«Валгалла» представляла собой ресторан высшего класса, в городе — в недавнем своем прошлом — также высшего класса, посетители которого принадлежали, естественно, к высшим классам общества. Кухня была американская в чистейшем понимании этого слова, обслуживание перворазрядным. После одиннадцати в баре обычно собиралась толпа, состоящая из молодых индивидуумов с разбухшим самомнением. Целью было подцепить свежую жертву, соблазнив ее сладкой речью и крепким напитком. И волнение охоты испытывали отнюдь не только лишь охотники мужского пола — на своей территории по вечерам со среды по воскресенье рыскали и многочисленные охотницы. И между прочим, в целом соотношение было примерно шестьдесят на сорок в пользу женщин.

Барная стойка вишневого дерева оставалась единственным наследием более ранних инкарнаций ресторана, каковыми являлись: гостиница «Ярмо быка» с гриль-баром, женщинам вход воспрещен; «Без тормозов», бар для велосипедистов, который пришлось закрыть, когда интенсивность наркотической гонки зашкалила до такой степени, что одиннадцати прикрепленным к бару полицейским стало больше не под силу ее контролировать; «Лосось», прокопченная забегаловка, где подавали обыкновенные стейки, — она не оправдывала собственного названия. Благородная деревянная поверхность стойки, покрытая лаком и отполированная до блеска, могла поведать не одну историю, по сравнению с которой откровения в исповедальне показались бы детским лепетом. Этот бар был гордостью и радостью Поля, и в данный момент стойку было не разглядеть из-за теснящихся, наседающих друг на друга клиентов, настойчиво требующих его внимания и следующей порции.

Музыка исходила из «Стейнвея» длиной в шесть футов, создания немецкой музыкальной инженерной мысли, увидевшего свет в Квинсе, штат Нью-Йорк, приблизительно в 1928 году. Пианист исполнял одну песню за другой, каждый раз умудряясь задеть за живое посетителей набитого под завязку бара. Песни выбирались разные: наряду с современной поп-музыкой звучало то ретро семидесятых, то старые добрые хиты Перри Комо. Температура в помещении достигла тридцати семи градусов, влажность была как в сауне, и посетители истекали потом: темнели подмышки, прямые волосы висели сосульками, а кудрявые вились еще круче. По контрасту с этой распаленной, краснолицей толпой внешность музыканта особенно привлекала к себе внимание. Выдавая песню за песней, он оставался сухим, как кость. Ни в одежде, ни на лице не было ни намека на пот, не считая одной капли на правом виске, как раз под копной каштановых нечесаных волос. Голос Майкла Сент-Пьера был то мягким, как виски, то грубым, как гравий, — одним словом, таким, какой требовался в каждый конкретный момент, чтобы задеть чувствительную струну. Он играл каждую среду по вечерам, и женщины, эти львицы на охоте, кружили возле бара, стараясь привлечь его внимание, соблазнить искушающей улыбкой. И каждую среду он отвечал вежливой улыбкой, избегая прямого взгляда в глаза, и всегда молчал, если не считать слов песни, которую пел, да время от времени произносимого «Благодарю вас».

Когда Майкл исполнял «Прекрасный вечер» Клэптона, в его синих глазах мелькнула боль, и все женщины это заметили, и каждой захотелось, чтобы именно о ней он пел, и каждая задавалась вопросом, кто такая эта «она», пробудившая движения души, так выразительно проявившиеся в песне и в голосе.

Кончив петь, он поднялся из-за фортепиано, выпрямился во все свои шесть футов, снял со спинки стула черный кожаный пиджак — свой любимый, потрескавшийся во многих местах и ставший мягким от многих лет носки — и направился к дальнему углу бара.

— У нас сегодня меланхолия? — осведомился Поль, который оставил прочих клиентов, чтобы налить другу неразбавленного шотландского виски со льдом, проявив особую щедрость в отношении льда.

— Здесь сегодня тепло! — наполовину отшутился, наполовину сменил тему Майкл.

Пальцем стерев влагу с запотевшего стакана, он приложил стакан ко лбу.

— У меня хватит льда еще минут на пятнадцать, после этого все разойдутся. — Поль вернулся к клиентам, но разговаривать продолжал с Майклом. — Потом можно подняться наверх, посмотреть бейсбол. Или, может, ты наконец расколешься и прихватишь с собой одну из этих красавиц?

