Поль Нгутанба подошел к окну своего кабинета в МОАГУ и стал разглядывать за ним слегка подсвеченную кладку яиц глубинной гадюки дибу. Она расположилась на каменном выступе, нависающем над подземным небольшим, двадцать метров в диаметре, озером. Поль Нгутанба прижался лбом к стеклу. Пещера, куда выходило окно его кабинета, от легкой подсветки слегка мерцала. Это происходило от того, что почти все стены ее были пронизаны, словно венами, кимберлитовыми трубками с алмазами. По трубкам произвели срезы, и алмазы подмигивали своим завораживающим, хотя и фальшивым, блеском. В это время откуда-то сверху соскользнула по стеклу кораллового цвета дибу, алмазная змея, и, проструившись рядом со своей кладкой, ушла в пространство пещеры. «Это же надо, — мысленно усмехнулся Поль Нгутанба, — откладывает яйца на глубине две тысячи метров и шастает то на поверхность, то обратно без лифта». Пути змей неисповедимы. Впрочем, Поль Нгутанба не хотел бы находиться рядом с дибу. Ее яд убивает человека в течение суток, и все эти сутки он будет кричать от ужаса и боли. Противоядия против укуса дибу на поверхности Земли не было, но было у Поля Нгутанбы. Он открыл круглую дверцу стенного сейфа и достал шкатулку из офелита, слабый родственник которого на поверхности именовался яшмой. Внутри шкатулки лежал осанн — настоящий алмаз — награда Полю Нгутанбе за «нефанатичнос поклонение истине» после трехгодичного посвящения в монастыре Эшер. Если осанн держать при себе, то дибу, змея ужаса, не укусит, даже если на нее наступить. Поль Нгутанба погрузился в воспоминания.

…Все, кто попадал в монастырь Эшер, поражались его гулкой солнечностью в первый год посвящения, туманностью сводов во второй год и благоговейно мерцающей темнотой в последний. Трех лет вполне достаточно для постижения высшей истины, посвящать этому всю жизнь — бесполезная трата времени. Ее или познаешь быстро, или не познаешь никогда. Полю Нгутанбе показали формы высшей истины уже на втором году обучения, а на третий он ее уже знал… В тот день лама-наставник кивнул ему и сказал:

— Поль, всякая правда — всего лишь одна из разновидностей лжи, а высшая правда — это уже из области идиотизма лишь по одной причине, но я этой причины не знаю. Иди к этому человеку, — лама-наставник показал ему на выход из медитационного зала, там стоял лама в фиолетовом одеянии, — возможно, он тебе причину и покажет.

Поль прервал подготовку к медитации и с радостью направился к фиолетовому ламе. Лицо у нового учителя было похоже на мордочку тщательно выбритой мартышки. Юному Полю стало смешно.

— Привет, — весело сказал он фиолетовому ламе. — Ты мой новый учитель?

— Здравствуй, — улыбнулся ему лама. — Вытри поскорее сопли с носа и следуй за мной. Я покажу тебе нечто, от чего ты забудешь детство, что само по себе отрадно, ибо детство, юность, зрелость и старость — отвратительные состояния.

— Ты что, покойник? — спросил Поль у ламы, шагая рядом с ним.

В Эшере напрочь отсутствовала иерархия «учитель — ученик». В монастыре царила высшая педагогика для будущих сильных мира сего. В основе этой педагогики были свобода, раскрепощенность, дружелюбие. Лама разговаривал, с Полем на французском языке. Женьев Борхес, отправляя сына в Эшер, попросила: «Разговаривайте с мальчиком на французском, индийский он уже знает во всех вариациях». Ламы Эшера удовлетворили просьбу Женьев…

— Если бы покойник, — с грустью произнес лама и, подойдя к низкой двери массивно-древнего вида, остановился. — Нам сюда, в тайну.

До того как войти, Поль был еще ребенком, за дверью же он перестал быть им. Ровно шесть ступенек вели в огромный зал. Пол зала был голубоватого цвета, гладкий, как зеркало, и прозрачный. Лама подтолкнул Поля в плечо, и он осторожно спустился по ступеням. Лама не последовал за ним, он распластался лицом вниз на верхней площадке, бросив Полю всего лишь одно указание:

— Сойди со ступенек, сделай восемь шагов по направлению к центру зала, остановись и посмотри себе под ноги, там Вселенная.

