Обогнув водительское кресло, я взял тебя за руку.

— Ты же знаешь: я не позволю этим репортерам к тебе приставать.

— Мама могла бы для них что-нибудь испечь. Если бы им понравились ее брауни и ириски, они бы просто сказали «спасибо» и ушли.

— Может, мама могла бы добавить в тесто чуть-чуть мышьяка… — замечтался я.

— Что?

— Ничего. Мама тебя тоже очень любит. Ты ведь знаешь об этом, верно?

Атлантический океан за окнами автомобиля достиг крещендо.

— По-моему, есть два океана: тот, что играет с тобой летом, и тот, что злится зимой. Сложно вспомнить, как выглядит второй.

Я открыл уже было рот, чтобы повторить свой вопрос, но тут же понял, что ты прекрасно его расслышала.

Гай Букер был из тех мужчин, над которыми мы с Пайпер раньше смеялись в голос, когда встречали их в магазине. Такие, знаете, раздувшиеся от собственной важности адвокаты, которые вешают на свои зеленые «форды» именные номера типа «крутой».

— Значит, дело все-таки в деньгах? — начал он.

— Нет. Но деньги помогут мне обеспечить надлежащий уход за дочерью.

— Уиллоу же получает финансовую помощь от спонсоров, не так ли?

— Да, но ее не хватает даже на медицинские расходы, не говоря уж о повседневных. К примеру, ребенку в кокситной повязке нужно специальное сидение. А лечение зубов, которое неизбежно при ОП, влетит в несколько тысяч долларов в год.

— А если бы ваша дочь родилась талантливой пианисткой, вы бы просили денег на рояль?

Марин предупреждала, что Букер попытается меня разозлить, чтобы я утратила расположение присяжных. Я сделала глубокий вдохни сосчитала до пяти.

— Нельзя сравнивать такие вещи, мистер Букер. Мы говорим не об учебе в консерватории, а о жизни моей дочери.

Букер отошел к скамье присяжных. Я с трудом сдержалась, чтобы не проверить, остается ли за ним дорожка машинного масла.

— Миссис О’Киф, вы ведь разошлись с мужем во взглядах на этот иск, я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Вы согласны с утверждением, что основной причиной вашего развода стало нежелание Шона поддерживать вас в ходе разбирательств?

— Да, — тихо ответила я.

— Он не считает рождение Уиллоу ошибочным, я прав?

— Протестую! — выкрикнула Марин. — Нельзя спрашивать у нее, что он о чем-либо думает.

— Поддерживаю.

Букер скрестил руки на груди.

— И тем не менее вы не отказались от своих притязаний, хотя это, скорее всего, приведет к распаду вашей семьи.

Я представила Шона в пиджаке и при галстуке, как сегодня утром, когда я на одно мгновение поверила, что он перешел на мою сторону.

— Я все равно считаю, что поступила правильно.

— Вы обсуждали этот вопрос с Уиллоу?

— Да. Она знает, что я делаю это из любви к ней.

— Думаете, она это понимает?

Я замялась.

— Ей всего шесть лет. Едва ли ей доступны все юридические тонкости этого дела.

— А когда она вырастет? Уиллоу небось уже запросто управляется с компьютером.

— Конечно.

— Вы не пробовали представить, как через несколько лет Уиллоу введет свое имя в «Гугл» и попадет на статью об этом суде?

— Господь свидетель, я с ужасом жду этого момента. Но я надеюсь, что смогу объяснить ей, почему это было необходимо… И что достойная жизнь, которой она живет, является прямым следствием.

— Господь свидетель… — повторил Букер. — Интересно вы подбираете слова. Вы ведь убежденная католичка, не так ли?

— Да.

— И как католичка вы должны бы знать, что аборт — это смертный грех?

Я сглотнула ком в горле.

— Да, я это знаю.

— И тем не менее ваш иск базируется на предположении, что если бы вы узнали о болезни Уиллоу заранее, то прервали бы беременность.

Я почувствовала, что взгляды всех присяжных обращены на меня. Я понимала, что в какой-то момент меня положат под увеличительное стекло, сделают из меня цирковое животное… Вот он и настал.

— Я вижу, к чему вы клоните, — сквозь зубы процедила я. — Но это дело о врачебной халатности, а не об аборте.

