Она катается на коньках с грацией ангела, хотя это совсем не так легко, как кажется.

Она не из плакс. Однажды она откатала целую программу с дыркой на пятке, хотя растерла ногу до крови.

Она знает наизусть все песни из фильма «Грех».

Она всегда убирает за собой посуду со стола, а Эмме каждый раз приходится напоминать.

Она настолько непринужденно влилась в нашу семью, что в детстве их с Эммой даже учителя называли Близняшками. Они одалживали другу друга одежду, они стриглись в один день, они спали на одной узкой кровати.

Может, мне и не надо было считать Амелию естественным продолжением Эммы. Да, я знала о ней десять конкретных фактов, но это еще не делало меня экспертом в ее душевных делах. С другой стороны, я знала на десять фактов больше, чем ее собственные родители.

Я и сама не понимала, куда еду, пока не остановилась на подъезде к больнице. Охранник подождал, пока я опущу стекло.

— Я врач, — сказала я и фактически не солгала.

Он махнул рукой, позволяя мне ехать дальше.

Формально за мной до сих пор сохранялись права и обязанности врача этой больницы. Я была достаточно близко знакома со всеми сотрудниками гинекологического отделения, чтобы меня приглашали на рождественские ужины. Но в данный момент больница показалась мне такой чужой, что, пройдя сквозь раздвижные двери, я даже поморщилась от привычных запахов: моющих средств и утраченных надежд. Я еще не готова была взяться за лечение настоящего пациента, но притвориться, будто лечу кого-то воображаемого, я все-таки могла. Состроив деловитую гримасу, я подошла к пожилой волонтерке в розовом комбинезоне.

— Меня зовут доктор Рис, меня сюда вызвали на совещание… Мне нужен номер палаты Уиллоу О’Киф.

Часы посещений уже закончились, а халата на мне не было, потому неудивительно, что медсестры остановили меня у входа в педиатрическое отделение. Я не знала ни одну из них, что, в общем-то, было мне на руку. Как зовут врача Уиллоу, я, разумеется, знала.

— Доктор Розенблад попросил меня заглянуть к Уиллоу О’Киф, — сказала я как можно строже, чтобы смутить медсестер и не дать им лишний раз задуматься. — История болезни висит снаружи?

— Да, — сказала одна медсестра. — Хотите, мы отправим сообщение доктору Сурайя?

— Сурайя?

— Это ее лечащий врач.

— Нет-нет. Я всего на пару минут.

И я с озабоченным видом зашагала по коридору, как будто дел у меня было невпроворот.

Дверь в твою палату была открыта, горел приглушенный свет. Ты спала на своей кровати, Шарлотта — рядышком на стуле. В руках она держала книгу «1000001 факт, которых вы не знали».

На руку и левую ногу тебе наложили шины. Ребра плотно стягивал бинт. Даже не читая твоей истории болезни, я могла догадаться, какой побочный ущерб тебе нанесли, когда спасали жизнь.

Осторожно склонившись над тобой, я легонько чмокнула тебя в макушку. Потом взяла из рук Шарлотты книгу и положила ее на тумбочку. Я сразу поняла, что не потревожу ее: она уснула слишком крепко. Шон всегда говорил, что она храпит, как портовый докер, хотя когда мы вместе ночевали где-нибудь в поездках, она во сне издавала лишь тихий, шелестящий звук. Интересно, с Шоном она просто могла расслабиться или же он не понимал ее так, как понимала я?

Она что-то промурлыкала во сне и зашевелилась. Я застыла, как олень в огнях встречного автомобиля. Вот я и пришла — но на что я рассчитывала? Неужели я думала, что Шарлотта не останется тут на ночь? Или что она не уснет и встретит меня с распростертыми объятиями, узнав, что я за тебя волновалась? Возможно, я проделала этот долгий путь лишь затем, чтобы лично убедиться, что ты в порядке. Возможно, проснувшись, Шарлотта почувствует запах моих духов и решит, что я ей приснилась. А может, вспомнит, что засыпала с книжкой в руках, а теперь эта книжка лежит на тумбочке.

— У тебя, — прошептала я, — всё будет хорошо.

Шагая по больничному коридору, я поняла, что обращалась к нам троим одновременно.

Гай Букер преподнес мне сюрприз и, заявившись в начале десятого, сообщил, что судья согласился дать однодневную отсрочку и мне не придется давать показания завтра.

