— Дом доктор Алекс, — произнес Захир, сбавляя газ и указывая на белое пятнышко вдалеке, у зеленой опушки.

Фрея не смогла сдержать улыбки: очень уж дом подходил сестре. Наверное, она провела в нем счастливые годы.

— Красивый.

Захир хмыкнул, завел мотор и съехал с пригорка вниз, в долину. Они миновали внешние свежевспаханные поля, где по шоколадной земле вышагивали белые цапли, и очутились в оазисе. Теперь, когда до дома осталось немного, Фрея с интересом разглядывала окрестности, пока машина тряслась по песчаной колее. Со всех сторон дорогу обступили деревья, и солнце, просвечивая сквозь сплетения ветвей, расчерчивало землю паутинным узором из света и тени.

Вот позади остались плетеный загон для скота, стог сахарного тростника, прямоугольное гумно… В следующий миг из-за угла показалась груженная хворостом по-возка, запряженная ослом, и Захир, пропуская ее, съехал на обочину. Телегой правил смуглый жилистый старик в соломенной шляпе. Поравнявшись с машиной, он ухмыльнулся во весь беззубый рот, чуть не выронив сигарету.

— Это Махмуд Гаруб, — произнес Захир, как только телега скрылась из виду. — Плохой человек. Не говори с ним.

Он покосился на Фрею — очевидно, убедиться, что та вняла предупреждению, потом снова вырулил на дорогу и понесся вперед. Подлесок постепенно редел. Наконец машина подкатила к зарослям жакаранд, усыпанных сиреневыми цветами. На дальней опушке стоял дом Алекс — одноэтажный, белый, со спутниковой «тарелкой» на крыше и кустом бугенвиллеи у парадной двери. Захир притормозил, выбрался из машины и направился к порогу с сумкой Фреи в руках.

— Ты точно не ночевать в гостинице? — спросил он, отпирая дверь ключом, извлеченным из складок джеллабы. — У мой брата хороший гостиница в Мут.

Фрея поблагодарила его и добавила, что ей и здесь будет неплохо.

Захир пожал плечами, распахнул дверь и уронил сумку на пол.

— Прислуга носит еду, — сказал он. — Разогреть на плитке очень легко.

Он вручил Фрее ключи и продиктовал номер своего мобильного, который она тут же внесла в записную книжку.

— Не ходи роща без туфли, — предупредил Захир. — Много змей. И не говори Махмуд Гаруб. Очень плохой человек. Я приеду завтра в семь и половина, отвезу тебя к доктор Алекс на…

Он замолчал, как будто не хотел договаривать.

— На похороны, — продолжила Фрея. — Спасибо.

Они постояли молча. Захир переминался с ноги на ногу, словно собирался с духом для каких-то слов. Фрее хотелось побыть одной. Захир, видимо, проникся ее состоянием, кивнул и укатил к себе домой.

Едва «тойота» скрылась из виду, Фрея зашла в дом и закрыла дверь. Рев мотора постепенно затих, осталось только далекое пыхтение водяного насоса, на которое время от времени накладывался тихий шелест и скрип пальмовых ветвей.

В доме было прохладно, сумрачно. Фрея постояла в прихожей, радуясь тому, что ее оставили в покое, прошла через просторную гостиную и оказалась на веранде, выходящей на задний дворик, затененный огромной жакарандой. Отсюда открывался прекрасный вид на пустыню. В воздухе разливались ароматы цветов и апельсинов. Фрея невольно улыбнулась, представив, как сестра выходила сюда, но улыбка скоро сошла: в дальнем углу веранды стояло инвалидное кресло. Фрея вздрогнула, как если б увидела орудие пытки, и поспешила вернуться в дом.

К гостиной примыкали другие помещения — кухня, ванная, спальня, кабинет, кладовка. Фрея отправилась их осматривать. Никаких излишеств, будь то в мебели или в обстановке, она не увидела — Алекс терпеть не могла излишеств. Тем не менее трудно было представить хозяйкой кого-то другого, потому что характер сестры отразился во всем. Взять хотя бы коллекцию музыкальных дисков — Боуи, «Нирвана», Ричард Томпсон, ее любимые ноктюрны Шопена; карты на стенах, подписанные образцы минералов на каждом подоконнике. О сестре напоминал даже запах, незаметный для постороннего: Фрея выросла с этим ароматом и потому узнала без ошибки: дегтярное мыло, дезодорант «Шуэр» и легкая нотка духов «Самсара».

