Марин окликнула меня уже на полпути к лифту. Она, скрестив руки на груди, застыла в дверном проеме.

— Я сейчас ищу свою биологическую мать, — сказала она. — И поэтому мои симпатии не на вашей стороне. Поэтому я не хочу пить с вами кофе, ночевать у вас и делать вам прически. Если бы в мире действовали ваши правила, Шарлотта, если бы от детей можно было запросто избавляться, когда они не устраивают матерей, у вас вообщене было бы адвоката.

— Я люблю Уиллоу, — сглотнув комок, ответила я. — Я хочу, чтобы было как лучше. И вы меня за это осуждаете?

— Да, — признала Марин. — И свою мать, которая хотела как лучше для меня, я тоже осуждаю.

Когда она скрылась в кабинете, я еще несколько минут стояла, ища поддержки у стен. Проблема этого иска заключалась в том, что он находился не в вакууме. Если рассматривать его теоретически, вы бы подумали: «А что? Логично». Но мы мыслим не в стерильных условиях. Когда вы читали обо мне в газете, когда смотрели видео «Один день из жизни Уиллоу», вы привлекали к оценке свои понятия, свои убеждения, свой опыт.

Именно поэтому Марин приходилось обуздывать гнев, когда она занималась моим делом.

Именно поэтому Шон остался глух к моим аргументам.

И именно поэтому я боялась, что однажды, вспоминая эти события, ты будешь меня ненавидеть.

Моей игровой площадкой стал супермаркет «Уолмарт».

Я бродила между рядами, примеряя шляпы и туфли, глядя на себя в зеркало, вкладывая одну пластмассовую корзинку в другую. Я крутила педали на велотренажерах, жала кнопки на говорящих куклах и слушала отрывки песен на дисках. Позволить себе я ничего не могла, но могла рассматривать товары часами.

Я не знала, как буду обеспечивать вас в одиночку. Я что-то краем уха слышала об алиментах, но никто не приводил мне точных цифр. Тем не менее я должна была содержать вас, чтобы хоть какой-то суд в мире присудил мне опеку над детьми.

Я могла печь.

Эта мысль прокралась ко мне в голову, прежде чем я успела ее отогнать. На жизнь кексами не заработаешь. Да, я торговала ими уже несколько месяцев. Я заработала достаточно, чтобы слетать на конвенцию в Омаху и привлечь внимание сети автозаправок. Но работать в ресторане или расширить свою деятельность за пределы заправок Генри я не могла: в любой момент ты могла себе что-то сломать, и я должна быть рядом.

— Миленько, правда?

Обернувшись, я увидела перед собой продавца, который не сводил глаз с батута, застывшего в приподнятом положении: так в «Уолмарте» пытались продемонстрировать его истинные размеры. На вид пареньку было лет двадцать, лицо его из-за обильных прыщей напоминало разбухший помидор.

— В детстве я больше всего на свете мечтал о батуте.

В детстве? Да оно для него еще не закончилось. Впереди его ожидала целая жизнь, полная ошибок.

— Ваши дети любят прыгать? — спросил он.

Я попыталась представить тебя на этом батуте. Твои волосы развевались бы, ты бы кувыркалась и не ломала ни единой косточки. Я покосилась на ценник, как будто всерьез задумывалась о покупке.

— Дороговато. Я, наверное, еще погляжу.

— Да, пожалуйста, — сказал он и вразвалочку зашагал по проходу.

Я же продолжала гладить теннисные ракетки и доски для скейтборда, вдыхать едкий резиновый запах с колес велосипедов, развешанных, как окорока в мясной лавке, и воображать тебя счастливой, скачущей на батуте — девочкой, которой ты не станешь никогда.

Позже я отправилась в церковь, но не в свою. Эта находилась в тридцати милях на север, в городке, чье название я лишь походя читала на дорожных знаках. Там стоял удушливый запах воска. Утренняя месса недавно закончилась, но несколько прихожан остались тихонько молиться на скамьях. Я тоже присела, прошептала «Отче наш» и уставилась на распятие над алтарем. Всю жизнь меня убеждали, что, если я сорвусь в пропасть, Господь подхватит меня на лету. Почему же, когда падала моя дочь, он ее не подхватывал?

Я в последнее время часто вспоминала один момент. Как медсестра из родительного отделения взглянула на тебя, лежащую в поролоновой колыбельке, всю в перевязках на руках и ногах, и ласково сказала мне: «Вы же молодая. Родите еще».

