Отсюда, собственно, и жаргонное значение слова «крутой»: человек агрессивного, безжалостного поведения с задатками лидера. Такие люди любят насильно подстраивать чужие мысли под свои собственные.

Меня всегда удивляло, что для приготовления конфет «Божественные» нужно задействовать столько грубой силы.

В кастрюле емкостью в две кварты смешайте сахар, кукурузный сироп, воду и соль. При помощи специального кондитерского термометра нагрейте смесь до крутой стадии, помешивая до тех пор, пока не растает сахар. Тем временем взбивайте яичные белки до затвердевания. Когда сироп нагреется до 260 градусов по Фаренгейту, медленно влейте его в белки, при этом взбивая миксером на максимальной скорости. Продолжайте взбивать, пока конфеты не примут форму; на это понадобится около пяти минут. Подмешайте ваниль, орехи и сушеные ягоды. Быстро выкладывайте конфеты чайной ложкой на вощеную бумагу, оставляя на каждом кусочке завиток, и остудите до комнатной температуры.

Крутая стадия, взбивание, опять взбивание. Эти конфеты стоило бы назвать не «Божественными», а «Покорными».

Всё началось с пятна в форме рыбы ската, проступившего на потолке столовой. Пятно было влажное — значит, что-то не в порядке с трубами в ванной на втором этаже. Однако пятно продолжало расти, пока не превратилось из ската в целую морскую волну. Добрую половину потолка, казалось, залепило чаинками. С час проковырявшись под раковинами и ванной, сантехник наконец вернулся в кухню, где я варила соус для спагетти.

— Кислота, — провозгласил он.

— Нет… Всего лишь маринара.

— В трубах, — уточнил он. — Не знаю уж, что вы туда смывали, но они все разъедены.

— Мы смываем то же, что и все другие люди. Девочки, насколько я знаю, не увлекаются химическими экспериментами в душе.

Сантехник лишь развел руками.

— Я могу поменять трубы, но, если вы не устраните причину неполадки, всё повторится опять.

Его визит стоил триста пятьдесят долларов и, по моим подсчетам, был нам не по карману. О втором визите и речи быть не могло.

— Хорошо.

Еще тридцать долларов уйдет на покраску потолка — и то, если красить будем сами. Вот такая складывалась картина: мы третий раз за неделю едим макароны, потому что они дешевле мяса, потому что тебе понадобилась новая обувь, потому что мы официально обнищали.

Стрелки ползли к шести часам. В это время Шон обычно приходил домой. После той катастрофической дачи показаний прошло уже почти три месяца, хотя из наших разговоров ты вообще не должна была знать, что мы пытались это сделать. Мы говорили о том, что сказал начальник полиции местным газетчикам насчет акта вандализма в школе. О том, стоит ли Шону сдавать экзамены на следователя. Говорили об Амелии, которая со вчерашнего дня вышла на словесную забастовку и общалась исключительно посредством пантомимы. О том, что ты сегодня смогла сама прогуляться по окрестностям, а мне не нужно было бегать за тобой с инвалидным креслом на случай, если откажут ноги.

Мы не говорили о судебном иске.

Я росла в семье, где кризис не начинался, пока о нем не заговаривали. О том, что у мамы рак груди, я узнала лишь через несколько месяцев, когда было уже слишком поздно. Когда я была маленькая, отца трижды увольняли, но это никогда не становилось предметом обсуждения: в один прекрасный день он снова надевал костюм и отправлялся в новый офис, как будто привычный ход вещей в принципе не был нарушен. Единственным местом, где мы могли излить свои страхи и тревоги, была исповедальня. Единственное утешение мог даровать нам Господь.

Я клялась, что в моей семье играть будут в открытую. Никаких секретов, никаких тайных намерений и розовых очков, в которых не были бы видны безобразные узловатые наросты на дереве семейной жизни. Но я забыла одну важную вещь: люди, которые не говорят о своих проблемах, вскоре начинают притворяться, будто проблем у них нет. С другой стороны, люди, которые об этом говорят, ссорятся, страдают и чувствуют себя несчастными.

