Подозреваю, она решила проверить, не выбрал ли меня убийца из Юты следующей жертвой. Если ФБР о нем прослышало и связало смерть Максин с пожарами в «Глобусе» и Гарварде, ваши имена, возможно, уже всем известны. В любом случае ни для кого не секрет, что здесь побывали посторонние. Машина, к примеру, стоит на виду, хоть я и взяла на себя смелость освободить ее от ваших вещей.

«Книги!» — всполошилась я про себя.

— Вам все вернут, — сухо добавила Атенаида. — Мы заявим о неких подозрительных чужаках. Полиция найдет следы обуви, ведущие в пустыню, где, как известно, прячутся нелегалы. Если нам повезет, поиски переложат на местные власти. Это даст нам время.

— И что же, мы выйдем через парадные двери? — спросил Бен.

— В моем доме много дверей, мистер Перл, — отозвалась Атенаида, лукаво улыбаясь.

Послышался дробный лязг, и из массивного камина вразвалку, по-тролльи выступила Грасиэла. За ней, на месте задней стенки, зиял темный проем. Она указала нам на ноги.

— Los zapatos, — потребовала Грасиэла. — Damelos [27].

К моему удивлению, Бен скинул туфли, поднял и вручил великанше. Я сделала то же, после чего Грасиэла ушла обратно во тьму.

Бен направился к камину.

— Постойте, — сказала Атенаида. — Она мигом вернется.

Вертолетный рокот снаружи усилился.

Бен подался вперед и обследовал закопченный задник камина.

— Чертовски хитро придумано.

— Оригинал разрабатывался для укрывательства священников, — сказала Атенаида.

— Так это «нора»? Я как-то видела парочку в старых английских домах-музеях, за стеклом — тесные каморки под лестницами или между стропил, но в действии — ни разу.

В Англии времен Шекспира господствовал протестантизм. Переход в католичество считался государственной изменой. Вступив на трон, Елизавета попросила обе стороны о примирении, но ее министры боялись католического заговора. Когда нескольких католиков поймали при попытке убить королеву, подстрекателями сочли священников. Началась общегосударственная травля. Английские католики, в свою очередь, стали укрывать пастырей в нишах и стенных полостях, как Иохевед прятала Моисея в тростнике.

— Большую часть обычным простукиванием не найдешь, — сказала Атенаида. — Нужно знать, где они расположены и как открываются двери. Эта «нора» — копия одной из лучших в своем роде. В оригинале была такая хорошая изоляция, что можно было топить камин без риска навредить священнику.

— А здесь? — спросил Бен.

— Проверять не доводилось. Пока.

— Так это отработанный вариант, — полюбопытствовал Бен, — или экспромт?

— Тема с вариациями, — ответила Атенаида.

Грасиэла возникла из темноты в тот самый миг, когда

грохот снаружи сменился зловещей тишиной.

— Siganme! — скомандовала она. Не нужно было знать испанский, чтобы понять смысл сказанного: «За мной».

— Оревуар, — произнесла Атенаида.

Мы прошмыгнули внутрь, и дверь за нами закрылась. На мгновение нас окружила полная темнота. Потом где-то сбоку мелькнул желтый свет, и Грасиэла заспешила по коридору. Она оказалась на удивление проворной для своих габаритов. Мне пришлось побежать трусцой, чтобы за ней угнаться.

Я не знала, чего ждать от «норы», — может, и не пауков и летучих мышей, осклизлых стен и цепей, но уж никак не этого: мы оказались в чистом каменном туннеле с достаточно высоким потолком (Бен мог идти не пригибаясь). Освещение включалось отдатчиков движения и выключалось само, и если бы не двери в стенах, я бы решила, что мы бежим на месте.

По мере углубления туннель долго шел под уклон, а потом снова поднялся — нам пришлось миновать несколько пролетов ступенек. Спустя какое-то время коридор изогнулся вправо. Мы прошагали, наверное, милю или даже две, перед тем как пришли к выходу с единственной, ничем не примечательной дверью и небольшой клавиатурой у косяка.

Грасиэла набрала код, и дверь беззвучно откатилась наружу. Я зажмурилась, очутившись в слепящем потоке света.

