В конце трех первых свиданий Николас позволял себе лишь осторожно касаться ее груди. По охватывавшей ее легкой дрожи он понимал, что этого достаточно. Несмотря на то что она сбежала из дома, что за ее плечами не было учебы в университете и что она работала официанткой в закусочной, для Николаса Пейдж О’Тул была воплощением целомудрия. Думая о ней, он представлял себе Психею с этикетки имбирного пива «Уайт-Рок». На этой этикетке совсем юная женщина опустилась на колени на большой валун и всматривалась в воду с таким удивленным видом, как будто не ожидала увидеть там свое отражение. Николас верил в знаки и был убежден, что он не случайно явился в «Мерси» в тот день, когда она начала там работать. Пейдж ждала его всю свою жизнь, хотя и не подозревала об этом.

— Ты выглядишь изумительно, — шепнул Николас, целуя ее чуть ниже левого уха.

Пейдж провела руками по платью, пытаясь его одернуть, как будто оно не облегало ее фигуру, как вторая кожа.

— Это платье Дорис, — призналась она. — У меня не было никакого «кутюр», поэтому мы перерыли ее шкаф. Ты не поверишь, но она купила его в пятьдесят девятом году. Мы полдня ушивали его.

— А туфли?

Раздался звонок, извещая о прибытии лифта. Николас взял Пейдж под локоть, и они вошли в кабину.

Пейдж вызывающе вскинула голову.

— Я их купила. Я решила, что заслужила обновку.

Николаса удивила прозвучавшая в ее ответе страсть. Когда Пейдж верила в собственную правоту, она была готова с пеной у рта отстаивать свою позицию и не сдавалась даже после того, как ей предъявляли неоспоримые доказательства ошибочности ее мнения.

Когда лифт замер на первом этаже, Николас сделал паузу, ожидая, что первой выйдет его спутница. Это правило он усвоил еще в восьмом классе. Но Пейдж не двинулась с места. Он вопросительно посмотрел на нее и увидел на ее лице уже знакомое ему выражение. Она смотрела на него так восхищенно, как будто он был ее идеалом мужчины, которому она была готова посвятить всю свою жизнь.

— Что случилось? — спросил Николас, беря ее за руку.

Пейдж покачала головой.

— Ничего.

Сделав два шага вперед, она с улыбкой обернулась к нему.

— Если бы ты жил в Чикаго, ты прошел бы мимо меня на улице и даже не обратил внимания.

— Нет, не прошел бы, — запротестовал Николас.

— Тут ты прав, — расхохоталась Пейдж, — по Тэйлор-стрит такие, как ты, не ходят.

Николасу не удавалось убедить Пейдж, что ему нет никакого дела до того, откуда она приехала, где она работает и есть ли у нее диплом. Его интересовали только ее планы на будущее, поскольку он намеревался сделать так, чтобы они включали его, Николаса. Именно поэтому он попросил ее одеться поэлегантнее и заказал столик в «Эмпресс» в Хаятт Ридженси на реке. Затем им предстояло отправиться во вращающийся бар «Спинакер», после чего Николас собирался отвезти Пейдж домой. Он представлял себе, как они будут сидеть на скамейке под уличным фонарем и целоваться, пока у них не распухнут губы. Потом Николас вернется к себе. Он будет лежать на кровати под потолочным вентилятором совершенно обнаженный, кончиками пальцев рисуя круги на простынях и представляя, что касается шелковистой кожи Пейдж.

— Куда мы едем? — спросила Пейдж, садясь к нему в машину.

— Сюрприз, — улыбнулся Николас.

Пейдж застегнула ремень безопасности и разгладила подол платья, туго обтянувший ее бедра.

— Скорее всего, не в «Макдоналдс», — прошептала она. — В последнее время они ослабили требования к дресс-коду.

Облаченный в смокинг метрдотель поклонился Николасу и провел их к крошечному угловому столику у стеклянной стены, открывающей величественный вид на реку Чарльз, окрашенную в алые и оранжевые тона заката. По ее поверхности, как бабочки, скользили паруса яхт-клуба Массачусетского технологического института. Пейдж затаила дыхание и на мгновение прижала ладони к стеклу.

— Ой, Николас, — воскликнула она, — это изумительно!

Она отняла ладошки, оставив аккуратный запотевший отпечаток, исчезающий на глазах залюбовавшегося им Николаса.

В хрустальной пепельнице лежал черный пакетик со спичками, на котором красовались тисненные золотом инициалы Пейдж. Это было особенностью заведения, а также одной из причин, по которой Николас остановил свой выбор именно на «Эмпресс», а не на «Кафе Будапешт» или «Ритц-Карлтоне». Николас протянул пакетик Пейдж.

— Возможно, ты захочешь это сохранить, — улыбнулся он.

Пейдж улыбнулась в ответ.

— Ты же знаешь, что я не курю, — ответила она и бросила пакетик обратно в пепельницу.

