Теперь Буша приводил в ужас не нескончаемый вой сирен, а человек на соседнем сиденье. Не спуская глаз с Николая, он вынул ключи из зажигания и выбросил их в окно.

— А вот тут ты ошибаешься. Шкатулка не у тебя.

— И не у тебя. Подозреваю, что и не у Майкла.

Буш понял, что Майкл, скорее всего, передал шкатулку Сьюзен и что девушка теперь в опасности.

— Вряд ли будет так уж трудно вырвать шкатулку из рук Сьюзен, живой или мертвой. Довольно неразумно было с его стороны доверять ей эту вещь.

— Тебя повесят за государственную измену, — прорычал Буш.

Николай улыбнулся.

— О какой измене ты говоришь? Обвинят во всем тебя и Майкла. Вы проникли в Кремль, совершили налет на хранилище исторических и культурных редкостей, убили самых выдающихся врачей России. Я видел все это своими глазами. — Николай подмигнул и улыбнулся. — Черт возьми, да я стану просто героем. Теперь можно спокойно уходить в отставку — и с деньгами, и со славой.

Предательство резануло Буша по самому сердцу. Зивера купил себе русского генерала не только затем, чтобы тот следил за ним и Майклом, но и чтобы сыграл роль их палача, когда цель будет достигнута.

Вдруг вой сирен, до этого момента присутствовавший постоянным фоном, пресекся. Не затих постепенно, а умолк внезапно. Тишина заставила Буша вздрогнуть. Не сводя разъяренного взгляда с Николая, прижимая дуло револьвера к его голове, он потянулся за рацией.

— Майкл? Ты там?

Но Буш уже знал, что ответа не будет. Если Майкла еще не убили, то скоро это случится. Николай Фетисов завлек Майкла в капкан, предоставил ему выполнить работу, а потом бросил на съедение волкам.

Буш смотрел на Фетисова, на человека, виновного в неминуемой смерти друга, яростно сверкая глазами. Николай выйдет сухим из воды, не испытывая ни малейшего чувства вины. Его не арестуют, на него не возложат ответственность за содеянное.

В конце концов ярость Буша достигла такого градуса, что он спустил курок. Звук выстрела потряс машину и эхом отозвался в салоне, у самого Поля от грохота чуть не лопнули барабанные перепонки. Из дула вылетел дымок и медленно поплыл по салону.

Однако Николай остался цел и невредим. Его улыбка медленно растворилась, и на лице появилось злобное выражение.

— Думаешь, я зарядил это ружье настоящими патронами?

Буш смотрел в холодные глаза русского генерала, и его трясло от гнева. Оружие, которое он носил на протяжении всего этого дня, пистолет, которым пользовался во время перестрелки, присутствие которого его успокаивало, — все было заряжено холостыми. Ему повезло, что он вообще до сих пор жив.

Фетисов потянулся за своим револьвером, но Буш схватил его за запястье, выкручивая руку, пока генерал не выронил пистолет на пол. Тогда Буш стал кулаком бить Фетисова по лицу, снова и снова, пока не заструилась кровь. Не в силах остановиться, он обхватил шею русского и начал душить.

— Куда ты пойдешь? — просипел Николай.

Лицо его, с потеками крови, побагровело.

— Ты скрываешься от закона, в чужой стране и не знаешь языка.

Как ни жаждал Буш убить этого человека, он не мог этого сделать. Несмотря на то что тот у него на глазах расстрелял медиков, невзирая на факт, что он предал его и Майкла, Буш не мог заставить себя убить Николая Фетисова.

Повинуясь внезапному импульсу, Буш вышиб боковую дверцу внедорожника, выскочил из машины и побежал по улице утренней Москвы.