Поль слегка склонил голову, указывая на скопление у бара женщин, старающихся привлечь внимание потенциальных поклонников.

Одна из женщин при этих словах Поля повернулась к Майклу и кокетливо улыбнулась. Ее короткие светлые волосы выглядели, учитывая температуру, поразительно хорошо. Поймав взгляд Майкла, она медленно приблизилась. Несколько мужчин, заметив ее передвижение в сторону Сент-Пьера, на сегодня оставили мечты и фантазии, в которых она играла главную роль.

— Вы очень хорошо играете, — похвалила она.

— Благодарю вас, — ответил Майкл, не преминув бросить в сторону Поля взгляд, недвусмысленно говоривший: «И тебе спасибо».

— Вы не похожи на пианиста, — продолжала она.

Он и в самом деле не походил на пианиста. С такими широкими плечами и грубыми руками его скорее можно было принять за спортсмена или за лесоруба.

— И как же должен выглядеть пианист? — Майкл вздернул губу в полуулыбке.

— Не знаю, по-другому. — Она взглядом дала понять, что восхищается его высоким ростом. — Не так, как вы.

Улыбнувшись, Майкл сделал глоток виски.

— Мне очень жаль.

— Почему? — Она вздернула подбородок.

Подняв левую руку, Майкл повертел на пальце обручальное кольцо.

— Ну и прекрасно. — С этими словами она продемонстрировала свое обручальное кольцо, с бриллиантом в четыре карата. — Я тоже.

Майкл, не удержавшись, рассмеялся.

— Все равно спасибо.

Несколько секунд она смотрела ему в глаза, не отводя взгляда, потом улыбнулась и пошла прочь.

Поль был свидетелем всей беседы. Закончив вытирать бокалы, он подошел к другу.

— Зачем ты так поступаешь?

— Как поступаю?

— Для чего ты носишь это? — С сочувственной улыбкой Поль указал на обручальное кольцо. — Тебе не кажется, что, может быть, уже хватит? Ты достаточно почтил ее память, Майкл. Мэри хотела бы, чтобы ты был счастлив, нашел кого-нибудь, обзавелся семьей.

— Я не хочу сегодня это обсуждать.

Поль склонился к самому его лицу.

— Я знаю. Ты не желаешь это обсуждать всякий раз, когда я или Дженни заводим разговор на эту тему.

— Послушай, у вас чудесная семья. Но ведь не всякий создан для семьи.

— Нет ничего важнее семьи, Майкл. Именно ради семьи мы делаем то, что делаем. Это твои собственные слова, не мои.

Майкл смотрел на друга, не произнося ни слова.

— Невозможно идти по жизни в одиночку, Майкл.

— Послушай, у меня есть ты. — Майкл принужденно улыбнулся.

— Ага. — Буш положил руку Майклу на плечо. — Только целоваться со мной не слишком приятно.

— Ты себя недооцениваешь, Персик.

— Майкл, что сказала бы Мэри, если бы узнала, что ты один?

Улыбнувшись, Майкл допил скотч и подхватил пиджак.

— Поговорим утром.

И он вышел через заднюю дверь бара.

Водная гладь Кенсико неслась навстречу ветровому стеклу со скоростью смерча. Женевьева не кричала; она вообще не издала ни единого звука. В голове у нее, конечно, дела обстояли иначе. Мысли метались, как шарики разлитой ртути.

Она сидела, вцепившись в руль белого «бьюика», как будто-то каким-то чудесным образом могло спасти ее, остановить падение, — хотя в глубине души, конечно, понимала, что это иллюзия. Как ей показалось, высота моста составляла футов приблизительно шестьдесят, а упала она полсекунды назад. Впереди, на некотором расстоянии, зеленые перила, с мясом выдранные из моста, кувыркались налету, как нож, брошенный в цель.

Несколько секунд полета не оставляют времени даже для молитвы… лишь для сожалений и мучительных угрызений совести за то, что спряталась за горной лавиной и некрологами в газетах. Она жалела, что прибегла ко всем этим ухищрениям, хотя другого способа исчезнуть не было. Так ей, по крайней мере, казалось тогда. Но ее все равно нашли.