кэт, — произнес полусонный голос. Потом стало слышно, как он сел в постели. — Кэт! Ты где? С тобой ничего не случилось?

— Нет, все хорошо. Слушай: можешь сказать мне, что значит «Ad Maiorem Dei Gloriam»?

— Тебя полиция ищет, а ты спрашиваешь о латыни? — Его голос сорвался от неожиданности.

— Латынь — не проблема. — «К вящей славе Божией». Только я все равно не пойму, что это значит.

— Ты расскажешь мне, во что ввязалась, или нет?

— Кое-кто просил звонить, если понадобится помощь. Вот я и звоню.

Трубка ненадолго замолчала.

— Это девиз иезуитов.

Я хотела ответить и осеклась. Иезуиты. Воины Христовы, солдаты католической церкви. Ревностные до фанатизма служители Господа, готовые на все, чтобы очистить Англию от протестантской ереси. Сесилы, а впрочем, и большинство елизаветинских и яковианских советников боялись их как огня и преследовали наравне с изменниками трона. Иезуиты носили это клеймо с мученическим смирением. Буквально. Впоследствии десятерых канонизировали как святых мучеников — после того как их повесили, утопили и четвертовали за свою веру.

— Господи Иисусе! — вырвалось у меня.

— Вот именно, — сказал Мэттью. — Орден Иисуса.

Мы — Бен, сэр Генри и я — молча переглянулись. В овале медальона за спиной у юноши мерцали и колебались языки пламени.

— В контексте этой фразы, — сказала я, пытаясь изобразить хладнокровие, — как бы ты понял следующее: «Посему я счел своим долгом написать в Сент-Олбанс, умоляя простить нас за долгое молчание»?

— В обычном случае я подумал бы о Бэконе, — ответил Моррис, — но раз это связано с иезуитским девизом, мой ответ — Вальядолид.

— В Испании?

— Да, там. — Мэттью зевнул и принялся объяснять лекторским тоном: — Вальядолид — старая столица Кастилии. В тысяча пятьсот восьмидесятых Филипп Второй основал там Королевский английский колледж — католическую семинарию для английских священников. Большая их часть вступала в орден иезуитов и тайно переправлялась в Англию для содействия католикам. Если верить английскому правительству, еще они переманивали на свою сторону верноподданных Короны, с тем чтобы свергнуть монархов-протестантов, иначе говоря, силой добиться того, чего не сумели посулами; а колледж в Вальядолиде считался тренировочным лагерем для религиозных экстремистов.

— А при чем здесь Сент-Олбанс?

— Его полное название — Королевский английский колледж Святого Албана.

Все на миг застыли.

Я подошла к телефону и выключила громкую связь.

— Мэттью, с меня причитается.

Он понизил голос:

— Ты знаешь, чего я прошу.

— Знаю, — ответила я. «Дай мне еще один шанс», — сказал он в последней нашей беседе. — Видит Бог, ты это заслужил, — добавила я вместо прощания и бросила телефон Бену, который развалился поперек кровати и смотрел в потолок с дурацкой многозначительной ухмылкой.

— Думаешь, нам туда, в Вальядолид? — спросил сэр Генри. — Что-то мне это не внушает доверия.

Я села за стол. Внезапно навалилась усталость.

— Между Английским колледжем и Шекспиром есть и другие связи. Две как минимум. С какой начать — очевидной или невероятной?

— По мне — лучше выслушать самую дикую, а потом перейти к той, что правдоподобнее, — сказал Бен, закладывая руки под голову.

— Тогда начнем с Марло, — сказала я, проводя рукой по остриженной голове. — Безбожника, гея и рок-бунтаря елизаветинской Англии, баловня сцены до Шекспира.

— Помнится, его закололи в потасовке, — добавил Бен.

Я кивнула:

— Точно, в тысяча пятьсот девяносто третьем, когда Шекспир получил признание. Только потасовка скорее всего была не простой, поскольку Марло вдобавок занимался шпионажем. Среди прочего его посылали в Голландию — внедриться в ряды английских католиков, подозреваемых в подготовке заговора. Недавно доказали, что остальные участники той злополучной драки тоже были шпионами, а таверна — явочным пунктом.

— Для Марло она оказалась покойницкой.

Я положила ноги на стол.

— Есть версия, что он не погиб тем днем, а бежал — или был выслан. В Испанию.

— Тьфу! — рявкнул сэр Генри из кресла.

Бен отреагировал спокойнее:

— Снова Вальядолид?

— В тысяча пятьсот девяносто девятом в учетной книге Английского колледжа появилась запись о новом человеке, называемом то Джоном Мэттьюсом, то Кристофером Морли… Марло иногда подписывал фамилией Морли тексты пьес, а Джон Мэттьюс — довольно избитый в церковной среде псевдоним, производное имен Иоанн и Матвей. — Я покачала головой. — Короче, в тысяча шестьсот третьем этот Морли был рукоположен и послан обратно в Англию, где его схватили и заточили в тюрьму. Самое странное, что расходы Морли (а в то время заключенным приходилось платить за собственное содержание — за голод, грязь, пол, кишащий червями) покрывались из кармана самого Роберта Сесила, главного государственного министра при Якове Первом, что снова приводит нас к версии о шпионаже.