– Да и откуда тебе знать? У нас у всех разные жизни, сынок.

«Иногда нет».

– Ну и что Эдди сказал? Как дела у его отца?

– Да, понимаешь, помер он. С полгода назад. Жуть какая-то.

– Он болел?

– Не, не болел. Эдди сказал, что Билли как-то раз вышел погулять с собакой. И там к нему пристал какой-то парень. Давай, говорит, бумажник. Билли не хотел проблем. Отдал ему бумажник. Пара сотен баксов там была, да. Парень говорит: ну, спасибочки. А потом, ни с того ни с сего, просто взял и резанул Билли по горлу. Вот здесь и здесь. Перерезал, понимаешь, горло. Ну, Билли и помер.

Норт выразил соболезнование – чего бы оно ни стоило.

– Сынок, я двадцать восемь лет отпахал на этой работе. Ты знаешь, как бывает. Некоторые люди просто рождаются такими. Это у них внутри заложено. Никто их такими не делает. Они рождаются злыми.

Норт кивнул.

«Да».

– Но это не оправдание. Они не должны так делать. У каждого есть выбор. Запомни это, сынок.

«Как можно сделать выбор, если не понимаешь разницы?»

Они слушали радио и шум дождя, барабанившего по двору. Отец откусил кусок булочки с сыром и запил кофе, которое пить ему было нельзя.

– Ты расстроился из-за этого парня.

– Да,– сказал Норт.

– Ладно. Как хочешь. Но только я тебе гарантирую, сынок: что бы этим парнем ни двигало, тебе и вполовину не так беспокойно, как ему сейчас.

Проезжая по мосту через залив Ньютаун, между Грин-пойнтом и Вудсайдом, Норт видел на залитом струями дождя ветровом стекле сотни тысяч надгробий, под которыми лежали легионы гниющих трупов. Они стояли в карауле у Голгофы, маршировали через Новую Голгофу к горе Сион и дальше, их зловещие колонны тянулись от кладбища к кладбищу, миля за милей.

Что уложило их в землю? Старость? Судьба?

«У каждого есть выбор».

Он перестроился в другой ряд, приготовился свернуть. До дома было уже недалеко. Там можно будет принять душ, отмыть покрытые слоем грязи стены квартиры. Или ответить на звонок по сотовому телефону.

Норт выудил из кармана трубку, посмотрел, кто звонит, и переключился на громкую связь.

– Ну, как там похороны?

– Он не встал из гроба, да и вообще уже поздновато.

Мрачная шутка напарника немного взбодрила Норта.

– Я узнал как зовут человека на портрете, – сказал он. – Саваж. Это фамилия, имя неизвестно. Вероятно, он как-то связан с Колумбийским университетом.

– Опять Колумбийский университет? – Он услышал, как Мартинес записывает это в блокнот.– Ты думаешь, они с Геном познакомились там?

«Как я могу это объяснить?»

– Я думаю, связь гораздо глубже. В любом случае нам нужно провести расследование. По финансам, транспорту, собственности…

– Может, он живет в Барио.

Восточный Гарлем, или Эль-Барио, начинался от Сотой Восточной улицы и тянулся до Сто тридцать пятой Восточной улицы через Ист-ривер, в северной части Манхэттена. Нищий, тесный, неблагоустроенный, трущобный район.

Однако от западной части этого района до Колумбийского университета было всего несколько кварталов.

Норт преисполнился подозрительности. Голос Мартинеса звучал слишком весело для человека, который только что вернулся с похорон кузена.

– Почему ты так считаешь? – спросил он.

– Да понимаешь, один добрый человек из телефонной компании, которая обслуживает Кассандру Диббук, поднял архивы и выяснил, что есть единственный телефонный номер, по которому она связывалась с городом, и это не телефон святой Сесилии.

Сто восемнадцатая Восточная улица, дом сто сорок один, квартира двенадцать-эс. Почти на пересечении с Лексингтон-авеню.

Норт гнал машину, пробираясь через пробку на мосту Трайборо. Мигалка сверкала синим светом, мотор ревел, заглушая шум дождя.

Перебравшись через мост, Норт включил сирену. Он прорвался через запруженный машинами перекресток на Сто двадцать пятой Восточной улице. Ветхие испанские здания из бурого песчаника грозили раздавить его, если он хоть немного замедлит движение.

