Фрея спустилась к археологу, но шахта туннеля с трудом вмещала двоих. Тишина, мгла и теснота порождали гнетущее, тягостное чувство. Девушка напряженно замерла, и даже Флину не хотелось двигаться дальше.
— Может, тебе лучше подождать наверху? — предложил он. — А я пока проверю, куда ведет лестница. Если что случится, ты сможешь…
Фрея упрямо тряхнула головой:
— Либо вместе, либо никак.
— Вы с Алекс — два сапога пара, — заметил Флин.
Еще раз обведя фонарем своды, они начали спускаться. Шли бок о бок, поминутно останавливаясь, осматривая туннель и пытаясь понять, куда он ведет. Лестница глубже и глубже врезалась в скалу, воздух становился холоднее, дверной проем съежился до размеров булавочной головки, крошечным белым проколом сияя в черном полотне темноты. Они прошли пятьдесят ступенек, сотню, две сотни. Казалось, этот спуск в недра земли никогда не кончится, но на трехсотой ступени луч фонаря уперся в плоскую поверхность. Еще через пятнадцать метров шахта выровнялась.
В конце туннеля оказалась еще одна дверная арка, обрамленная такими же каменными истуканами, что стерегли вход. Миновав ее, путники очутились в длинном каменном коридоре с вогнутыми стенами и сводчатым потолком, удивительно напоминающим гигантскую кишку. В отличие от предыдущего, вытесанного в скале туннеля здесь стены были покрыты штукатуркой, побелены и расписаны странным узором-плетенкой, в котором Фрея, приглядевшись, распознала кольца свившихся змей.
— «Да поглотит их утроба змея Апопа», — вполголоса процитировал Флин. Луч его фонаря выхватил из темноты голову рептилии с разинутой пастью и грозно подрагивающим языком.
— Не нравится мне все это, — сказала Фрея.
— Не тебе одной. Держись рядом и старайся ничего не трогать.
Они побрели дальше. Подошвы гулко шлепали по каменному полу, змеи на стенах как будто двигались с ними вровень, извивались на стенах и потолке. В неровном, прыгающем свете фонаря казалось, будто аспиды движутся, скользят, разевают пасти, что совсем не прибавляло спокойствия. Эффект усиливали темнота, форма туннеля и тягостная, давящая атмосфера. Не раз путешественникам приходилось замирать на месте и оглядываться — до того убедительной была эта иллюзия, плод воображения, своего рода подземный мираж. Туннель с полкилометра тянулся по прямой сквозь скалистую толщу, словно кто прочертил его по линейке, а потом начал подниматься вверх — сначала постепенно, потом круче, пробиваясь на поверхность. Путники прошли еще несколько сот метров (в совокупности, с учетом лестницы, преодолев больше километра в недрах Гильф-эль-Кебира), как вдруг Флин резко остановился, схватил Фрею за руку и выключил фонарь.
— Ничего не замечаешь? — раздался в туннеле его голос.
Поначалу она ничего не увидела — на глаза словно набросили плотную повязку. Привыкнув к темноте, Фрея заметила вверху, над головой, тонкую, еле различимую нить света, не больше трещины в окружающем мраке.
— Что это? — спросила она. — Дверь?
— Ну, либо она очень узкая, либо до нее чертовски далеко, — ответил Флин. — Пойдем!
Он снова зажег фонарь и пошел вперед. Оба прибавили шаг, мечтая поскорее вырваться из тесной каменной норы. Коридор уходил вверх, стены неуловимо расширялись, потолок поднимался, так что там, где раньше Флин с Фреей еле протискивались бок о бок, теперь хватило бы места троим. Они затрусили вперед, потом перешли на бег, заспешили навстречу солнцу и чистому воздуху. Их уже не заботило, куда выведет туннель и что ждет в конце пути, — только бы выбраться.
Однако сколько коридор ни расширялся, как путники ни ускоряли шаг, нить света не становилась ярче или толще, а просто висела где-то в вышине — призрачная полоска, которая одновременно и манила, и не подпускала к себе.
— Да что же это такое?! — Флин не выдержал и помчался во весь опор, освещая лучом фонарика тропку под ногами, однако свет так и оставался мучительно-недостижимым. Броди сделал последний рывок, словно хотел застать трещину врасплох, не дать ей сомкнуться. Несколько секунд туннель сотрясался от его гулкого топота, а потом раздался жуткий треск и глухой удар: что-то мягкое упало на что-то твердое. Фонарь звякнул и откатился в сторону, его луч ярким пятном заскользил по камню. Фрея замедлила бег, вгляделась в темноту.
