Глория Ренатовна Выщух вошла в просторный зал городского универмага и остановилась посередине. Она всегда останавливалась так, чтобы не затеряться в пространстве. На этот раз она вошла в универмаг с определенной целью купить катушку ниток стального цвета. На Глории Ренатовне было каскадное платье «Радуга», сделанное в манере «сомневающегося миди», шляпка «Дочь плантатора» за триста долларов, а стремительную таинственность ног, верхней частью скрывающихся под взволнованностью «сомневающегося миди», внизу облегали изысканные сандалии «Афинянка». Когда Глория Ренатовна тронулась в направлении нужного отдела, ее фигура, при помощи каскадного платья «Радуга», стала как бы просвечиваться совершенством, а сама походка была похожа на медленный, манящий и совершенно необъяснимый танец талантливой стриптизерши.

— Мне вот эту катушку ниток, красавица, — указала юной продавщице Глория Ренатовна и, погладив ее по щеке, добавила: — Какая ты прелесть.

Купив нитки, Глория Ренатовна неспешной походкой вышла из прохлады универмага в солнечную безжалостность центра города, оставив в душе юной продавщицы серебристый звон восхищения и едва заметный укол зависти.

Я не пытаюсь смотреть на мир и осмысливать происходящее. В этом нет особой необходимости. Я иду по Москве и немного удивляюсь разорванному величию этого города. Изнеженная привычка к исключительности рано или поздно сыграет с москвичами злую шутку. Я москвич уже в шестом поколении. Я гуляю по вечерней Москве. Пытаюсь прийти в себя после разговора с Иваном Селиверстовичем Марущаком. Вот пожалуйста! Сошедшая сума проститутка в ста метрах от подземного магазина на Манежной когда-то площади. Главное — изменить историю вовремя построенным магазином. Девушка что-то ищет в урне возле магазина «Огни Москвы». Длинные молодые ноги в драных колготках. Я улыбаюсь. Квинтэссенция времени и пространства. Главное — успеть, успеть встать в неприличную позу возле чего-нибудь дорогого, блестящего и пахучего, тогда есть шанс приобщиться. Иван Селиверстович — это неоспоримо. Это святое. Дал команду: «Сделай так, чтобы за убийство Сергея Васильева тебя задержали, осудили и посадили в колонию. Документы на имя Василия Яковлевича Буслаева я тебе выдам. Затем выберешь время и уйдешь из мест лишения свободы. Главное — зафиксировать, что это убийство раскрыто. Наш гений припадочный засветился. Нет чтобы творить с утра до вечера, так он приключений на задницу ищет. Генпрокуратура, МВД и ФСБ шум подняли, надо успокоить». На мой вопрос, как же Алексей Васильевич, он ответил: «Сейчас в безопасности. Глаза горят, из ушей дым валит, вдохновенная идея ему спать не дает. Он теперь год из лаборатории вылезать не будет, а ты должен за год попасть в руки правосудия и незаметно уйти из них». С Иваном Селиверстовичем не поспоришь. Я с ним не спорю. Это мой командир. Я обязан смотреть на него как на Бога. Он мой Бог. Вечерняя Москва имеет склонность концентрировать проституток в непосредственной близости от Кремля. Я Улыбаюсь. Сумасшедшая проститутка достаточно молода, чтобы возбудить желание в мужчине среднестатистического, московско-лысовато-рабочего типа, который вот уже года три сидит без работы и торгует газетами. Я улыбаюсь. Навстречу мне идет молодая москвичка в облаке хрупкости. Не проститутка, любительница. Иди ко мне, моя нежная. По твоим глазам вижу, что ты нуждаешься в счастье. Ну что же, оно у тебя будет. Короткое счастье московской женщины. Я улыбаюсь…

