Мы семь часов провели вместе, а она так и не удосужилась сообщить, что подала на меня в суд.

Я выхватила мобильный из чехла на поясе и нажала тройку: быстрый набор, перед ней — только дом и офис Роба.

— Алло, — откликнулась Шарлотта.

Я не сразу смогла ей ответить.

— Что это такое?

— Пайпер?

— Как ты могла?! Пять лет все нормально, а потом ты берешь и подаешь на меня в суд?

— Давай не по телефону…

— Господи, Шарлотта, чем я заслужила такое обращение? Что я тебе сделала?

Последовала пауза.

— Главное, чего ты несделала, — сказала Шарлотта и повесила трубку.

Медицинская карточка Шарлотты хранилась у меня в офисе, в десяти минутах езды от роддома. Секретарша встретила меня удивленным взглядом.

— Вы же должны принимать роды, — сказала она.

— Приняла.

Не обращая на нее внимания, я прошла в архив, вытащила папку с именем Шарлотты и вернулась к машине.

Усевшись на переднее сиденье, я сказала себе: «Забудь, что это Шарлотта. Обычная пациентка». Но так и не смогла заставить себя открыть эту папку с цветными ярлыками по краю.

Я поехала в клинику к Робу. Он был единственным ортодонтом в Бэнктоне, можно сказать, монополистом на рынке взрослой стоматологии, но все равно из шкуры лез, чтобы в его кресле рады были очутиться даже дети. В углу стоял телевизор, по которому показывали какую-то обычную подростковую комедию. В приемной можно было также найти пинбол и компьютер с играми. Я подошла к секретарше по имени Кейко.

— Привет, Пайпер, — сказала она. — Тебя тут уже с полгода не было видно…

— Мне срочно нужен Роб, — перебила ее я, сжимая папку в руках еще крепче. — Скажешь, что я зайду к нему в кабинет?

В отличие от моего кабинета, оформленного в морской гамме, чтобы женщины могли в нем расслабиться (несмотря на расставленные по полкам гипсовые модели внутриутробного развития, похожие на маленьких Будд), кабинет Роба был обшит строгими панелями — роскошно и мужественно. Огромный письменный стол, книжные шкафы красного дерева, фотографии Энсела Адамса [6]на стене. Я присела в кожаное с заклепками кресло и крутнулась на нем. В нем я казалась себе такой маленькой, такой незначительной.

И тогда я наконец сделала то, о чем мечтала уже два часа: разрыдалась.

— Пайпер? — прервал мои стенания Роб. — Что случилось? — Он вмиг оказался рядом и обнял меня, обдав запахом зубной пасты и кофе. — Ты в порядке?

— На меня подали в суд, — сквозь слезы вымолвила я. — Шарлотта подала на меня в суд.

Он чуть отстранился.

— Что?

— Врачебная ошибка. Из-за Уиллоу.

— Не понимаю… Ты ведь даже не принимала у нее роды.

— Это насчет того, что было раньше. — Я указала глазами на папку, лежавшую у него на столе. — Насчет диагноза.

— Но ты же диагностировалавсё верно! И сразу же отправила ее в больницу.

— Очевидно, Шарлотта считает, что я должна была сказать заранее… Чтобы она успела сделать аборт.

Роб недоверчиво покачал головой.

— Ну, это просто смешно. Они же рьяные католики. Помнишь, как вы с Шоном спорили об абортах? Он даже ушел из ресторана.

— Неважно. У меня бывало много католичек. Всегда нужно рассматривать возможность прерывания беременности. Нельзя решать зародителей, исходя из своего мнения.

Роб нахмурился.

— Может, дело в деньгах?

— Ты бы стал портить репутацию своему лучшему другу — врачу ради денег?

Роб покосился на папку.

— Насколько я тебя знаю, ты должна была задокументировать беременность Шарлотты в мельчайших подробностях. Так?

— Не помню.

— А что в папке-то?

— Я… не могу ее открыть. Открой сам.

— Милая, если ты не помнишь, значит, и помнить, скорее всего, нечего. Это чистой воды безумие. Просмотри материалы и передай их своему адвокату. Для этого ты и делала страховку, я правильно понял?

Я кивнула.

— Побыть с тобой?

Я покачала головой.

— Всё в порядке.

