— Что за Пьер?

Элвин удивленно вскинула брови:

— Честно, Уилл, я знаю, ты живешь в монастыре, но все равно нужно ведь как-то общаться с миром. — Она вздохнула. — Пьер — трубадур. Очень знаменитый.

— А-а-а… — протянул Уилл без энтузиазма. Он не разделял увлечения Элвин поэзией.

— На юге этот Пьер уже вызвал переполох. Его стихи особенные, не такие, как у других трубадуров. Я думаю, вечер будет интересный.

Они спустились с холма, больше не проронив ни слова. Ближе к воротам дорогу запрудили повозки и всадники. В воздухе клубилась пыль. Дорога повернула на север к аббатству Сен-Дени, королевскому некрополю со времен Дагоберта I. Они миновали несколько крестьянских усадеб, источающий аромат виноградник, большое имение, две часовни и лечебницу. Городские стены возвели больше семидесяти лет назад, во время правления Филиппа Августа, но с тех пор Париж вышел далеко за их пределы. Ворота Сен-Дени караулили стражники. Между повозками сновали нищие в лохмотьях, совали миски для подаяния. Уилл и Элвин стали в очередь.

— Проклятые нищие, — зло проговорил стоявший перед ними тучный мужчина в бархатном плаще и свирепо посмотрел на оборванцев.

Уилл распознал выговор уроженца севера. За годы, проведенные в Париже, он уже достаточно овладел французским, чтобы понимать любые наречия.

— И шагу нельзя ступить, везде эти изгои и бродяги, — продолжил толстяк, тряся щеками. — Проклятие на них всех!!! — Несколько человек в очереди повернулись посмотреть на него. Вдохновленный вниманием, он разразился обличительной речью против грабителей, шлюх и бездельников, стремящихся загадить его город, некогда сиявший чистотой и великолепием.

Уилл отвернулся. Будь он рыцарем, ему бы не пришлось ждать в очереди. Он мог бы свободно пройти мимо стражников в ворота. В последнее время, казалось, все напоминало Уиллу о его униженном положении.

Свой восемнадцатый день рождения, день совершеннолетия, юноша встретил, как обычно, с унынием. Ему придется ждать еще целый год и один день. То есть до следующего января. Прошло полгода, но он по-прежнему писец старого капеллана. Отрабатывает наказание за осквернение Святого причастия, совершенное шесть лет назад. Все эти годы он нес это бремя без сетований и стонов. Добросовестно исполнял любую работу, какую давал Эврар. Не важно, насколько она оказывалась трудной, утомительной или скучной. Спрашивать капеллана о посвящении было все равно что взывать к камню. Каждый следующий день становился тяжелее предыдущего. Уилл по-прежнему обитал в сержантских казармах, а его ровесники перебрались в рыцарские покои. В часовне он стоял на коленях, а его приятели сидели на скамьях. Любая трапеза была для него мучением, так как он знал, что это их объедки.

Пройдя в ворота, они вместе с толпой двинулись по рю Сен-Дени. Уличные торговцы и фигляры состязались в привлечении внимания прохожих. Сегодня был день продажи скота, и вся улица пестрела навозными лепешками. Городские запахи вызывали тошноту. В прицептории Уилл о них забывал, но когда вырывался в Париж, они атаковали его со всей своей мощью. Острую вонь источали кожевни, обильно удобренные огороды, где выращивали коноплю и лен, разнообразные нечистоты, которые выплескивали из окон прямо на улицу.

— Будешь ждать городскую карету? — спросил он.

Элвин заслонила ладонью глаза, посмотрела на небо.

— В такой прекрасный день лучше пройтись, чем трястись в душной переполненной карете. — Она заправила волосы под чепец, оставив несколько прядей свисать вдоль щек.

Уилл потянулся их убрать, но этот жест, прежде такой естественный, теперь показался неуместным. Его рука на секунду повисла в воздухе, затем упала.

— Тогда я пошел.

— Но до Ситэ нам по пути, — сказала Элвин, притворившись, что не замечает его неловкости. — Ты ведь за пергаментами?

— Сегодня не в Латинский квартал, — быстро проговорил Уилл. — У постоянного поставщика пергаменты кончились. Я иду к другому, рядом с воротами Темпла.

— А-а-а… — Элвин начала поправлять чепец, пытаясь скрыть разочарование. — Когда встретимся в следующий раз?

