— Фрея просила меня сказать несколько слов, — начала она, взглянув на Фрею и на Флина, который не отводил глаз от гроба. — Обещаю быть краткой: все и без того знают, что Алекс не терпела суеты и долгих речей.

Ее тихий голос словно заполнил всю долину.

— Тридцать лет назад я потеряла любимого человека, мужа. Пережить те черные времена мне помогли, во-первых, любовь и поддержка друзей. Надеюсь, Фрея, тебе известно и о нашей любви к Алекс, и о нашей готовности помочь ей в трудную минуту. Эту любовь и заботу мы дарим и тебе — безусловно и абсолютно. — Молли кашлянула и коснулась золотого крестика на шее. — Во-вторых, мою боль смягчали слова Писания и Господа нашего Иисуса Христа. Я бы прочла их сейчас, если бы не знала, что Алекс не верила в Бога. И хотя Его любовь распространяется на всех, я не буду оскорблять память Алекс сантиментами, которые ее покоробили бы. — С этими словами она чуть заметно поджала губы, словно от неодобрения. — Вместо этого, — продолжила миссис Кирнан, — я прочту то, что было созвучно ее сердцу, — стихотворение Уолта Уитмена «О я! О жизнь!».

Она извлекла из кармана пиджака листок с распечаткой, надела очки и начала читать. Ее голос дрогнул на строках: «…что жизнь существует и личность, то, что великая игра продолжается, и ты можешь внести свой вклад в виде строчки стихов».

Молли сложила листок и сняла очки, смахнув слезинку.

— Я столько бы могла сказать об Алекс… О ее красоте, об уме, о мужестве, о духе первопроходца. Пожалуй, Уолту Уитмену удалось выразить это лучше меня. Алекс вписала свою строчку в жизнь каждого, кто здесь стоит, — свою особенную строчку, которая обогатила нас и возвысила. Кому-то из нас она была сестрой, кому-то — другом, коллегой. Мир обеднел, когда ее не стало. Спасибо тебе, Алекс. Нам тебя очень не хватает.

Миссис Кирнан договорила и вернулась к Фрее, снова взяла ее за руку. Фермеры взялись за мотыги и начали засыпать могилу землей. Глухой стук комьев беспорядочной дробью разносился по роще, нарушая общую идиллию. На миг Фрея встретилась глазами с Флином — тот едва заметно кивнул, словно в знак того, что разделяет ее скорбь. Могилу быстро забросали, и вскоре от груды земли осталась только прямоугольная насыпь, окруженная цветами.

— Прощай, Алекс, — прошептала Фрея.

Вскоре доктор Рашид извинился и ушел, сославшись на срочное дежурство. Фермеры тоже потянулись прочь. Остались только Фрея, Молли, Флин, Захир и его младший брат Сайд. По дороге к дому Алекс Флин поравнялся с Фреей.

— Знаю, момент для встречи не лучший, — сказал он, — но я рад наконец познакомиться.

Фрея безмолвно кивнула.

— Алекс много о вас рассказывала, — продолжил Флин. — О достижениях в скалолазании и вообще… Если честно, напугала до жути: у меня даже на стремянке голова кружится.

Фрея слабо улыбнулась.

— Вы хорошо ее знали?

— Неплохо, — ответил он, пряча руки в карманах джинсов. — Нас сблизила любовь к пустыне.

Фрея вопросительно посмотрела на него.

— Так вы с Алекс…

— Нет, что вы! — Он прыснул. — Невротичные интеллигенты были не в ее вкусе — она предпочитала эдаких байкеров или там серфингистов.

У Фреи перед глазами всплыл образ Грега, сестриного жениха, — загорелого, крепкого блондина. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение.

— Не знаю, что бы я без нее делал, — продолжил Флин. — Она очень помогла мне… в трудные времена. Даже не как друг, а как сестра. — Он пинком отбросил камень с дороги и виновато повернулся к Фрее: — Простите, я не хотел… Неуместное вышло сравнение.

Она махнула рукой — мол, незачем извиняться, — и глаза их снова встретились. Путь к дому пролегал через тенистую оливковую рощу: тропу усеивали навозные лепешки и падалица — переспелые черные маслины.

В доме прислуга собрала на стол в гостиной немудреный завтрак: сыр, помидоры, лук, фасоль, хлеб, термосы с кофе. Компания собралась вокруг стола, хотя только Захир с братом проявили аппетит. Все разом заговаривали и тут же неловко умолкали, разговор не клеился. Через полчаса Флин и Молли сказали, что их ждет обратный рейс до Каира.