Майклу пришлось ухватиться за дверцу, чтобы не упасть. Приближающиеся сирены оглушительно выли. Надо было торопиться, как можно скорее покинуть это место, оказавшееся ловушкой. Вскочив на переднее сиденье своей машины, он выжал педаль газа, но было слишком поздно. Спереди по улице на него надвигалась темная масса армейских грузовиков, сзади подъехали машины милиции. Он хотел было бежать, огляделся, но бежать было некуда. Преследователи, окружив его со всех сторон, остановились. Из машин показались солдаты, с оружием наготове. Неподалеку стала собираться толпа. Наверное, говорят о прежних временах, когда подобные сцены были не редкостью. Но это-то происходит сейчас, в новой России, где такие вещи не должны случаться. Солдаты вокруг — числом не меньше пятидесяти — держали пальцы на курках, готовые выстрелить при любом неосторожном движении Майкла. Но он не собирался рисковать. Он вышел из машины с поднятыми руками.

Никто не произнес ни слова, не прозвучало никаких приказаний. Майклу, стоявшему с поднятыми руками, это показалось странным. Солдаты ждали кого-то главного. Кого-то, кто срежиссировал его поимку.

И тут Майкл увидел идущего к нему человека. Черноволосый, с проседью, на крепкой шее вздулись жилы. В каждой руке он сжимал по большому пистолету; в утреннем солнце татуировки на его руках казались особенно яркими. Он шел совершенно молча. Солдаты почтительно расступались перед ним. Он приблизился к Майклу почти вплотную, так что их лица оказались на расстоянии нескольких дюймов. Майкл никогда не видел выражения такой ненависти.

— Меня зовут Речин. — Русский акцент говорящего был едва заметен. — Запомни это. Когда Бог спросит, кто тебя послал, будешь знать, что ответить.

С этими словами Речин размахнулся правой рукой и со страшной силой ударил Майкла по голове. Тот потерял сознание.

Стефан Келли стоял под душем на мраморном полу, струи горячей воды стекали по спине, и ему хотелось, чтобы эти струи смыли следы последних дней. С ним здесь обращались как с высокопоставленной персоной в пятизвездочном отеле. Элегантно сервированные обеды и ужины, свежие газеты, доступ в полностью оборудованный спортивный зал. Температура в бассейне как раз такая, как ему нравится, и бильярдный стол в библиотеке полностью в его распоряжении.

Первый день в замке Стефан провел, охваченный смятением и гневом. Большую часть времени он смотрел с балкона на бескрайний синий океан и на одинокую яхту гигантских размеров, покачивающуюся на якоре в миле от берега. За ситуацию, в которой оказался, он винил только одного человека.

С того самого дня, когда он узнал о воровской деятельности Майкла, его сжигал стыд за то, что его родной сын может быть вовлечен в такое беззаконие. Как получилось, что два его ребенка так отличаются друг от друга? В день, когда Стефан узнал об аресте Майкла, он поклялся его забыть, решил списать, как ошибку, вырвать из своего сердца.

Даже после смерти Питера Стефан не изменил своего решения. И несмотря на то что Майкл оставался единственным человеком на земле, в жилах которого текла его кровь, он не переступал границы. Но в глубине души знал, что это его отвержение Майкла — всего лишь удобный повод уйти от чувства вины, избегнуть участи отца, который должен посмотреть в глаза сыну, брошенному им на произвол судьбы. Именно по этой причине он так и не снял фотографии со стены комнаты-сейфа; это было бы равносильно тому, как если бы он опять отвернулся от Майкла, на сей раз навеки.

На второй день плена Стефан размышлял над своей жизнью, над победами и поражениями в личной жизни и профессии. Он всегда к чему-то стремился: к успеху, к деньгам, к тому, чтобы хорошо выглядеть и сохранять форму. Он не наслаждался моментом, не радовался тому, что имел, а всегда смотрел вперед, в будущее, думал о том, «что, если», а не о том, что происходит сейчас. А затем его сын Питер, его единственная после смерти жены истинная радость, умер. Отцовские мечты превратились в кошмар. Он больше не видел будущего, ведь не осталось никого, с кем его можно было бы разделить. Он размышлял о своих утратах. Одного сына отняла у него смерть, второго он оставил сам; Стефан не мог удержаться от мысли, что гибель Питера была своего рода расплатой за то, что он отвернулся от Майкла, и теперь ему остается лишь доживать свои дни в одиночестве, с опустошенным сердцем. Жизнь лишилась для него всякой ценности, и он приучил себя к мысли, что уже не важно, жив он или мертв.