— Вы не ответили на мой вопрос, миссис О’Киф. Давайте попробуем еще раз: если бы вы узнали, что ваш ребенок родится абсолютно глухим или слепым, вы бы прервали беременность?

— Протестую! — закричала Марин. — Вопрос неуместен. Ребенок моей клиентки не глух и не слеп.

— Я лишь хочу выяснить, действительно ли эта женщина способна на поступок, вероятность которого мы оцениваем, — возразил Букер.

— Я прошу о совещании, — сказала Марин, и они вдвоем направились к трибуне, продолжая громко спорить. — Ваша честь, это проявление предвзятого отношения к свидетелю. Он может спросить, какие шаги предприняла моя клиентка касательно конкретных медицинских фактов, сокрытых от нее ответчицей…

— Не рассказывай мне, как вести дело, душечка, — проворчал Букер.

— Ах ты надутый индюк…

— Я позволю задать этот вопрос, — подумав, ответил судья. — По-моему, нам всем стоит услышать, что скажет миссис О’Киф.

Проходя мимо, Марин взглядом велела мне быть осторожнее. Напомнила, что меня вызвали на ковер и я не могу оплошать.

— Миссис О’Киф, — повторил Букер, — вы бы сделали аборт, если бы ваш ребенок должен был родиться глухим и слепым?

— Я… Я не знаю.

— А вы знаете, что Хелен Келлер [16]родилась глухой и слепой? Как бы вы поступили, узнав, что ребенок родится без одной руки? Тоже прервали бы беременность?

Я плотно поджала губы и не произнесла ни слова.

— Вы знаете, что Джим Эбботт, однорукий питчер, забил решающее очко в матче высшей бейсбольной лиги и завоевал золотую медаль на Олимпийских играх тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года?

— Джим Эбботт и Хелен Келлер не мои дети. Я не знаю, насколько трудным было их детство.

— Тогда вернемся к первому вопросу: если бы вы узнали о болезни Уиллоу на восемнадцатой неделе, вы бы сделали аборт?

— Мне не предоставили такого выбора, — отчеканивая каждое слово, ответила я.

— Вообще-то предоставили, — возразил Букер. — Только на двадцать седьмой неделе. И, исходя из ваших же собственных показаний, тогда вы не смогли принять такое решение. Так почему же присяжные должны поверить, что несколькими неделями раньше вы бы его приняли?

«Халатность, — науськивала меня Марин. — Халатность положила начало вашему иску. Что бы ни говорил Гай Букер, ключевые слова в деле — это «мера заботливости» и «выбор». Выбор, которого вы были лишены».

Я так сильно задрожала, что пришлось сунуть ладони под себя.

— Мы судимся не из-за того, что я могла или не могла сделать.

— Конечно, из-за этого! Иначе мы бы впустую тратили время.

— Вы ошибаетесь. Я подала в суд из-за того, что мой врач несделал…

— Отвечайте на мой вопрос, миссис О’Киф…

—.. а точнее, она не дала мне право решать, прерывать беременность или рожать. Она должна была понять, что что-то не так, на самом первом УЗИ, она должна была…

— Миссис О’Киф, — заорал адвокат, — ответьтена мой вопрос!

Я, обессилев, откинулась на спинку кресла и прижала пальцы к вискам.

— Я не могу, — прошептала я, невидящим взглядом упершись в деревянные разводы на перилах прямо перед собой. — Я не могу ответить на этот вопрос сейчас, потому что Уиллоу ужеесть. Девочка, которая любит только тонкие косички, а ни в коем случае не толстые, девочка, которая на этих выходных сломала себе бедро, девочка, которая спит с плюшевой свинкой. Девочка, из-за которой я последние шесть лет не могу спать и до утра мучаюсь вопросом, как нам прожить этот день, чтобы не вызывать «скорую». Девочка, из-за которой вся наша жизнь представляет собой череду несчастных случаев и кратких перерывов между ними. Ни на восемнадцатой, ни на двадцать седьмой неделе беременности я не знала Уиллоу, как знаю ее сейчас. Поэтому я и не могу ответить вам, мистер Букер. Правда заключается в том, что тогдавыбора не было.