— Как только смогу сбежать от дракона.

— Неужели Эврар такой противный?

— Попробовала бы ты у него поработать.

— Но он не может вечно отказывать тебе в праве на рыцарскую мантию.

— Он все может, — пробормотал Уилл, провожая Элвин взглядом, пока она не исчезла в толпе. Затем свернул на улицу, идущую параллельно главной. Эврар дал ему деньги на карету, но дорога была так забита лошадьми и людьми, что пешком до Латинского квартала он доберется быстрее. Юноша чувствовал себя виноватым, что солгал Элвин, и еще больше потому, что выглядело очень глупо идти следом за ней в ту же сторону. Но ему стало слишком мучительно находиться рядом после поцелуев. Обойдя скотный рынок, Уилл прошел к Сене, предаваясь невеселым размышлениям.

Элвин прекрасно устроилась во дворце, ему же пришлось скрепя сердце подчиниться Эврару. За эти годы они изменились. Уилл превратился в высокого статного юношу с короткой черной бородой, сглаживавшей острые углы скул и челюсти, а Элвин стала настоящей красавицей — стройной, гибкой, с потрясающими глазами и не менее потрясающими волосами.

Но еще сильнее изменились их отношения. Перемены происходили постепенно, почти незаметно. Шли месяцы, годы, и до Уилла начало доходить, что их дружба, зародившаяся в переживаниях общего горя по Овейну, переросла в нечто другое. Очень волнующее. И внушающее ужас. Он, как мог, сдерживал чувства. Лишь тайком кидал взгляды, когда она не видела. Притворялся увлеченным беседой, а сам наслаждался близостью к ней. Элвин стала более открытой. Однажды она принесла из дворца книгу. Уилл думал, что это стихи, открыл потертую кожаную обложку, а там… на каждой странице рисунки — мужчины и женщины в разной степени раздетости, в распутных позах. Они смеялись, листая книгу. Уилл встретился с ней взглядом, увидел, как вспыхнули ее щеки, и понял, что она разделяет его чувства. После этого они начали встречаться тайком, и каждое свидание заканчивалось поцелуем, от которого кружилась голова.

Проходя мимо выстроившихся вдоль Сены роскошных домов ломбардских и еврейских купцов, Уилл размышлял о том, что для него теперь уже невозможно смотреть на Элвин без волнения и дрожи, пробегавшей каждый раз по всему телу. Но как он мог позволить, чтобы все продолжалось, и тем самым еще дальше откладывать посвящение в рыцари? Ведь если кто-нибудь узнает — а рано или поздно это обязательно случится, — то беды не миновать. И потому Уилл запрещал себе даже думать о ней.

Пройдя по широкому мосту на остров Ситэ, резиденцию короля, он обогнул Нотр-Дам, где постоянно трудились каменщики, что-то достраивая и перестраивая, и по меньшему мосту перешел на левый берег.

В Латинском квартале, где располагались факультеты университета, было, как всегда, многолюдно. За последние полтора столетия созданные на пожертвования факультеты превратились в большой центр образования. Сюда приезжали студенты из всех королевств — Франции, Англии, Германии и Нижних земель — изучать медицину, правосудие, искусства и богословие у самых видных менторов Запада. Уилл протолкался сквозь толпу преподавателей, священников и студентов и свернул на рю Сен-Жак, ведущую к пергаментной мастерской рядом с Доминиканским колледжем. Впереди двое загородили дорогу. Один босой, в поношенном черном хитоне, с деревянным крестом на груди, был, без сомнения, доминиканец. Второй, коренастый юноша, что-то у него спрашивал. Уилл начал их обходить.

— Я вовсе вам не грубил, сэр, — произнес коренастый на ломаном латинском. — Просто мне нужно попасть в прицепторий. Темпл… — Он безнадежно махнул рукой.

Доминиканец что-то сказал, чего юноша, очевидно, не понял, и двинулся дальше по улице.

— Черт возьми! — пробормотал коренастый, сердито глядя вслед монаху. — От священника никогда не добьешься путного ответа!

Юноша был облачен в тунику сержанта-тамплиера. Уилл решил подойти показать дорогу и… остановился в изумлении. Он вырос. Круглое полное лицо, борода, сильные мускулистые руки, широкая грудь — все это стало новым. А вот искрящиеся карие глаза и копна нечесаных волос остались теми же самыми.