В общем, город давно не знал такого всплеска активной жизни. Но общественность общественностью, а по линии сугубо профессиональной в город прибыла группа сыщиков МУРа во главе с Хромовым, который так прямо и сказал Самсонову:

— Полковник, все начальство с придурью, вас и себя я вывожу за скобки, так что не расстраивайтесь. Если вы ничего пока не нащупали, то мы без знания местности и людей тем более этого не сделаем. Поэтому сейчас уходим на пляж, а через неделю вы нас, загорелых и восхищенных вашей работой, проводите в Москву, где мы доложим, что таганрогский уголовный розыск — это один из самых лучших в стране розысков.

— Пляж будет шикарный, — пообещал Самсонов, с удовольствием рассматривая Хромова. — Я вас в доме отдыха «Морской» на полное довольствие поселю.

— Я рад. — Пожав руку Самсонова, Хромов вышел из кабинета.

Не успев сделать и нескольких шагов, он подвергся нападению корреспондента ОРТ, который вместе со съемочной группой был приглашен к Самсонову.

— Чем будет заниматься МУР и лично вы в этом городе?

— Отцепись, — буркнул Хромов, отводя рукой корреспондента. — По такой жаре никто, кроме тебя, дурака, ничего делать не будет, а преступник тем более. МУР и лично я будем загорать на пляже.

Хромов никогда не врал без крайней необходимости…

Вскоре возле здания мэрии стало тихо. Столичные корреспонденты и политики постепенно рассредоточились по сокровенным, ухоженным турбазам местных бизнесменов и представителей власти, ибо Азовское море только с виду неказистое, а при ближайшем и дружелюбном знакомстве как-то так, незаметно, красоты Средиземноморья и всех остальных экзотических мест по сравнению с этим морем тускнеют и кажутся фальшивыми. А местные активисты, заметив отсутствие столичного внимания, сразу же охладели к протестам; к тому же подходила пора копать картофель, а это для провинциального жителя, а тем более таганрожца, святое дело. Великое успокоительное средство, жара, утихомирило страсти, и город вновь задремал…

— Фу… — выдохнул Самсонов, вытирая пот со лба. — Тишина… — Он поглядел на Миронова, сидящего в его кабинете с невозмутимым видом, и вдруг резко протянул ему руку со словами: — Мир!

Миронов от этого резкого и стремительного движения отшатнулся и вместе со стулом упал спиной на пол. Ударившись в падении о стенку металлического сейфа, стоящего позади, он потерял сознание.

Самсонов озадаченно почесал затылок и, сняв трубку, позвонил секретарше:

— Вызови «скорую», Аллочка. Тут у меня Миронов на полу лежит. Не пойму, то ли у него припадок, то ли на солнце перегрелся, то ли просто моего рукопожатия избегает.

Иван Селиверстович Марущак стал тяготиться возложенными на него обязанностями, а с недавнего времени даже ненавидеть их, а еще больше — презирать. Набрав номер подземной лаборатории, он спросил у коменданта:

— Как там?

— Алексей Васильевич хочет к морю, говорит, что встреча с волнами оплодотворит его мысли, — огорошил его новостью комендант подземной лаборатории.

— Самая волнистая вода находится в центре Марианской впадины, — пошутил Иван Селиверстович.

— Это озеро, что ли? — не понял шутки комендант. — Далеко?

— Одиннадцать километров шестьсот метров от поверхности Тихого океана, — рассмеялся Иван Селиверстович и положил трубку.

Не нравилось начальнику могучего УЖАСа то, что ему уже давно не нравилось: цели и задачи управления, а также его наднациональное руководство. «Я все-таки ростовский хлопец, на что мне Тибет нужен? — частенько думал он в минуты алкогольной задумчивости. — А этих ученых, всех до одного, утопить, и все, экология души и природы будет спасена».

Общение с умнейшими людьми мира не прошло для Ивана Селиверстовича даром.

