Я присела за стол, застенчиво чиркая носком кроссовки по полу.

— Амелия, — вздохнула мама.

Чирк.

— Амелия, я тебя прошу! У меня от тебя голова раскалывается.

Четыре минуты пятого.

— Ты ничего не забыла?

Она вытерла руки кухонным полотенцем.

— Да вроде бы нет…

— Хорошо. А папа когда приедет?

Она изумленно уставилась на меня.

— Солнышко, — за таким милым обращением могла последовать только распоследняя пакость, — я не знаю, где твой папа. Мы с ним… мы давно уже…

— Мне назначили прием! — выпалила я, не дав ей договорить. — Кто отвезет меня к стоматологу?

Она на миг утратила дар речи.

— Ты что, шутишь?

— После трех лет мучений? Мне не до шуток. — Я встала и ткнула пальцем прямо в календарь. — Мне сегодня должны снять брекеты.

— Ты не пойдешь к Бобу Рису! — сказала мама.

Да, об этом я упомянуть забыла: единственный ортодонт в Бэнктоне, тот самый, к которому я всю жизнь ходила, по стечению обстоятельств был законным мужем женщины, на которую она подала в суд. Разумеется, из-за всех этих перипетий я пропустила пару приемов осенью, но этотприем я пропускать не собиралась.

— Просто потому, что ты объявила крестовый поход против Пайпер, я должна ходить в брекетах до сорока лет?

Мама устало коснулась виска.

— Не до сорока лет. Только до тех пор, пока я не найду другого ортодонта. Боже мой, Амелия, у меня просто из головы вылетело… В последнее время, знаешь ли, жизнь у меня не сахар.

— И у тебя, и у всех остальных жителей Земли! — выкрикнула я. — Знаешь что? Не всяпланета вращается вокруг тебя и твоих желаний, и далеко не всех волнует, что ты несчастна из-за какой-то…

Она отвесила мне пощечину.

Мама ни разу в жизни меня не била. Даже когда я выбегала под колеса автомобилей в два годика. Даже когда я разлила жидкость для снятия лака на обеденный стол и испортила всю отделку. Щека, конечно, болела, но в груди было больнее. Сердце у меня превратилось в комок тонких резинок, которые рвались одна за другой.

Я хотела, чтобы ей стало так же больно, как и мне, поэтому выплюнула слова, что кислотой обжигали мне горло:

— Наверно, ты и о том, что меняродила, жалеешь!

И я помчалась прочь.

В кабинет к Робу (я никогда не обращалась к нему «доктор Рис») я прибежала вся в поту и с раскрасневшейся физиономией. Я и не думала, что когда-нибудь пробегу целых пять миль, а вот поди ж ты — пробежала. Чувство вины — это, доложу вам, отличное топливо. Я превратилась в настоящего кролика из рекламы батареек «Энерджайзер», но неслась я скорее не к врачу-ортодонту, а от собственной матери. Запыхавшись, я зашла в приемную, где стоял симпатичный компьютер для записи на прием. Но едва я занесла пальцы над клавиатурой, как поймала на себе озадаченный взгляд секретарши. И ассистентки-гигиенистки. И еще всех абсолютно людей в кабинете.

— Амелия, — сказала секретарша, — что ты тут делаешь?

— Мне назначили прием.

— Да? Но мы все решили…

— Что вы решили? — перебила я ее. — Что если моя мама дура, то и я тоже?

В приемную, натягивая пару тугих резиновых перчаток, вышел Роб. Раньше он надувал такие перчатки, и мы с Эммой рисовали на них забавные рожицы. Пальцы были с виду похожи на петушиные гребешки, а на ощупь напоминали нежную младенческую кожу.

— Амелия, — тихо сказал он. На лице его не было и тени улыбки. — Ты, я так понимаю, пришла сюда по поводу своих скобок.

Мне показалось, что последние месяцы жизни я провела в дремучем лесу, где даже деревья норовили ухватить тебя ветвями и никто не говорил по-английски. Роб же произнес первое нормальное, здравое предложение за очень долгое время. Он знал, чего я хочу. Если для него это было так просто, почему никто больше этого не понимал?

Я отправилась за ним в кабинет, мимо язвы-секретарши и ассистентки, у которой, казалось, глаза могли лопнуть в любой момент. «Вот вам», — подумала я, задирая голову.

