Нижний ящик не открывался. Я снял его с металлических петель и выудил оттуда пачку галлоновых пластиковых пакетиков. Повертел ее в руках, как археолог, наткнувшийся на артефакт древней цивилизации. Странно, что Амелия хранит их тут, когда в кладовке пакетов и так навалом. Тем более странно, что она прячет их за выдвижным ящиком. Потом я сорвал одеяло с кровати, но там лежал только полинялый плюшевый лось, с которым Амелия спала, сколько я ее помнил. Я опустился на корточки и провел рукой под матрасом.

Рваные обертки от конфет, целлофан с хлебных буханок, пачки из-под печенья и крекеров. Они рассыпались у моих ног, как стайка искусственных бабочек. Ближе к изголовью я нашел атласные лифчики с ценниками (ей они явно были еще великоваты), косметику и украшения, все еще припаянные к магазинным пластинкам.

Я сел на пол, окруженный уликами, которых не хотел замечать.

Промокшая до нитки, я обернулась полотенцем и хотела только одного: поскорее надеть пижаму лечь спать и забыть о том, что сегодня случилось. Но на полу в моей комнате сидел папа.

— Может, выйдешь? Я, вообще-то, голая…

Он обернулся на мой голос, и только тогда я заметила, что разбросано прямо перед ним.

— Что это такое? — спросил он.

— Ну да, я свинья из свиней. Потом уберу…

— Ты всё это украла?

Он поднял полную горсть косметики и украшений. Я бы лучше умерла, чем накрасилась этой косметикой, а такие сережки и ожерелья носят только старухи. Но когда я клала их в карман, то чувствовала себя настоящим супергероем.

— Нет, — сказала я, глядя ему в глаза.

— А для кого эти лифчики? Тридцать шестого размера.

— Для подруги, — ответила я и тут же поняла, что облажалась: папа-то знал, что никаких подруг у меня нет.

— Я знаю, чем ты занимаешься, — сказал он, неуклюже поднимаясь.

— Ну, тогда просвети и меня. Потому что я, если честно, не понимаю, зачем ты устраиваешь мне допрос, когда я вся мокрая и замерзла как собака…

— Тебя рвало перед тем, как ты пошла в душ?

Щеки у меня вспыхнули. Это же идеальное время, шум воды заглушает спазмы… Я уже овладела этой наукой. Но я лишь выдавила из себя смешок.

— Ага. Я всегда блюю перед душем. Именно поэтому я ношу одиннадцатый размер, когда все одноклассницы ходят в нул…

Он сделал шаг вперед, и я потуже обмоталась полотенцем.

— Хватит врать, — сказал он. — Просто… хватит.

Папа потянул меня к себе. Я подумала, что он хочет сорвать полотенце, но это было бы еще полбеды: на самом деле он хотел взглянуть на мои предплечья и бедра, на которых серели лесенки шрамов.

— Она видела, как я это делаю, — сказала я, и мне не пришлось объяснять, кого я имела в виду.

— Господи! — заорал он. — Чем ты вообще думала, Амелия? Если тебе было плохо, почему ты нам не сказала?

Вот на этот вопрос, думаю, он мог ответить и сам.

Я заплакала.

— Я не хотела причинить ей вреда. Только себе…

— Но зачем?

— Не знаю! Потому что у меня ничего другого не получалось.

Он вцепился мне в подбородок, вынудив смотреть ему прямо в глаза.

— Я злюсь не потому, что не люблю тебя, — процедил отец. — Я злюсь, потому что люблютебя, черт побери! — И он меня обнял. Нас разделяло лишь тоненькое полотенце. В этом не было ничего противного и ужасного, это было абсолютно естественно. — Перестань это делать, слышишь? Есть специальные программы и все такое… Мы тебя вылечим. Но пока не вылечили, я глаз с тебя не буду спускать.

Чем громче он кричал, тем крепче обнимал меня. И вот что странно: случилось худшее, меня разоблачили, но мне не казалось, будто наступил конец света. Это было неизбежно. Отец был в ярости, а я — я не могла сдержать улыбки.

«Ты меня заметил, — думала я, зажмурившись. — Ты наконец-то меня заметил».

В ту ночь я уснула в кресле у твоей больничной койки, и мне приснилась Пайпер. Мы снова были вместе на острове Плам и занимались буги-бордингом, но волны вдруг покраснели, как кровь, и испачкали нам волосы и кожу, Я взгромоздилась на такую могучую, роскошную волну, что берег изогнулся под ее напором. Оглянувшись, я увидела, что ты барахтаешься под гребнем волны. Твое тело швыряло на осколки стекла и шершавые камни. «Шарлотта, — кричала ты, — помоги!» Я слышала тебя, но развернулась и ушла.