— Это хорошо: она еще в больнице, — сказал я. — С ней Шарлотта. Я вернулся домой с Амелией.

— Как у Уиллоу дела?

— Справится. Она по натуре боец.

— Я понимаю, какой это был кошмар… Но понимаете ли вы, какая это удача для нашего дела? Рано еще утверждать, будто суд довел ее до попытки самоубийства, но если бы она сегодня умерла…

Он смог остановиться, но слишком поздно — я уже схватил его за воротник и швырнул о стену.

— Договаривайте! — рявкнул я.

В лице Букера не осталось ни кровинки.

— Вы хотели сказать, что если бы она умерла, платить бы не пришлось, да? Сукин сын…

— Если даже выоб этом подумали, то и присяжные могли подумать, — выдавил из себя Букер. — Вот и всё.

Я опустил его на пол и повернулся спиной.

— Убирайтесь из моего дома!

Ему хватило ума бесшумно выскользнуть на улицу, но не прошло и минуты, как в дверь снова позвонили.

— Вон! — закричал я, но на крыльце меня ожидала Пайпер, а не Гай Букер.

— Я… Я, пожалуй, пойду…

Я покачал головой.

— Извини, я думал, это не ты.

Воспоминания о том поцелуе в здании суда выросли между нами, словно неприступная стена. Мы оба попятились.

— Нам надо поговорить, Шон, — сказала Пайпер.

— Я же тебе сказал: забудь о…

— Это никак не связано с тем, что случилось сегодня. Это насчет твоей дочери. Мне кажется, у нее булимия.

— Нет, у нее ОП.

— У тебя есть еще одна дочь, Шон. Я имею в виду Амелию.

Мы беседовали у открытой двери и оба дрожали от холода.

Я пропустил Пайпер в дом, она смущенно остановилась в коридоре.

— С Амелией всё в порядке, — сказал я.

— Булимия — это расстройство питания. Само собой, люди, которые им страдают, предпочитают его скрывать. Эмма слышала, как ее рвет поздно ночью. А Роб заметил на осмотре, что на краях зубов у нее стерлась эмаль. Такое бывает, если человека часто тошнит… Слушай, можешь меня ненавидеть, но, учитывая последние события, я не хочу упускать шанс спасти ей жизнь.

Я покосился на лестницу. Амелия принимала душ. Якобы. Она не захотела идти в вашу общую ванную, пошла в ту, что в нашей спальне. Хотя я и отмыл все следы происшествия, Амелия сказала, что ей все равно страшно.

Как полицейский я должен был порой нащупывать границу между личной жизнью и отцовскими обязанностями. Я достаточно насмотрелся на чистеньких детишек, которых потом ловили за хранение наркотиков, воровство и вандализм. Я знал, что люди обманывают наши ожидания, особенно если этим людям от тринадцати до восемнадцати лет. Тайком от Шарлотты я иногда рылся в шкафчиках Амелии, чтобы проверить, ничего ли она не прячет. И ничего не находил. С другой стороны, я-то искал наркотики или алкоголь, а не признаки расстройства питания… Я даже не знал, какие у него могут быть признаки.

— Она не кожа да кости, — сказал я. — Эмма, наверное, что-то напутала.

— Булимички не морят себя голодом, они наедаются до отвала, а потом прочищают себе желудок. Вес может не меняться. И еще кое-что, Шон… Эмма однажды видела, как Амелия режет себе руки в школьном туалете.

— Режет руки? — повторил я.

— Лезвием, что ли…

И тут я всё понял.

— Просто поговори с ней, Шон.

— И что я ей скажу? — спросил я, но она уже исчезла в дверях.

Я слышал, как по трубам шумит вода. По тем самым трубам, которые пришлось чинить четыре раза за последний год, а они всё протекали. Сантехник говорил, что это из-за кислоты, а мы не понимали, откуда она там берется.

Рвота — очень кислотная субстанция.

Я поднялся в вашу спальню; Если Амелия страдала булимией, то почему мы не замечали пропажи продуктов? Я присел за письменный стол и прошелся по выдвижным ящикам, но обнаружил лишь фантики от жвачек и старые контрольные. Училась Амелия на «отлично». Как мог ребенок, который так старается и добивается таких успехов, свернуть на неверную дорожку?