Поль ступил, как ему казалось, на хрупкий пол огромного зала, сделав по нему восемь шагов к центру, опустил глаза, и тут таящийся внутри его крик запредельного восторга вырвался наружу и заполнил все пространство вокруг. Поль вдруг сразу и четко узнал суть жизни и смерти, увидел будущее и неискаженное прошлое. Он стал Буддой и познал счастье.

Фиолетовый лама по-прежнему лежал лицом вниз возле дверей, но из двух противоположных концов зала вышли два ламы в одеянии карминного цвета и заскользили к Полю с двух сторон. Взяв его за руки, они провели Поля обратно и поставили на камень первой ступени.

— Идем, просветленный. — Фиолетовый лама поклонился Полю.

Мальчик молча последовал за трепещущим перед ним ламой. Дверь вновь открылась и вновь закрылась за их спиной, тотчас же изменив суть Поля. Он перестал быть Буддой, лама перестал трепетать перед ним, но стал относиться к нему как к равному, без снисхождения. Поль уже не понимал суть жизни и смерти, забыл о будущем и смутно догадывался о величии прошлого. Но в нем остался отзвук этого знания, осталась память о прикосновении бесконечности. Он стал посвященным.

Поль Нгутанба медленно закрыл шкатулку из офелита, улыбаясь на прощание осанну, который в ответ пульсирующе взблеснул ему. «Боже мой, — подумал Поль Нгутанба, пряча шкатулку в сейф, — как можно сравнивать стекло поверхностного алмаза с мудростью глубинного осанна. Несчастные люди». Поль лицемерно вздохнул. Ему было наплевать на людей и в горе, и в радости.

…На третий год обучения в Эшере Поль и другие посвященные были допущены в зал атлантов. Три пятиметровых гиганта лежали в каменных саркофагах, как будто уснули всего лишь пять минут назад, но сон атлантов длился уже пять тысяч лет. Их лица с полным основанием можно было назвать красивыми. Глаза были закрыты не до конца, создавалось ощущение, что они смотрят на мир, сильно прищурившись. Тайное, великое знание, ради которого тысячи мудрецов шли на отказ от жизни и мирской суеты, ради которого готовы были отдать и отдавали душу тысячи людей творческих, здесь, в зале атлантов, давалось легко и нежно. А затем Поль Нгутанба был подведен к волнистому жидкому зеркалу акцентного посвящения. Зеркало выровнялось, забликовало, успокоилось, и он увидел в нем продолговатое, сильно заостренное в подбородке, крупное лицо с античным, скульптурно-филигранным носом, большим ртом с тонкими властными губами и очень длинными ромбовидными глазами. Лицо, несмотря на свою похожесть, было совсем не человеческим. «Кто это? Какое совершенство! Какая прекрасная жуть лица!»

— Это ты, — услышал он голос ламы из зала атлантов— — Нелюдь.

Волны Азовского моря имеют сильный снотворный эффект. Люди, живущие на его берегу, никогда не страдают бессонницей. Есть в звуках волн, накатывающихся на берега древнего белесого моря, убаюкивающий шепот великого откровения.

Саша Стариков спал в тени акации на берегу и сквозь сон слышал, как приближалась гроза. Он хотел, но не мог вырваться из сладкого истомного сна. Но вот первые теплые капли дождя упали на его лицо и сразу же мощной струей, под напором, стали окатывать его голову. Саша Стариков поспешно открыл глаза… Если вам на лицо никогда не мочился сенбернар, то вы не поймете бурю чувств, поднявшихся в душе московского оперативника.

— Это что за безобразие! — возмутился Саша, вытирая лицо рубашкой, которая до этого лежала у него под головой. — Тебе деревьев мало?

Дружелюбная, наглая, хитрая, рыже-белая, умная и обаятельная морда сенбернара с восхищением, приоткрыв пасть и высунув язык, внимала его словам.

— Чья собака? — крикнул Саша дремлющим на небольшом, умещающемся под четырьмя акациями пляже людям. В ответ ему была сонная тишина. Все спали. Саша посмотрел на сенбернара, сенбернар был в ошейнике, но, судя по виду свалявшейся шерсти, уже погрузился в бездомность.