Я не помнила, сколько тебе было тогда дней. Не помнила, слышал ли ее кто-нибудь еще. Я даже не была уверена, что эта медсестра существовала на самом деле, а не родилась в моем пропитанном обезболивающим мозгу. Или, быть может, я сама ее придумала, чтобы вложить кому-то в уста свои собственные не сказанные слова? «Это не мой ребенок. Я хочу того ребенка, о котором мечтала».

Шторка, шелестя, сдвинулась. Я вошла в опустевшую исповедальню и отодвинула решетку, отделявшую меня от священника.

— Простите меня, отче, ибо я согрешила, — сказала я. — Последний раз я исповедывалась три недели назад. — Я сделала глубокий вдох. — Моя дочь больна, — сказала я. — Серьезно больна. И я подала в суд на врача, у которого наблюдалась во время беременности. Я хочу отсудить крупную сумму. Но для этого придется сказать, что я сделала бы аборт, если бы знала о болезни дочери заранее.

Повисло мрачное молчание.

— Грешно лгать, — сказал наконец священник.

— Я знаю… Но не это привело меня сегодня на исповедь.

— А что же?

— Когда я скажу это, — прошептала я, — я боюсь, что скажу чистую правду.

Отбор присяжных — это искусство, совмещенное с чистым везением. У каждого есть своя теория насчет того, как лучше отбирать присяжных для дел разных типов, но справедливость твоей гипотезы подтвердит или опровергнет лишь вердикт. Стоит также отметить, что выбирать тех, кто станетприсяжным, тебе не позволено — ты только отсеиваешьнеподходящих. Это тонкий, но значительный момент.

На предварительное собеседование отобрали двадцать человек. Шарлотта явно волновалась. По забавному стечению обстоятельств жилищный уговор с Шоном позволил ей сегодня присутствовать в зале суда. В противном случае пришлось бы нанимать тебе няньку, а с няньками она еще намучается в ходе слушаний.

Обычно, когда мое дело шло в суд, я надеялась, что мне попадется какой-то конкретный судья, но сейчас я даже не знала, на кого уповать. Женщина с детьми может посочувствовать Шарлотте — а может, с тем же успехом, счесть ее притязания возмутительными. Судья-консерватор может быть настроен против абортов из этических соображений, но может и согласиться с утверждением защиты, что не врачам решать, с какими патологиями дети имеют право на жизнь. В конце концов нам попался судья Геллар — самый старый член суда высшей инстанции во всем штате. Если ему, чтобы добиться справедливости, надо будет умереть прямо на трибуне, будьте спокойны: умрет.

Судья уже вызвал потенциальных присяжных к себе и в двух словах растолковал им суть дела: что такое «ошибочное рождение», кто выступает истцом, а кто — ответчиком, кого назначили в свидетели. Он спросил, знает ли кто-нибудь участников процесса лично, слышал ли кто-нибудь об этом разбирательстве и не возникнет ли у кого личных или транспортных затруднений, будь то уход за ребенком или воспаление седалищного нерва: сидеть-то придется подолгу. Некоторые поднимали руки и объясняли свою ситуацию: читали об иске в газетах, были оштрафованы Шоном О’Кифом, должны были ехать в другой город на девяносто пятый день рождения мамы. Судья вкратце заверил их, что если кого-то не примут, то не стоит воспринимать это близко к сердцу, и что все им крайне признательны. Готова поспорить, большинству присутствующих хотелось поскорее убраться отсюда и вернуться к нормальной жизни. Наконец судья подозвал нас к трибуне на совещание, после чего решил вычеркнуть двоих совершенно непригодных: глухого мужчину и женщину, у которой Пайпер Рис принимала близнецов.

Таким образом, осталось тридцать восемь претендентов. Им выдали вопросники, над которыми мы с Гаем Букером корпели несколько недель. Призванный помочь нам понять, что за люди тут собрались и, следовательно, кого отбросить, а кому задать дополнительные вопросы, список представлял собой хитроумное танго. Я спрашивала: «У вас есть маленькие дети? Если есть, то можете ли вы назвать роды позитивным опытом? Вы занимаетесь волонтерской работой? (Нам идеально подошел бы человек, помогавший обществу «Родители с запланированными детьми». Нам совершенно не нужны были сотрудники церковного приюта для матерей-одиночек.) Вы или члены вашей семьи когда-нибудь подавали судебные иски? Выступали ли вы или члены вашей семьи ответчиками в суде?» Гай добавил: «Вы согласны, что, принимая медицинские решения, врачи обязаны исходить из интересов пациента? Или же следует поручить принятие решений самим пациентам? Вы лично когда-нибудь оказывались недееспособны? Сталкивались ли вы близко с недееспособными людьми?»