— Флин, что случилось?
В ответ раздался стон.
— Ты живой?
Броди вяло выругался, нащупал фонарь и посветил перед собой. Археолог навзничь лежал на полу, оторопело помаргивая, как боксер после особенно коварного хука справа. Прямо перед ним находилось то, что вызвало столь резкую остановку: тяжелые деревянные двери, меж створок которых пробивался волосок света, ведший их сквозь темноту.
— Ничего не разбил? — спросила Фрея, протягивая Броди руку.
— Не знаю, — пробубнил тот и тяжело оперся ей на плечо. — Представь, каково врезаться в эту чертову дверь. Словно огрели…
Он так и не смог описать, чем именно его огрели, и умолк, ощупывая лоб. Так прошло секунд десять. Затем Флин с озадаченным видом взял у Фреи фонарь и поводил по дверям лучом.
Створки крепились к бронзовым петлям, вделанным в стены туннеля, — высокие, арочные, почти идеально подогнанные. Их верхние полукружия вписывались в изгиб проема, за исключением малой щели. Увидеть, что находилось за ними, было невозможно. Зато звук они задержать не могли.
— Слышишь?
Снаружи чуть уловимо щебетали птицы, тихо журчала вода. Флин прижался к щели, силясь хоть что-нибудь разглядеть, но напрасно. Археолог нацелил луч фонаря на засов, что лежал поперек двери. Вокруг него вилась грубая бечева, скрепленная глиняной печатью с оттиском, который еще три дня назад ни о чем бы Фрее не сказал, а теперь был знаком до боли: контур обелиска с символом седжета внутри.
— Надо же, целая, — произнес Флин, постучав по печати. — В эти двери четыре тысячи лет никто не входил.
— Думаешь, там оазис?
— Ну, это вряд ли возможно, учитывая, что я час назад пролетал над этим самым местом и ни черта не увидел. С другой стороны, из всей истории с «уэхат сештат» мне стало ясно одно: первый взгляд почти всегда обманчив. Пожалуй, остался один способ проверить, что там. — Броди извлек из заднего кармана перочинный ножик, прижал лезвие к веревке и замер, не желая портить столь древний артефакт, но потом перерезал ее и вытянул концы.
— Готова? — Он отвел брус засова и положил ладонь на правую створку двери.
— Готовее некуда, — ответила Фрея и уперлась с другой стороны.
— Раз так… Сезам, откройся!
Они толкнули дверь. Створки с тихим шорохом распахнулись, и навстречу им хлынул ослепительный свет. Пение птиц и плеск ручья зазвучали четко и ясно.
Стоило вертолетам коснуться земли, как из скользнувших в сторону дверей выскочили люди в антирадиационных костюмах и стали опасливо продвигаться к проходу в скале, водя перед собой всевозможными датчиками и приборами. Через несколько минут «чинуки» получили сигнал «добро» и выплюнули еще две команды. Первый отряд вооруженных до зубов наемников в черных очках и бронежилетах выстроился защитным кордоном вокруг песчаного жерла, а второй отряд начал разгружать контейнеры с оборудованием, занося их в шахту. Гиргис и его команда вышли последними, когда все ящики исчезли в глубине туннеля. Они с минуту постояли у входа и оглянулись на провожатого, стоящего на бровке кратера. Затем Гиргис кивнул, и по взмаху его руки наемники начали спуск в черноту. Близнецы, сунув руки в карманы с выражением полного безразличия на физиономиях, шли последними.
В детстве Фрея с сестрой часто представляли себе, что на обратной стороне луны есть тайный волшебный мир — чудесное место, где всюду растут цветы, журчат водопады и поют птицы. Алекс упоминала эту детскую фантазию в последнем письме, хотя и в другой связи, а теперь волшебный мир вспомнился и Фрее, когда перед ней открылась удивительная, райская картина.
По обе стороны глубокого узкого каньона, похожего на гигантскую зарубку в сплошной скале, громоздились отвесные скалы, с которых каскадами сбегали серебряные нити ручьев. Передний, узкий конец ущелья был не шире двадцати метров, но по мере того, как оно вдавалось в толщу плато, его стены расходились клином, как острия раскрытых ножниц, а дно полого приподнималось. К дальнему краю долина расширялась почти до полукилометра. Над головой порхали птицы, журчащая сеть ручейков пересекала дно каньона во всех направлениях. Именно здесь вода некогда напоила песок, давая жизнь разнообразной буйной растительности: деревья, кустарники, пестрый ковер цветов. Скалы зеленели листвой; из каждой расселины рвались побеги и стебли, похожие на пуки зеленых волос.