— Вы как себя чувствуете? — спросила Фрею Молли, направляясь к машине Захира. — Давайте я останусь здесь на день-другой…

— Нет, спасибо, все хорошо, — ответила Фрея. — Надолго я не задержусь. Соберу вещи Алекс — и домой. У меня рейс в пятницу.

— Тогда, может, встретимся в аэропорту, как вернетесь в Каир? — предложила Кирнан. — Пообедаем, попрощаемся, как положено.

Фрея согласилась, и они обнялись, точно давние подруги. Перед тем как сесть на заднее сиденье «тойоты», Молли чмокнула Фрею в щеку. Флин шагнул вперед и вручил свою визитку, где значилось «Профессор Ф. Броди, Американский университет Каира, тел. 202 2794 2959».

— Если выпадет свободное время, смело звоните, побеседуем. Запугаете меня своими альпинистскими байками, а я, чтобы не остаться в долгу, уморю вас лекцией о наскальных надписях эпохи неолита.

Фрее на миг показалось, что он хочет ее обнять, но Флин наскоро чмокнул ее в щеку и, обойдя внедорожник, сел рядом с миссис Кирнан. Захир с братом заняли места впереди, двигатель восстал ото сна, и машина тронулась. Фрея бросилась к открытому окну и схватила Молли за руку.

— Она ведь не мучилась, правда? — выпалила она, борясь с комом в горле. — В смысле Алекс — когда приняла морфий. Это быстро закончилось?

Кирнан стиснула ей ладонь.

— Нет-нет, боли она не почувствовала. Говорят, от морфия не мучаются. Это как уснуть.

Флин хотел что-то добавить, но сдержался. Фрея отпустила руку миссис Кирнан.

— Простите. Мне нужно было знать. Я не пережила бы, если…

— Я все понимаю, — ответила Молли. — Поверь, Фрея, Алекс ничуть не страдала. Один укол — и никакой боли. Клянусь.

Кирнан участливо коснулась руки Фреи и кивнула Захиру. Взревел мотор, машина скрылась за деревьями, а Фрея направилась к опустевшему дому — и тут до нее вдруг дошел смысл сказанного. Она побледнела и порывисто развернулась.

— Но ведь Алекс не…

Поздно! Рев мотора уже затих вдали; слышалось только гудение мошкары и фырканье водяного насоса.

Сай Энглтон локтем прикрыл дверь квартиры Флина. Уборщик спускался по лестнице вниз, ритмично стуча пластиковыми шлепанцами, — он собирался было задержаться, разнюхать, зачем американец сюда явился, но получил еще пару банкнот сверх того, что ему заплатили за вход, и приказ сматываться. Энглтону совсем не хотелось, чтобы старый неряха наследил в квартире — незачем Броди знать о незваных гостях.

«Дело серьезное, так что постарайся оправдать репутацию. Не зря же тебе столько платят».

Дверь глухо щелкнула и захлопнулась. Энглтон натянул пару тонких резиновых перчаток. Бахилы он надел еще на лестнице, так что его присутствие следов не оставит. Хотя даже это — излишняя перестраховка. У Броди нет никаких причин опасаться вторжения и уж тем более что-то подозревать. Правда, осторожность никогда не помешает: чертов англичанин может оказаться совершеннейшим параноиком, что вполне объяснимо (с его-то прошлым!), и тогда малейшая оплошность погубит всю операцию.

Энглтон посмотрел на часы. Времени впереди уйма — самолет из Дахлы еще даже не взлетел, так что можно было спокойно осмотреться. Ничего конкретного он не искал — так, привыкал к обстановке, оценивал характер владельца, чтобы понять, каким боком его занесло в «Пожар». Обошел гостиную, кухню, ванную, две спальни, кабинет, заснял все на цифровик, а мысли и впечатления изложил диктофону.

Неопытный наблюдатель едва ли узнал бы много о владельце, кроме того, что он холостяк, египтолог, по натуре замкнут, любит слушать классику и ездить с раскопками в пустыню, интересуется политикой, особенно на Среднем Востоке, и футболом, судя по шарфу фаната «Аль-Ахли» и фотографии команды с подписями. Вдобавок Броди держал себя в форме, читал по меньшей мере на пяти языках, не дружил с алкоголем и не чурался добрых дел (благодарственные письма от сиротского приюта в Луксоре и от руководителей программы по улучшению условий жизни в Маншият-Насире, каирском квартале мусорщиков-заббалин). Такое вот общее впечатление: абрис, силуэт, никакой глубины.