Медсестра наклонилась, подняла блокнот и спросила, готов ли он к разговору. Норт знал, что это означает.

– Когда? – спросил он.

– Через десять минут,– ответила сестра.

Норт поднялся на ноги. К этому он не был готов. Ему показалось, что его обманули. Он почувствовал, как нарастает раздражение, и постарался успокоиться.

– Я могу увидеть его?

Медсестра сказала, что его уже перевезли, но она постарается все устроить.

Она провела Норта по стерильным коридорам, сквозь множество внутренних дверей, после чего они спустились в подвальное помещение, где за двойной дверью располагался темный и холодный морг.

Медсестра включила освещение и подождала, пока глаза привыкнут к ослепительному свету неоновых ламп.

Тело Уильяма Портера в черном пластиковом мешке лежало на каталке, ожидая отправки на вскрытие.

– Мы должны связаться с его ближайшими родственниками,– сказала медсестра, расстегивая молнию на мешке.

«Похоже, это я».

Норт сказал, что позаботится об этом.

Медсестра открыла мешок и показала лицо Портера. Больничный морг – не похоронная контора, здесь покойникам не придают благообразный вид. На коже Портера осталась запекшаяся кровь, в волосах засохла уличная грязь. Были видны даже вмятины от трубок и прочего медицинского оборудования. Но осталось немного и от живого человека – родимое пятно под глазом.

Только сейчас Норт почувствовал себя совершенно одиноким.

«У меня так много вопросов. Что же делать?»

Норт не сразу заметил, что медсестра что-то говорит. Он попытался прислушаться, хотя это было трудно.

– Он просто не мог вылечиться, – говорила она. – Все его тело покрыто рубцами. У него была нелегкая жизнь. А в конце он как будто просто отступил, перестал бороться.

«Проиграл все свои битвы».

– Вы хорошо его знали?

Норт подумал об этом и ответил:

– Да, я знал его всю жизнь.

Никогда еще он так не паниковал.

Они перешли в другую лабораторию, чтобы продолжить работу, когда на главном мониторе появилось сообщение. Мегера приняла вызов. Ее изящные тонкие пальцы намертво впились в белую пластиковую трубку. Какие-то неприятности.

Лоулесс встал. Поначалу он казался слегка раздраженным, но как будто не слишком беспокоился. Но потом он вырвал трубку у дочери и вмешался в разговор, стянул латексные перчатки со сморщенных пальцев и со злостью швырнул их на пол.

Он принялся расхаживать по комнате, громко стуча тростью при каждом шаге.

Ген спросил, что не так, потому что понимал: одно-единственное проявление доброты, малейший проблеск сочувствия, и заботы разорвут его на части.

Он не слишком удивился, когда Мегера просто отпустила его и сказала, что ничего особенного не произошло. Она была очень красива. И очень умна. Но всего остального ей недоставало.

Казалось, вся эта стерильная комната вычищена одной лишь силой их гиперборейского духа.

Большая деревянная дверь распахнулась, и на пороге появился Саваж. И почти сразу же между ними троими завязался спор.

– Ген нашел еще одного,– сообщил Саваж.

– Чьего? – нетерпеливо спросила Лоулесс.

– Одного из моих.

Ни Лоулесс, ни Мегера не встали, чтобы приветствовать его, и зал заседаний поглотил обреченного Саважа.

«Мы нашли еще одного?»

Ген посмотрел на своего сопровождающего, зная, что его не удастся вызвать на откровенность. Поэтому он не стал и пытаться. Мало шансов, что ему позволят что-нибудь подслушать. Не стоит даже пробовать. Ему придется найти ответы на свои вопросы в другом месте.

Охранник внимательно следил за ним, но молчал. Он был настороже.

Они молча поднялись на лифте на тридцать пятый этаж. Охранник был бдителен и хорошо обучен. Он не тратил время, тупо разглядывая пол. Он смотрел на Гена. Он наблюдал за Геном, даже когда они подошли к двери, выкрашенной в непроницаемый черный цвет.