Но сама я в это не верила. Как только за Робом захлопнулась дверь, я набрала полные легкие воздуха и наконец раскрыла папку. Начала я с самого начала — с истории болезни.

Которую, подумала я про себя, не стоит путать с историей нашей дружбы.

Рост: 5 футов 2 дюйма Вес: 145 фунтов.

Пациентка в течение года безуспешно пыталась забеременеть.

Я перевернула страницу: лабораторное подтверждение беременности; анализ крови на ВИЧ, сифилис, гепатит Б, анемию; анализ мочи на бактерии, сахар, протеин. Всё было в норме, пока четверной экран не показал повышенный риск синдрома Дауна.

Ультразвук на восемнадцатой неделе был плановый, но я также искала подтверждения или опровержения синдрома Дауна. Может быть, сосредоточившись на этом, я и не подумала искать иные аномалии? Или их там просто не обнаружилось?

Склонившись над снимками, я пыталась найти хоть какие-то, пусть самые незаметные следы переломов. Я внимательно изучила позвоночник, сердце, ребра, трубчатые кости. Эмбрион с ОП мог к этому моменту уже что-то сломать, но из-за дефекта коллагена увидеть их было еще сложнее. Нельзя винить врача за то, что он не подал тревожных сигналов о, казалось бы, абсолютно нормальном явлении.

На последнем кадре был заснят череп.

Приложив ладони к краям снимка, я вгляделась в четкую, контрастную фотографию мозга.

Совершенно четкую.

Но не благодаря высокому качеству нашего оборудования, как я подумала тогда, а из-за деминерализации свода черепа. Черепа, который должным образом не отвердел.

Нас, врачей, учат искать отклонения от нормы, а не слишком яркие ее проявления.

Знала ли я, тогда еще не знакомая с тобой и твоей болезнью, что деминерализация свода черепа — это первый признак ОП? Должнали я была знать? Нажала ли Шарлотте на брюшину, чтобы проверить твердость черепа у плода? Я не помнила этого. Я ничего не помнила, кроме одного: я сказала, что синдрома Дауна у ребенка нет.

Я не помнила, приняла ли я тогда какие-либо меры, способные выручить меня сейчас.

Я взяла сумку и вытащила из нее кошелек. На самом дне, под завалами оберток от жвачки и ручек с рекламой фармацевтических компаний, хранилась перетянутая резинкой стопка визиток. Я нашла среди них нужную и набрала номер юридической фирмы с телефона Роба.

— «Букер, Худ и Коутс», — приветствовала меня секретарша.

— Я ваша клиентка на случай врачебной небрежности, — сказала я. — И судя по всему, мне нужна ваша помощь.

В ту ночь я не могла уснуть. Тогда я пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, успела ли измениться за истекшие сутки. Можно ли прочесть на лице человека сомнение? Может, оно оседает в тонких лучиках вокруг глаз или морщинках у губ?

Мы с Робом решили не говорить Эмме, пока не выясним всё досконально. Я заподозрила, что Амелия может проговориться в школе (уроки-то уже начались), но она ведь тоже могла не знать, что задумали ее родители.

Я села на унитаз и уставилась на полную луну, оранжевым шаром дрожащую на подоконнике. Свет лился на плиточный пол и скапливался лужицами в ванне. Скоро рассвет — а значит, мне придется идти на работу и заботиться о пациентках, которые уже беременны или только хотят забеременеть. Вот только я уже не могла быть уверена в своем мнении.

В те немногие разы» когда я не могла заснуть от огорчения, — к примеру, когда умер мой отец или когда офис-менеджер украл несколько тысяч долларов из больницы, — я звонила Шарлотте. И хотя из нас двоих к ночным телефонным разговорам привыкла, скорее, я, она никогда не жаловалась. Вела себя так, словно ждала моего звонка. Я знала, что на следующий день у Шарлотты будет по горло забот с Уиллоу и Амелией, но она часами со мной болтала — обо всем и ни о чем, пока я не успокаивалась.

Я зализывала раны и хотела позвонить своей лучшей подруге. Вот только на этот раз она же мне эти раны и нанесла.

По стене полз паучок. Я не могла оторвать от него глаз. Всё, что я знала о гравитации и физике в целом, указывало на то, что он должен упасть. Чем ближе он подползал к потолку, тем сильнее был мой восторг. Перекинув ножки через край, он заполз под отслоившийся кусок обоев.