Собственные ощущения не так уж и сильно задевали Марущака. Его потрясло и даже испугало другое: недавнее посещение подземной лаборатории, в которой Алексей Васильевич Чебрак сделал ему подарок ко дню рождения — Ивану Селиверстовичу исполнилось шестьдесят лет. Чебрак показал его клон, подрастающую копию Ивана Селиверстовича…

«Вот до чего пьянка доводит», — не мог простить себе Марущак, вспоминая, как несколько лет назад позволил взять у себя клетки для эксперимента.

Иван Селиверстович потрясенно смотрел на свое «отрочество», в глазах которого мерцала абсолютная пустота абсолютного идиотизма.

— Лет через десять-пятнадцать что-нибудь забарахлит в организме, — снисходительно-восторженно говорил ему Алексей Васильевич, — а у вас, пожалуйста, полный комплект идеальных запчастей.

Иван Селиверстович молча направился к моргу и, бросив взгляд в сторону лаборатории, столкнулся со взглядом носителя своих донорских органов и крови… С того дня Иван Селиверстович стал впадать в мрачные размышления и выращивать в самом себе какое-то опасное умозаключение. Впрочем, все это не мешало ему исправно выполнять свои обязанности, и УЖАС действовал, как высокоточные часы, — без сбоев…

«К морю ему, видите ли, захотелось, гениоту привернутому», — подумал Марущак, набрал номер по внутреннему телефону и сказал курьеру:

— Вызывай солнечного по кличке Улыбчивый, пусть появится, время пришло.

Он почему-то осторожно положил трубку на место, откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и неожиданно для себя плюнул в него.

Странно все это. Сколько говорят, пишут о зловещем и жестоком преступном мире, о том, какое унизительное отношение человека к человеку в лагерях и тюрьмах, но я этого не замечаю. Осужденные преступники улыбчивы и беззащитны, как дети. Едва я выхожу из барака, как они начинают улыбаться мне и дружелюбно приветствовать, приносят хорошую пищу, деньги, спиртное, наркотики. Глупенькие. От последних трех я всегда отказываюсь в их пользу, и они обескураженно счастливы. Мне присвоили кличку Беспредел. Она мне нравится. Буря и натиск — вот смысл моей клички. В первые дни эти люди, не поняв моей улыбчивой и справедливой сути, пытались сделать мое пребывание в колонии дискомфортным. Они неуклюже бросались на меня с тяжелыми, иногда даже острыми предметами. Мне было весело и чуть-чуть обидно. Но все в прошлом, сейчас они меня уважают, любят и ценят. А те, что хотели сделать мне плохо… Я настоял, администрация колонии достала-таки для них инвалидные коляски, двенадцать штук. Двенадцать апостолов обезноженной инвалидности, двенадцать адептов церкви, которую создал я. А начальник колонии при виде меня резко разворачивается и уходит в противоположную сторону, что-то шепча себе под нос. Я его понимаю…

С левой стороны у изголовья моей кровати стоит тумбочка, на ней небольшой, но мощный транзистор «Спейс». Каждое утро в шесть часов я слушаю «Маяк» — новости. Вот и сегодня я просыпаюсь в половине шестого, а сплю я по системе «Леопард» — в позе абсолютного отдыха и готовности к действию. Один из почитателей, истинный фанатик моей установки «Люди должны любить и помогать друг другу», сразу же встрепенулся и преданно посмотрел в мою сторону. Я кивнул, и он исчез, побежал готовить мне завтрак. Очаровательный насильник и грабитель когда-то работал ведущим поваром в ресторане «Пекин».

Преступники обаятельны и талантливы, если они верят в чьи-то силу и ум, тогда они исключительно услуждивы и предупредительны. Этой ночью мне привели волнующего чувства и плоть прекрасного юношу. Он только что пришел этапом из малолетней колонии, достигнув восемнадцатилетия. Он был так красив и сопротивлялся моим ласкам так агрессивно, что мне больше ничего не оставалось, как вознести свое желание к этому юноше на высшую точку пронзительного прикосновения в самую суть наслаждения. Но вместо того чтобы застонать от восторга и нежности, он заорал, как взбесившийся осел, и потерял сознание. Я с отвращением сдернул его и отбросил в сторону. Все-таки нет в заключенных уголовниках «голубого шарма». К великому моему сожалению, нет.