— Да. Иногда показания чуть сбиваются, оттого что плод много движется или находится в нетипичной позе. Мерку снимают дважды или трижды и берут самую долгую ось, но даже миллиметровая погрешность — хоть на волосок — существенно снижает процентиль. Зачастую ненормальная длина бедренной кости является лишь следствием недостаточно тщательного измерения.

Букер подошел к нему вплотную.

— УЗИ, безусловно, полезная вещь, но его ведь нельзя причислить к точным наукам, я прав? Не все картинки получаются одинаково четкими?

— Да, четкость на снимках различных структур варьируется. Тут вступают в действие различные факторы: габариты матери, положение эмбриона в утробе и прочее. Надо принимать во внимание множество обстоятельств. Сегодня мы сможем всё рассмотреть подробно, а завтра повсюду будут пятна и затемнения.

— Доктор, а можно при помощи УЗИ на восемнадцатой неделе определить, болен ли ребенок ОП третьего типа?

— Можно определить нарушения скелетообразования. Можно увидеть первые симптомы — как в случае Шарлотты О’Киф. На более позднем сроке, если появятся первые переломы, можно уже догадаться, что это ОП третьего типа.

— Доктор, если бы Шарлотта О’Киф была вашей пациенткой и вы получили бы результаты ее УЗИ без видимых переломов, вы бы направили ее на дальнейшее обследование?

— При том, что бедро укорочено, а череп деминерализирован? Безусловно.

— А заметив переломы на следующем УЗИ, вы бы поступили так же, как Пайпер Рис? То есть немедленно отправили бы миссис О’Киф в больницу матери и ребенка?

— Да.

— Но могли ли бы вы уверенно диагностировать ОП ребенку миссис О’Киф ужена восемнадцатой неделе, исходя лишь из первого УЗИ?

Турбер ответил не сразу.

— Ну… — замялся он. — Нет.

Иногда я задумываюсь, что же можно причислить к «экстренным случаям». То есть как, ведь каждый учитель в моей школе знал, что мои родители не только судятся с кем-то, но и друг против друга. Благодаря газетам и телевидению об этом знал весь штат, если не вся страна. И даже если они считали мою маму сумасшедшей или алчной тварью, у них должна была остаться хоть капля сострадания ко мне, угодившей между двух огней. И тем не менее на меня все равно наорала учительница математики за то, что я «отвлекаюсь». Завтра у меня должна была быть сложная контрольная по английскому. Мне надо было выучить девяносто слов, которых я, скорее всего, никогда в жизни не произнесу.

Чтобы подготовиться как следует, я сделала карточки. «Гиперчувствительность, — написала я. — Очень, очень, очень сильная чувствительность». Но в этом же и смысл, разве нет? Если ты чувствительный человек, то, понятное дело, принимаешь всё близко к сердцу.

«Смятение — тревога». Используйте слово в предложении «Я тревожусь из-за этой дебильной контрольной».

— Амелия!

Я услышала, что ты меня зовешь, но знала, что отвечать не обязательно. В конце концов, мама — а может, Марин — платила этой пропахшей нафталином медсестре, чтобы та за тобой присматривала. Она приходила к нам уже второй раз, и меня, если честно, не впечатлял ее профессионализм: вместо того чтобы играть с тобой, она смотрела сериал по телеку.

— Амелия! — закричала ты еще громче.

Я неохотно вылезла из кресла и спустилась вниз.

— Ну чего тебе? Я вообще-то уроки делаю.

И тут я всё увидела: мисс Гнусен [17]заблевала весь пол.

Она стояла, прижавшись к стене, и лицо у нее было как силиконовое.

— Мне, наверное, лучше пойти домой… — просипела она.

Да уж наверное. Мне не хотелось заразиться от нее бубонной чумой.

— Сможешь приглядеть за Уиллоу до маминого возвращения? — спросила она.

Я этим вообще-то всю жизнь занималась.

— Конечно. Но вы перед уходом уберете, правильно?

— Амелия! — зашипела на меня Уиллоу. — Она же заболела!

— Ну, я убирать точно не буду, — прошептала я, но сиделка уже двинулась в кухню за шваброй.