Норт свернул на Лексингтон-авеню и увидел другую машину с полицейской мигалкой, которая ехала с противоположной стороны. Темно-синий «форд – корона-виктория». Мартинес спешил туда же, куда и он.

На Сто восемнадцатой улице они припарковались бок о бок. И вместе поднялись по ступенькам на крыльцо дома номер сто сорок один, построенного из бурого песчаника. Они остро ощущали на себе взгляды местных жителей. Норт расстегнул кобуру с «глоком».

– Эта квартира зарегистрирована на имя Гена?

Мартинес огляделся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за ними с верхних этажей.

– Нет, но это единственный частный номер, не считая психиатрической клиники и банка, с которого его мамочке звонили в последние девять месяцев.

Тяжелая деревянная дверь, выкрашенная зеленой краской, была заперта. Норт поискал звонок, чтобы вызвать управляющего или хозяина дома.

На табличке у двери значилось имя: Саул Пойзонберри. Дверь открыл неопрятный толстяк с рыжеватой щетиной на округлом подбородке, похожем на грязное припудренное яйцо. Он дышал тяжело, с присвистом и был похож на немытого и опухшего любителя порнографии, от которого шарахаются даже уличные проститутки. Пойзонберри промямлил что-то невразумительное, но неприязненное.

Норт шагнул вперед и показал свой полицейский значок.

– Квартира номер двенадцать-эс.

Управдом пробубнил что-то, отдаленно напоминающее «третий этаж». Они поверили ему на слово.

Когда Норт и Мартинес вошли в дом, обоих чуть не стошнило от зловония. Резкий, пронзительный запах мочи и застарелый дух аммония, на котором готовили крэк, заставил их желудки взбунтоваться, и во рту появился горький привкус желчи.

Ба-бах!

На третьем этаже было еще хуже. От прогнивших стен нестерпимо разило сыростью. Детективы осторожно пробирались по грязному, замусоренному коридору. Кто-то их заметил и поспешно сбежал – на черном от грязи полу валялись использованные шприцы.

Ба-бах!

Нужная квартира оказалась третьей по счету. Номера на двери не было. Норт и Мартинес встали с разных сторон, достали оружие и постучали.

На стук никто не открыл. Из-за двери был слышен какой-то шорох – и больше ничего.

Норт снова постучал в дверь.

– Эжен Диббук? Откройте, полиция! Мы хотим только поговорить с вами! – солгал он и поморщился.

Норту вовсе не хотелось с ним разговаривать. Всего ужаснее было то, что Норт вообще не знал сейчас, чего он хочет.

Ба-бах!

Он посмотрел на Мартинеса. Тот старательно прислушивался к звукам, доносившимся из-за двери. Мартинес покачал головой. Похоже, внутри никого не было.

Норт снова крикнул:

– Не делайте глупостей, Эжен!

Но в глубине души он молил Гена сделать какую-нибудь глупость и представить ему оправдание.

Ба-бах!

Мартинес отступил от стены.

Ба-бах!

Палец Норта на спусковом крючке напрягся.

Ба-бах!

Мартинес поднял ногу и пнул замок. Дверь распахнулась, осыпав пол гнилыми щепками.

Мартинес вошел в квартиру вслед за Нортом и содрогнулся от густого, ядовитого зловония разлагающейся человеческой плоти. Эта вонь его доконала, и Мартинес вывернул содержимое желудка прямо у двери.

Норт дышал через рот, и настойчивые протесты желудка беспокоили его меньше всего. Он двинулся вперед, нацелив «глок» в затылок человеку, который неподвижно сидел на диване спиной к нему.

Но подойдя поближе, Норт понял по виду потемневшей, сморщенной кожи под засаленными волосами и по жужжанию черных мух, что этот человек вряд ли представляет какую-то угрозу.

Бактерии и пищеварительные ферменты кишечника уже давно разрушали внутренние органы и мягкие ткани трупа, и все полости тела наполнились жидкими продуктами разложения. Кожа почернела, тело раздулось так, что в конце концов лопнуло – в буквальном смысле. Расплавившийся жир и мышечная ткань уже начали отваливаться с ушей трупа, которые от этого заметно уменьшились в размере. Норт осторожно обошел вокруг старого, продавленного дивана и обнаружил, что глубокая почерневшая дыра на жестоко перерезанном горле жертвы почти не видна. Мягкие ткани лица сильно пострадали от разложения и сползли вниз, обнажив череп. Но это определенно был не Ген.