Спальню Фрея оставила напоследок. На крючке за дверью висела старая походная куртка — Боже, сколько ей лет? Фрея взяла ее в руки, прижалась лицом к вытертой замше, потом села на кровать. На прикроватной тумбочке лежали три книги: «Физика песка и пустынных дюн» Р.А. Бэгнольда, «Гробница Имти-Хентики в Гелиополе» Хассана Фадави (и с каких это пор Алекс увлеклась египтологией?) и до боли знакомый сборник стихотворений Уитмена «Листья травы» — обтрепанная, древняя книжица, принадлежавшая их отцу. Фотографий на столике тоже было три: одна — родительская, другая изображала какого-то темноволосого красавца ученого вида, в круглых очках и вельветовом пиджаке, а третья…

На снимке Фрея, смущенно улыбаясь, держала в руках высочайшую спортивную награду за скалолазание — «Золотой крюк», полученную в прошлом году. И как Алекс удалось раздобыть фотографию, один Бог знает! В уголке той же рамки спряталась еще одна карточка, крошечная, из фотокабинки, на которой они, совсем еще девчонки, корчили рожицы в объектив и смеялись. Фрея прижала ее к груди, глаза заволокло внезапно нахлынувшими слезами.

— Боже, Алекс, — прошептала она. — Мне так тебя не хватает!

Немного успокоившись, Фрея вышла из дома и направилась в пустыню, забралась на гребень ближайшей дюны и по-турецки села на песок. Солнце медленно клонилось к закату. Рука нащупала в кармане мятый конверт с египетской маркой и надорвала край. Последнее письмо Алекс…

«Дорогая моя сестра…» — прочитала Фрея.

Ближе к вечеру, отчитав лекции по иероглифике, теории и практике раскопок, литературе Древнего Египта и вдобавок — английскому для начинающих (постоянный преподаватель ушел в отпуск), Флин заглянул в кабинет Алана Пича, чтобы расспросить коллегу о недавней встрече с Хассаном Фадави.

— Видимо, сам Мубарак настоял на досрочном освобождении, — рассеянно произнес Пич, поглощенный воссозданием большого глиняного горшка — весь стол был завален черепками. — Заслуги перед археологией и все такое. Хотя три года тюрьмы — тоже срок немалый. Ты бы не мог… — Он кивнул на тюбик жидкого цемента «Дуко» у края стола. Флин отвинтил крышечку и передал тюбик Пичу. Тот выдавил на черепок тоненькую гусеницу клея и крепко прижал его к другому, скрепляя воедино.

— Работать он, конечно, уже не будет, — продолжил Пич. — Еще бы: так облажаться. До сих пор не пойму, что на него нашло. Какая потеря для археологии! Отличный был малый. Разбирался в керамике, как никто.

Он поднес склеенные черепки к лампе и покрутил в пальцах — убедиться, что не осталось зазора.

— Форма для беджи? — спросил Флин наугад, зная, что единственный и наилучший способ разговорить коллегу — поболтать на его любимую тему. Пич кивнул, аккуратно положил склейку на стол и поднял другой осколок глиняного горшка.

— Из поселения рабочих в Гизе, — ответил он. — Взгляни сюда.

На черепке виднелся стертый оттиск печати — иероглифы в картуше: солнечный диск, колонна-джед и рогатая гадюка.

— Джедефра, — прочел Флин.

— Это единственное на всю Гизу упоминание о сыне Хеопса, если не считать картушей, обнаруженных в траншее солнечной ладьи. Ну не круто ли?

— Очень круто, — согласился Флин.

Он выдержал паузу, глядя, как Пич откладывает черепок с оттиском и начинает копаться среди других, ища соседние, после чего осторожно продолжил:

— А что он еще говорил?

— Кто?

— Фадави. Ну, когда вы встретились… Он еще что-нибудь сказал?

— А-а, ты вот о чем… — Вопрос, казалось, поставил Пича в замешательство, словно он уже закрыл для себя эту тему. — Честно говоря, он больше бубнил себе под нос. На него теперь жалко смотреть. Совсем отощал, обносился, бедняга. Если помнишь, он всегда очень следил за собой, такой был ловелас… впрочем, слово «плейбой» было бы уместнее. Не то чтобы я знал… Короче, сейчас от него мало что… ага!

Он поднял еще два черепка: их зазубренные края идеально совпали.