Разбудил меня Шон.

— Привет, — прошептал он, тряся меня за плечо, но поглядывая в твою сторону. — Ты всю ночь проспала?

Я кивнула, разминая затекшую шею. И тут заметила у него за спиной Амелию.

— А Амелии разве не надо в школу?

— Нам нужно поговорить, сказал Шон тоном, не терпящим возражений. — Как ты думаешь, можно отойти на пару минут за кофе, чтобы она осталась одна?

Предупредив дежурных медсестер, я последовала за Шоном в кабинку лифта. Амелия послушно плелась за нами. Что же между ними произошло, черт возьми?

Мы спустились в кафе, и, пока Амелия выбирала себе хлопья, Шон налил нам кофе. Мы сели за столик. В такой час тут было людно: молодые стажеры впопыхах глотали свои бананы и латте перед утренним обходом.

— Мне надо в туалет, — сказала Амелия.

— Не получится, — отрезал Шон.

— Если ты хочешь что-то рассказать, можно дождаться, пока она вернется…

— Амелия, может, сама объяснишь маме, почему тебе нельзя идти в туалет?

Она опустила глаза на пустую миску.

— Он боится, что я… Опять буду блевать.

Я непонимающе уставилась на Шона.

— Она что, подхватила какой-то вирус?

— Как насчет булимии?

Меня будто пригвоздило к стулу. Наверное, я ослышалась.

— Амелия не булимичка. Иначе мы бы знали…

— Ага. Ведь о том, что она режет себя лезвием уже целый год, мы тоже знали, верно? А еще ворует в магазинах всякую дрянь, включая бритвенные станки, один из которых попался под руку Уиллоу…

У меня отвисла челюсть.

— Не понимаю…

— Вот-вот, — кивнул Шон, откинувшись на спинку стула. — Я тоже не понимаю. Не возьму в толк, зачем это девочке, у которой есть любящие родители, крыша над головой и, в общем-то, не самая паршивая жизнь.

Я повернулась к Амелии.

— Это правда?

Она кивнула, и сердце ёкнуло у меня в груди. Я что, ослепла? Или я так пристально следила за дочкой, которая ломала кости, что не заметила ту, которая рассыпалась на мелкие осколки?

— Вчера вечером к нам приходила Пайпер — рассказать, что у Амелии большие проблемы. Судя по всему, мы этого не видели… а Эмма видела. И не раз.

Пайпер. Заслышав это имя, я окаменела.

— Она приходила к нам в дом? И ты ее пустил?

— Боже мой, Шарлотта…

— Нельзя верить всему, что говорит Пайпер. Кто знает, может, это такой трюк, чтобы заставить нас отозвать иск…

Я, конечно, смутно понимала, что Амелия сама во всем созналась, но это сейчас не имело значения. Я видела перед собой лишь Пайпер, которая стояла в нашем доме и, притворяясь идеальной мамашей, исправляла мои недосмотры.

— Знаешь, я, кажется, понимаю, почему Амелия начала это делать… — пробормотал Шон. — Ты же не в себе.

— О, знакомая песня! Прекрасно! Обвинить во всем Шарлотту, потому что в таком случае ты выходишь сухим из воды…

— Тебе никогда не приходило в голову, что ты не единственная жертва в мире?

— ПРЕКРАТИТЕ!

Мы оба обернулись на голос Амелии.

Она сидела, зажав уши руками, в глазах блестели слезы.

— Прекратите же!

— Прости, солнышко, мне так жаль, — сказала я, протягивая ей руку, но она отстранилась.

— Ни о чем ты не сожалеешь! Ты только радуешься, что с Уиллоу больше ничего плохого не случилось. Кроме этого тебя ничего не волнует! Хочешь знать, почему я режу себя? Потому что всё этобольнее, чем порезы!

— Амелия…

— И хватит притворяться, что тебе на меня не наплевать!

— Я не притворяюсь.

Рукав у нее задрался, и я увидела пунктир шрамов, похожий на какой-то изощренный линейный код. Прошлым летом Амелия упорно носила вещи с длинными рукавами, даже когда стояла жара под девяносто градусов. Я, если честно, сочла это проявлением скромности. Приятно видеть девушку, которой знакома стыдливость, в мире, где все расхаживают, считай, голышом… Я и не догадывалась, что дело не в излишней скромности, а в хитром расчете.