И только теперь она заметила золотое тиснение ПМО. Откинувшись на спинку стула, Николас наблюдал за ее реакцией. Ее глаза широко раскрылись и потемнели. Потом она, как маленький ребенок, огляделась по сторонам и шмыгнула к свободному столику по соседству. Она взяла из пепельницы пакетик со спичками и приуныла, но ровно на одну секунду.

— Как они узнали? — прошептала она, возвращаясь на место.

Впрочем, вскоре Николас начал сомневаться в том, что поступил правильно, пригласив Пейдж в такой шикарный ресторан. Пейдж не желала что-либо заказывать, поскольку все блюда в меню были ей совершенно незнакомы. Таким образом, она предоставила выбор ему. На закуску им подали необыкновенно вкусные птичьи гнезда, фаршированные курицей и овощами. Но не успела Пейдж поднести ко рту кусочек соломенного гриба, как ее губа начала распухать на глазах. Она прижала к ней завернутый в салфетку кусочек льда, и опухоль немного спала. У нее оказалась аллергия к грибам. Потом официант принес бесплатное фруктовое мороженое в корзинке из сухого льда, окутавшего столик дымкой шотландских пустошей, и Пейдж принялась яростно доказывать ему, что они этого не заказывали, а значит, платить не обязаны. Она все время пристально наблюдала за Николасом, не прикасаясь ни к вилкам, ни к ложкам, пока этого не сделает он. При появлении каждого нового блюда в ее глазах мелькало отчаяние, как будто речь шла не о еде, а об очередной стене на полосе препятствий.

Вместе с чеком официант принес Пейдж розу на длинном элегантном стебле. Она благодарно улыбнулась Николасу, но вид у нее был изможденный. Николас проклинал себя за то, что не посмотрел на это с точки зрения Пейдж, для которой все это было работой, или, скорее, испытанием. Как только Николасу вернули кредитную карту, она вскочила со стула и, не дожидаясь, пока он его для нее отодвинет, кратчайшей дорогой направилась к двери.

Она шла опустив голову и не глядя по сторонам, а выйдя в фойе, прислонилась к стене у двери лифта и закрыла глаза. Николас стоял рядом, засунув руки в карманы брюк.

— Похоже, о баре не может быть и речи, — пробормотал он.

Пейдж открыла глаза и растерянно посмотрела на Николаса, как будто совершенно не ожидала увидеть его рядом с собой. На ее лице появилась вымученная улыбка.

— Спасибо, Николас, все было очень вкусно, — проговорила она, а Николас все смотрел на ее припухшую нижнюю губу, делавшую ее похожей на кинодив тридцатых годов.

Она прикрыла рот рукой.

Николас схватил ее пальцы и опустил ее руку вниз.

— Не смей этого делать! — воскликнул он. — Никогда больше этого не делай!

Он накинул свой пиджак ей на плечи.

— А что я сделала?

Николас немного помедлил, но все же ответил:

— Ты мне солгала.

Он ожидал, что Пейдж станет это отрицать, но она подняла голову и призналась:

— Это было ужасно. Я знаю, что ты хотел, как лучше, Николас, но все это не для меня.

Николас не был уверен в том, что все это для него, но он вращался в этой среде так долго, что даже не представлял, что можно жить как-то иначе. Они в полном молчании преодолели четырнадцать этажей вниз. Николас держал Пейдж за руку и пытался представить себе Тэйлор-стрит в Чикаго. Что, если такие, как он, и в самом деле по ней не ходят?

И дело было не в том, что он засомневался в правильности своего выбора. Он знал, что они все равно поженятся, и мнение родителей его не интересовало. Но ему не давал покоя вопрос: насколько велики должны быть различия между мирами, чтобы помешать их обитателям найти друг друга? Разница в происхождении его родителей была не в счет, поскольку они с самого начала мечтали о том, чтобы поменяться местами. В представлении Николаса это ставило их на одну доску. Его мать вышла замуж, чтобы утереть нос высшему обществу, а отец женился, чтобы обрести доступ в узкий привилегированный круг, который не смогли бы купить никакие деньги. Николас не знал, какую роль в заключении этого союза сыграла любовь, да и была ли она вообще. В этом и состояло основное различие между отношениями его родителей и чувствами, которые он испытывал к Пейдж. Он любил Пейдж за бесхитростность и наивность, за ее волосы цвета бабьего лета и по-детски широко распахнутые синие глаза. Он любил ее за то, что, не имея и сотни долларов в кармане, она приехала из Чикаго в Кембридж, за то, что она могла прочесть «Отче наш» задом наперед без единой запинки, за то, что она умела рисовать именно то, что ему никогда не удавалось облечь в слова. Николас верил в ее способность выстоять в любых условиях с непреклонной убежденностью, удивлявшей его самого. Пейдж заменила для него религию, которой он всегда был лишен. Ему было наплевать, умеет ли она отличить нож для рыбы от вилки для салата, а вальс от польки. В браке все это не имело значения.