— Девочки, — крикнула я, — ужинать!

Две пары ног затопали по лестнице. Твои шаги были осторожными — одна стопа нерешительно подтягивалась за другой, Тогда как Амелия примчалась в кухню, словно потерявший управление водитель.

— О боже, — простонала она, — опять спагетти?

Нужно отдать мне должное: я не просто распечатала коробку с полуфабрикатом. Я сама замесила тесто, раскатала его и нарезала полосками.

— Нет, теперь мы будем есть феттучини, — не моргнув глазом, парировала я. — Можешь накрывать на стол.

Амелия сунулась в холодильник.

— Срочно в номер: у нас закончился сок!

— На этой неделе попьем воды. Это полезнее.

— И, кстати сказать, дешевле. Давай так. Возьмите двадцать баксов из моего университетского фонда и расщедритесь на куриные котлеты.

— Ммм… Что это за звук? — нахмурилась я. — А, поняла. Это звук, который люди издают, когда им несмешно.

Амелия не сдержала улыбки.

— Завтра, будь добра, дай нам хоть чуть-чуть протеина.

— Напомни, чтобы я купила тофу.

— Фу-у… — Она водрузила груду тарелок на стол. — Тогда напомни, чтобы я покончила с собой перед обедом.

Ты подбежала к своему детскому стулу. Конечно, мы его так не называли: тебе же было уже почти шесть лет и ты считала себя вполне взрослой девочкой. Вот только достать до стола сама ты не могла, слишком уж была маленькой.

— Чтобы приготовить миллиард фунтов макарон, понадобится семьдесят пять тысяч бассейнов воды, — сказала ты.

Амелия, ссутулившись, села рядом с тобой.

— А чтобы съесть миллиард фунтов макарон, надо всего-навсего родиться в семье О’Киф.

— Возможно, если будете и дальше жаловаться, я приготовлю завтра какой-нибудь деликатес… Например, кальмаров. Или бараньи потроха. Или телячьи мозги. Это всё протеин, Амелия…

— Когда-то давным-давно в Шотландии жил мужчина по имени Сони Бин. Так вот, он ел людей! — объявила ты. — Где-то тысячу людей съел.

— Мы, к счастью, еще до такого не докатились.

— А если бы докатились, — личико твое просияло, — из меня получилось бы прекрасное филе.

— Ладно, хватит. — Я шлепнула тебе на тарелку щедрую порцию горячей пасты. — Приятного аппетита!

Я покосилась на часы: десять минут седьмого.

— А где же папа? — спросила Амелия, словно прочтя мои мысли.

— Придется нам его подождать. Думаю, он вернется с минуты на минуту.

Но пять минут спустя Шон так и не явился. Ты нетерпеливо ерзала в своем детском стульчике, Амелия лениво ковыряла слипшуюся пасту на тарелке.

— Хуже, чем макароны, могут быть только холодные макароны, — пробормотала она.

— Ешьте, — смилостивилась я, и вы с сестрой налетели на феттучини, как ястребы на добычу.

Я же только смотрела на свою тарелку: голод миновал. Через несколько минут вы уже отнесли посуду в раковину. Сантехник спустился сказать, что закончил, и оставил счет на кухонном столе. Дважды звонил телефон, и оба раза трубку брала одна из вас.

В половине восьмого я позвонила Шону на мобильный, и меня тотчас переключили на автоответчик.

В восемь я соскребла ледяное содержимое своей тарелки в мусорное ведро.

В пол девятого уложила тебя спать.

Без четверти девять позвонила в участок.

— Меня зовут Шарлотта О’Киф, — сказала я. — Вы не знаете, Шон сегодня вышел на вечернюю смену?

— Он ушел примерно без пяти шесть, — ответила диспетчер.