— Adelante [28]! — сказала Грасиэла, подталкивая нас вперед, а когда мы гуськом просочились в щель между дверью и стеной, напутствовала: — Adios [29]!

Не успел никто пошевелиться, как дверь затворилась — валун вернулся на место.

Я, прищурившись, огляделась. Казалось, мы очутились на скальном уступе у самого дна оврага, спиной к каменной круче. Сверху берег порос мескитом. На краю уступа стояли две пары обуви — моя и Бена, рядом лежал пистолет.

В этот миг до нас долетел гул мотора.

Схватив туфли, мы вскарабкались по валунам и укрылись в меските, припав к земле. И вот в поле зрения показался золотистый внедорожник с тонированными стеклами. Мягко взрывая колесами пыль, он подкрался к обрыву, и я смогла разглядеть его целиком. Это был «кадиллак-эскалад».

Стекло с водительской стороны отъехало вниз.

— Пора — не пора, иду со двора, — пропела Атенаида.

Через несколько минут мы, подпрыгнув на бордюре, въехали на мостовую и покатили между пыльных щитовых домишек и облупившихся гипсовых часовенок Девы Марии и Святого Франциска.

— Добро пожаловать в Лордсбергский муниципальный аэропорт, — объявила Атенаида, сворачивая в ворота цепного ограждения. — Здесь садился сам Чарльз Линдберг. Местечко постарше аэропорта Кеннеди или О'Хары.

— Видно, прогресс его не затронул, — сказал Бен.

— В основном он обслуживал «сессны» фермеров и пилотов-частников, кочующих по всей стране, — пояснила Атенаида. — Во всяком случае, до этого года.

Остановились мы по соседству со взлетной полосой, уходящей в жаркое марево пустыни, и я увидела самолет Атенаиды — полноразмерный реактивник «Гольфстрим-V», как объяснил мне на ухо Бен сквозь рев двигателей.

— Пришлось удлинить полосу! — радостно прокричала Атенаида.

В главном отсеке самолета она выложила папку с письмом Офелии Гренуилл на столик для конференций. В корзине, притороченной к столу, я нашла свои книги. Первым делом полистала Чемберса. Карточка Роз, письмо Гренуилла Чайлду, ксерокопии газетных статей лежали на прежних местах.

Даже реактивному самолету требуется четыре часа на то, чтобы долететь из Нью-Мексико в столицу. Бен проследил историю Карденио в «Дон Кихоте» и завалился спать. Я показала Атенаиде, как выудить из Интернета «Двойное притворство». Когда Бен отключился, она тоже взялась за Сервантеса.

Я смотрела в окно, теребя страницы Чемберса, лежащего на коленях.

Делия Бэкон лишь мельком упоминалась в моей диссертации, но то, что я о ней узнала, меня увлекло. Когда я сказала Роз, что хочу написать биографию Делии, она припугнула меня разговором о превратностях карьеры. Одно дело — сведущий ученый, другое — безумец, сказала Роз, а безумцам многое прощается. Если я буду публиковаться на сомнительные темы, кто-то может задуматься над тем, стоит ли мне доверять.

Почему, интересно, Роз увела меня от этой темы — неужели затем, чтобы самой ее разработать? И давно ли? Нет, этот путь не вел никуда, кроме трясины вражды. Она уже маячила впереди — зеленая, бурлящая злостью топь. «Сосредоточься на Офелии», — сказала я себе.

Впрочем, сейчас, пока мы не приехали в «Фолджер», я никак не могла разыскать ни ее, ни драгоценную стопку писем Гренуилла (хоть бы они уцелели!), разве что наугад тыкать в карту.

А как же Говарды? Я сказала Атенаиде, что их история к делу не относится, — и это оставалось верным до обнаружения пьесы. Но когда мы найдем ее… если найдем, что дальше?

Если она хороша, никто не посмотрит, для кого или почему ее написали. Никто не воспримет ее — прекрасную ли, жестокую ли — в контексте случившегося. Пьесе поплоше — да что там, даже бездарности уровня «Двойного притворства» — историческая сенсация помогла бы компенсировать сюжетную немощь.