— Мне все равно надо делать уроки, — сказала я, когда мы остались вдвоем. — Давай я схожу наверх за тетрадкой и карточками.

— Нет, лучше я поднимусь с тобой, — ответила ты. — Мне хочется прилечь.

И я отнесла тебя наверх (да, до того ты была легкой) и усадила на кровать, поставив костыли рядом. Ты взяла книжку и принялась читать.

«Скрупулезный — очень внимательный».

«Конституция — телосложение».

Я поглядела на тебя через плечо. Тебе было шесть с половиной, а выглядела ты года на три. Интересно, ты вообще вырастешь? Есть же такие золотые рыбки, которые становятся больше, если посадить их в большой бассейн. Может, и тебе бы помогло что-нибудь такое? Может, чем сидеть на кровати в этом идиотском доме, тебе лучше бы увидеть весь наш огромный мир?

— Я могу позадавать тебе вопросы, — предложила ты.

— Спасибо, но я еще не готова. Давай потом.

— А ты знала, что Лягушонок Кермит — левша?

— Нет.

«Расточать — тратить».

«Уклоняться — избегать». Вот бы и мне так.

— А ты знаешь, какого размера роют могилы?

— Уиллоу, я пытаюсь хоть что-то выучить. Ты не могла бы помолчать?

— Семь футов, восемь дюймов на три фута, два дюйма на шесть футов, — прошептала ты.

— Уиллоу!

Ты села на кровати.

— Я в туалет.

— Отлично. Смотри не заблудись! — рявкнула я.

Ты осторожно приподнялась, используя костыли в качестве рычагов. Обычно в туалет тебя водила — нет, «препровождала» — мама, а потом тебе становилось неудобно перед ней и ты закрывалась внутри.

— Помочь? — спросила я.

— Ага. Коллагену дай немножко, — ответила ты, и я почти что улыбнулась.

Через минуту щелкнула задвижка. «Щепетильный, богобоязненный, аннигилировать. Летаргия, летальный, идти на убыль». В мире было бы куда проще жить, если бы, вместо того чтобы обмениваться этими дурацкими нагромождениями слогов, мы просто не врали друг другу. Слова нам мешали. Самые яркие ощущения — к примеру, когда мальчик до тебя дотрагивается и ты становишься словно сделанной из солнечного света или когда тебя одну не замечают, — не передашь обычными фразами. Это скорее твердые узлы в нашем теле, точки, где кровь начинает течь вспять. Если бы кто-то поинтересовался моим мнением (что, конечно, маловероятно), я бы сказала, что из всех слов можно оставить только одно: «Прости».

Покончив с тринадцатым и четырнадцатым уроками («иезуитский, объятый ужасом, захолустный»), я посмотрела на часы. Всего три часа.

— Вики, когда мама должна…

И тут я вспомнила, что ты ушла.

Минут пятнадцать, а то и двадцать назад.

Никто не проводит столько времени в туалете.

Пульс у меня участился. Неужели я настолько погрузилась в изучение слов типа «произвольный», что ничего не услышала? Я подбежала к двери и задергала ручку.

— Уиллоу? Ты в порядке?

Ответа не последовало.

Иногда я задумываюсь, что же можно причислить к «экстренным случаям».

Я замахнулась и вышибла дверь ногой.

Бульон, который я купил в автомате в здании суда, и на вид, и на вкус напоминал кофе. Я пил уже третью чашку за день, но так и не мог понять, что же пью.

Я сидел у окна своего убежища. Обнаружение этого убежища на второй день суда было моим крупнейшим достижением. Я собирался сидеть в коридоре, пока Гай Букер меня не вызовет, но забыл о прессе. Журналисты, не влезшие в зал, довольно быстро поняли, кто я такой, и окружили меня со всех сторон. Мне оставалось лишь пятиться и бормотать: «Без комментариев…»

Я долго мыкался по лабиринту казенных коридоров, дергая все дверные ручки, пока одна таки не поддалась. Понятия не имею, для чего обычно использовалась эта комната, но находилась она прямо над залом, где сейчас сидела Шарлотта.

Ни в какие экстрасенсорные способности и прочую чушь я не верил, но все же надеялся, что она ощутит мое присутствие. Более того, я надеялся, что это ей поможет.