Маленький тревожный красный огонек на замке сменился умиротворенно-зеленым, когда охранник провел над ним своим пропуском.

Охранник толчком распахнул дверь и вошел, а Ген остался на пороге. Комната была обставлена скромно – компьютер, стол, телефон, несколько книг и множество таблиц, диаграмм и клинических данных, которыми, словно бумажной чешуей, были полностью увешаны две стены.

В комнате было еще две двери. Охранник убедился, что они заперты, отошел в угол и стал ждать.

«Что он делает?»

– Ты что, собираешься смотреть, как я буду работать?

Охранник был невозмутим, словно каменная колонна.

«Он должен уйти».

– Куда я отсюда денусь? Уйду через запертые двери, от которых у меня нет ключей? Убирайся отсюда. Или ты забыл, кем я стану?

Охранник попытался переварить эту неприятную информацию. А Ген приступил к работе. Он уселся за широкий деревянный стол и молча приник к компьютеру, не оглядываясь на охранника.

Сначала охранник стоял не шевелясь, но время шло, он внимательно следил за Геном и наконец решил немного расслабиться. Через несколько минут он еще раз проверил, надежно ли заперты те две двери, после чего направился к выходу. По пути он сообщил, что будет рядом.

Дверь за охранником закрылась, и Ген задался вопросом: что в этой комнате особенного? Из-за чего они не хотели его сюда пускать?

Ген изучил таблицы и клинические данные, развешанные на стенах. Оказалось, что это не результаты генетических экспериментов, а сведения по эмбриологии. Это были карты распределения.

Результаты методичного обследования тысяч эмбрионов, оформленные в виде таблиц и схем,– они показывали, какие группы зародышевых клеток разовьются в различные органы будущего тела под воздействием генов.

Количество генов; отвечающих за формирование тела человека, составляет меньше десяти процентов ДНК. Но, если присмотреться внимательнее, в этом хаосе обнаруживается некая закономерность. Целесообразная, простая и элегантная. Это память.

Миллионы мутаций в нитях ДНК, о появлении которых говорила Лета,– оказывается, это были воспоминания. Ген знал, что создание новой ДНК похоже на перетасовывание двух колод игральных карт. Сперматозоиды несут в себе лишь половинный набор хромосом – в каждом из них отобраны разные части ДНК, из которых сформированы новые половинные комплекты по двадцать три хромосомы. Эта генетическая рекомбинация, этот мейоз крошечных, всего в одну букву, изменений и генетических преобразований – это память, которая закладывается во фрагменты ДНК. Она будет прочитана, как телеграфная лента, и структурирует сознание эмбриона так, чтобы ребенок мог воспринять и осознать заложенные в ДНК воспоминания.

Но эти воспоминания, упрятанные в мозгу, нельзя прокрутить обратно, как пленку в видеомагнитофоне. Каждое воспоминание подобно карте местности, где города обозначены разными цветами, формами или запахами. Генетическая память воздействует на развивающийся мозг зародыша, образуя в нем карту всех дорог, соединяющих элементы памяти. Да только, из соображений экономии, на этой карте отсутствуют названия городов – то есть сами элементы памяти.

По мере того как ребенок растет, он набирается опыта и за счет собственного опыта восполняет пробелы на карте. На ней появляются названия городов в виде цветов, форм и запахов, и цепи дорог замыкаются. Воспоминания восстанавливаются, а вместе с ними и личность, которой они изначально принадлежали.

Теперь Ген понял, откуда взялись эти пробелы в памяти и почему Саваж и Лоулесс так беспокоились, что их система не подойдет Атанатосу.

Ведь если у кого-либо из потомков не хватит опыта и ключевые элементы памяти не будут восстановлены – например, если родится ребенок с цветовой слепотой,– то все воспоминания, связанные с этим, навсегда исчезнут из генетической памяти рода.