Степа Басенок сидел на скамейке осеннего парка и думал: «Уголовный розыск убивает в моей душе лирику». Осенний таганрогский парк был красив той красотой, от которой ни с того ни с сего начинают плакать женщины, напиваться мужчины и выть собаки. Парковая осень в отличие от лесной гораздо меланхоличнее и более напоминает слова и музыку городского романса. Степа Басенок, старший инспектор уголовного розыска, сидел на скамье осеннего парка не зря. На фоне разгулявшейся по всей стране преступности для инспектора уголовного розыска наслаждение осенними красотами и отдых непозволительная роскошь. Несмотря на то что легкие строки недисциплинированной поэзии «Я сидел, я молчал, я скучал, словно мыслью сорвался со скал…» досаждали ему, он не обращал на это внимания, так как его рука, засунутая в карман куртки, сжимала рукоять пистолета Макарова, а миролюбие теплолюбивой южной осени казалось подозрительным. Когда в начале аллеи появились двое молодых мужчин, Степа внутренне напрягся, а внешне расслабленно «заотдыхал» и «занаслаждался» прекрасным южно-осенним пространством. Двое — один из них, высокий и слегка дерганый, нес перекинутую через плечо сумку — шли медленно и о чем-то разговаривали. Позади мужчин, отметил Степан, из боковой аллеи вышел Игорь Баркалов и унылой походкой неопохмелившегося человека неуверенно двинулся за ними. Степа продолжал «наслаждаться» осенью и думать: «Высокий немного стеснен сумкой, его локтем в кадык, а Шишу брать на болевой. Где же Савоев?…» Впереди мужчин, со стороны центрального входа, появился Савоев с видом хулиганствующего оболтуса, ищущего не им потерянный кошелек. Распространенный городской тип мужчины, от которого шарахаются здравомыслящие женщины. В тот момент двое мужчин поравнялись со скамьей «разнежившегося» Степана…

Далее все произошло молниеносно и грубо. Вместо того чтобы «локтем в кадык» и «взять на болевой», Степа чисто по-хулигански ударил высокого кулаком по носу левой рукой, и тот метра на три сдвинулся назад, попав в объятия подоспевшего Игоря, а правой произвел бескомпромиссное соприкосновение с челюстью Шиши, недавно освободившегося из мест лишения свободы. Услышав вскрик и лязг челюсти, Степа досадливо поморщился, заломил Шише руку и защелкнул наручники. Впереди слышались крики человека, впавшего от страха в истерику. Это Савоев взял третьего, местного барыгу Алексея Смирнова, Леву, торговца на рынке и своего давнего осведомителя. Если бы посторонний человек увидел этот «захват» со стороны, он сразу бы бросился звать милицию. Долговязый Слава Савоев наносил сидящему на скамейке Леве оплеухи, время от времени сменяемые пинками по ногам.

Но утренний парк был безлюдным и тихим, и поэтому посторонний не мог видеть всех нюансов захвата преступников. Ну а осенний, пронизанный мелодиями грусти и бесконечности парк внимательно и нежно прощался с падающими на землю листьями, и суета людей его не отвлекала.

Шиша, как и Лева, был осведомителем. Он работал на Степу, а Лева на Славу Савоева. Высокий, у которого в сумке оказалось пятьсот граммов опиума-сырца, краснодарский перевозчик наркотиков по кличке Морс, тоже был осведомителем — Басенок и Савоев этого не знали — у недавно назначенного начальником сочинского отдела УВД по борьбе с наркотиками Ростоцкого. Парадоксальное столкновение интересов…

Законопослушная часть России не любит людей, склонных к сотрудничеству с правоохранительными органами. Правоохранительные органы презирают склонных к сотрудничеству с ними. Криминальная часть России убивает склонных к сотрудничеству с правоохранительными органами. Ни в одной стране мира нет такого большого количества людей, сотрудничающих с правоохранительными органами, как в России.

Общая заинтересованность может быть плодотворной и убийственной, все зависит от заинтересованных лиц. Пятьсот граммов опиума, изъятых из сумки Морса, давали ему право на. восьмилетнее путешествие в места лишения свободы. У Шиши появилась возможность использовать сто граммов из пятисот изъятых в своих, меркантильно-внедренческих, целях. Степа Басенок получал полновесное профессиональное удовлетворение, такое же удовлетворение получал Игорь Баркалов, а Слава Савоев из-за Левы не получал такого удовлетворения, и поэтому Лева, из-за того что не сообщил Славе о готовящейся сделке, получил по физиономии, лишился своего торгового места — он продавал легальное пиво и нелегальную водку — на рынке и был водворен на месяц в КПЗ для работы в качестве подсадной утки.