Я ожидала, что Роб скажет что-нибудь в духе: «Так, давай поскорее с этим покончим. Бизнес есть бизнес». Но вместо этого, накидывая мне на плечи бумажный нагрудник, он сказал:

— Тебе удобно, Амелия?

Господи, и почему Роб не мой отец? Почему я не могла жить с Пайпер, чтобы Эмма жила в моем доме? Тогда яненавидела бы ее, а не наоборот.

— По сравнению с чем? С концом света?

Лицо его закрывала маска, но мне хотелось думать, что он улыбнулся. Роб всегда мне нравился. Он был совсем низенький и похожий на заучку, не то что мой отец. Когда Эмма у меня ночевала, она иногда говорила, что мой папа — красавчик, настоящая кинозвезда, а я отвечала, чтобы она даже думатьне смела. А она говорила, что если бы ее отец и снялся в каком-то фильме, то разве что в «Мести придурков». Может, оно и так, но он, между прочим, водил нас в кино на фильмы с Амандой Байне и Хилари Дафф и разрешал, когда было скучно, лепить из его модельной массы медвежат и лошадок.

— Я уже и забыл, какая ты шутница, — сказал Роб. — Ладно. Открой рот. Может, будет давить. — Он взял плоскогубцы и начал разламывать спайки между брекетами и моими зубами. Чувство было странное, как будто я киборг. — Не больно?

Я помотала головой.

— Эмма теперь редко о тебе говорит.

Я не могла ему ответить, потому что он возился у меня во рту. Но если бы могла, то я сказала бы вот что: «Это потому, что она стала суперсукой и ненавидит меня больше всех на свете».

— Ситуация, конечно, сложилась неприятная, — продолжал Роб. — Я и не думал, что мама отпустит тебя ко мне на прием.

«А она и не пускала».

— Знаешь, ортодонтия — это та же физика, — сказал Роб. — Если бы тебе надели брекеты только на кривые зубы, проку не было бы никакого. Но когда применяешь силу, всё меняется. — Он посмотрел на меня, и я поняла, что он говорит уже не о зубах. — Каждое действие рождает противодействие.

Роб счищал остатки гелиокомпозита и цемента с моих зубов. Я легко коснулась его запястья, давая понять, чтобы он убрал прибор. Слюна была на вкус как железо.

— Она и мне жизнь испортила, — сказала я, но из-за избытка слюны это прозвучало как последние слова утопающего.

Роб отвел взгляд.

— Тебе придется носить ретейнер, чтобы не возникло сдвигов. Давай-ка сделаем рентген и слепки, чтобы можно было… — Он нахмурился и коснулся двух моих передних зубов. — Эмаль тут сильно повреждена.

Ну что же тут удивительного: я блевала по три раза на день, хотя так и не скажешь. Я оставалась такой же жирной, как раньше, потому что когда не блевала, то пихала в свою мерзкую пасть всё подряд. Задержав дыхание, я испугалась, что в этот самый момент меня разоблачат. А может, я только того и ждала?

— Пила много газировки?

От этих слов у меня ослабли коленки. Я поспешно кивнула.

— Больше не пей. К твоему сведению, кока-колой смывают кровь с асфальта. Хочешь носить такую жидкость у себя в теле?

Это было так похоже на твою реплику, на факт из твоей любимой книжки занимательных фактов. На глаза набежали слезы.

— Прости, — сказал Роб, убирая руки. — Я нечаянно.

«Я тоже», — подумала я.

Отполировав мне зубы пастой, похожей по вкусу на песок, он наконец разрешил мне прополоскать рот.

— Какой красивый прикус — воскликнул он, поднося зеркальце. — Улыбнись же, Амелия.

И я впервые за три года провела языком по зубам. Зубы казались огромными, гладкими, как будто из чужого рта. Я обнажила их, но скорее в волчьем оскале, чем в улыбке. У девочки в зеркале зубы были ровные, как жемчужная нить из маминой шкатулки, которую я когда-то украла и спрятала в коробке из-под обуви. Носить я их, конечно, не носила, но мне нравилось их трогать — такие гладенькие, совсем одинаковые, как будто по твоей шее марширует целая армия. Девочка в зеркале могла бы, наверное, даже стать симпатичной.

А значит, мною она быть не могла.

— Всем ребятам, у которых закончилось лечение, мы даем подарки.