Аскольд с печалью смотрел на прорвавшийся сквозь грубое жалюзи луч ускользающего в вечер солнца. Пространство камеры было плотно набито дымом от сигарет, пылью и вонью от хронически смердящего унитаза. Все это, попадая в нежное пространство солнечного луча, пронизывающего золотой спицей сумрак камеры, становилось серебристым, весенним и благоухающим.

— Дед, а дед? — завел свою ежедневную волынку Лом, от скуки изучающий жизнь старика по ответам на свои идиотские вопросы. — Ты много женщин за свою жизнь поимел?

Старик лежал на нарах и уже почти не подавал признаков жизни. На вопрос Лома он заворочался, оперся на дрожащие руки и с трудом сел, прислонившись спиной к стене.

— Я ведь как, сынок, — начал он объяснять Лому. — Я женщин не имел, я их любил. Они ведь только на любовь настроены, как скрипка на музыку. Сейчас таких женщин, как мадонны Рафаэля, мало, в основном курицы, которых, как ты и выразился, теребят… — Старик прикрыл глаза и, прислонив голову к стене, застыл.

— Ну конечно, — усмехнулся Лом, — скрипка, музыка…

— А тебе-то что? — подал голос подельник Лома по кличке Ся. За все время нахождения Аскольда в камере это была его первая реплика. Ся все время лежал, накрыв голову носовым платком, отвернувшись к стене. — Какая разница?

— Большая разница, — огрызнулся Лом и добавил: — Лежал бы и дальше, Ся, а то гавкаешь тут.

Ся ничего не сказал, накрыл голову носовым платком и снова лег, отвернувшись лицом к стене.

— Да… — внимательно посмотрел Лом на старика. — Точно, он хвоста навьет сегодня, — пожалел он и, повернувшись к Аскольду, сообщил: — Ну и черт с ним.

Старика держали в КПЗ уже целую неделю, выясняя его принадлежность к какой-либо известной милиции социальной группе. Его задержали на задворках ночного казино «Мустанг» с пятью тысячами долларов в кармане и следами крови на обуви. Но старик был настолько ветх и обуян частыми приступами старческого склероза, что уголовный розыск сразу же засомневался в его причастности к убийству и ограблению ростовского шулера по кличке Племянник. Посчитав, что деда подставили, так как у Племянника, по свидетельству служителей казино, было при себе около семидесяти тысяч долларов наличными, милиция, в силу знаменитого русского синдрома перестраховки, на всякий случай закрыла деда в КПЗ. Дед не помнил своей фамилии, адреса, и если бы умер в камере, то вряд ли это кого-то обеспокоило.

— Дед, а дед? — осторожно позвал старика Лом, но старик лишь приоткрыл глаза, мутно посмотрел на него и, не отозвавшись, вновь закрыл их.

В это время с той стороны двери зазвенели ключи, щелкнул электрозамок, клацнула задвижка, и двери в камеру распахнулись, впуская полковника Краснокутского, капитана Фелякина, капитана Ростоцкого и следователя специальной оперативной группы МВД, ФСБ, ГРУ и Генеральной прокуратуры Миронова Сергея Антоновича.

— Иванов… — торжественно начал Краснокутский, обращаясь к Аскольду, но был прерван осторожным любопытством Миронова:

— Скажите, на чем вам удалось взять Карлушу?

— Какого Карлушу? — насторожился Ростоцкий.

Неожиданно старик пружинисто вскочил и с криком:

— Вот черт, какого хрена тебе в Таганроге не сиделось? — бросился на Миронова с бамбуковой тростью.

— Вот это да! — изумился Фелякин, укладывая кулаком на пол преобразившегося деда. — Чего только не случается в жизни, вот и дед как бешеный на людей кидается. Ужас, да и только.

Вошедшие в камеру вышли из нее для короткого совещания. За ними клацнула задвижка, щелкнул электрозамок и зазвенели ключи, а перед потрясенным Ломом и равнодушно заинтересованным Аскольдом остался доселе им неизвестный человек под ласковой кличкой Карлуша. У этого человека был проницательный и злой взгляд, гибкое, без капли жира, тело и движения здорового и стремительного человека.

— Ну? — спросил Карлуша у Лома голосом, похожим на воткнутое между четвертым и пятым ребрами шило.

— Ну, ты молодец! — признался восхищенный Лом.

— Молодец на конюшне стоит, а я подвис, и подвис глухо, — не согласился с Ломом Карлуша. — Миронов в Сочи приперся. Он сам из Таганрога, я там на пятилетку крутился за челнока турецкого, а он у меня следаком был…

В это время зазвенели ключи, щелкнул электрозамок, клацнула задвижка. В раскрывшиеся двери вошли Фелякин и два не сомневающихся ни в чем сержанта. Они быстро сгребли Карлушу и увели его в другое пространство тюремных модификаций для более обстоятельных и плодотворных бесед.

— Иванов! — начал Краснокутский, обращаясь к Аскольду, но был прерван служебным рвением вернувшегося Фелякина.

— Ся, быстро встать, когда начальство в камере, а то я тебя дисциплине научу! — Фелякин дернул лежащего на наре Ся за ногу, и тот безвольно откинулся на спину, слегка и как-то неестественно вывернув шею с косо покрытой носовым платком головой.

— Вот интересное дело… — восхитился Фелякин и вопросительно посмотрел на Краснокутского.

…Клацнула задвижка, щелкнул электрозамок, и зазвенели ключи, запирая двери за покинувшими камеру полковником Краснокутским, зампрокурора города Таганрога Мироновым, капитаном Фелякиным с двумя сержантами, выносящими тело умершего Ся, и с освобожденным из-под стражи Аскольдом Борисовичем Ивановым. В камере остался один совершенно подавленный Лом. Он стоял перед тем местом, где лежал Ся, и бестолково повторял, потирая лоб ладонью, одну и ту же фразу:

— Во фигня какая, ну и фигня. Вот это да, офигеть можно.

Дежурный по КПЗ открыл сейф и выдал Аскольду часы «Ролекс», бумажник с кредитными карточками и пятьюстами долларами, загранпаспорт, золотой перстень «Ау-Ау», ключи от фордовской «авроры» и пачку жевательной резинки.

— Я приехал, чтобы расспросить вас о Васильеве, вашем бывшем начальнике службы безопасности, но… — Миронов вежливо кивнул на Краснокутского, — вы уже все рассказали Юрию Павловичу, так что у меня вопросов нет. Вы куда сейчас направляетесь?

— Дел много, — сообщил. Миронову Аскольд, — даже слишком.

— Ну да, — согласился с ним Миронов и, немного помявшись, добавил: — Вы бы пока домой не ездили к родителям. Были похороны Васильева, и местные газеты опубликовали, что вы являетесь заказчиком этого убийства. Его отец поклялся вас убить, а ваш с ним согласился. Они ведь друзья с юности и всю жизнь соседи. Я возбудил уголовное дело против журналиста Ермакова из «Таганрогской правды» за клеветнические публикации, думаю, что в ближайшие дни последует опровержение по всем газетным статьям, появившимся в последнее время в городской прессе.

— Да, да, совсем распоясались щелкоперы, — вмешался Краснокутский. — Я тоже начинаю трясти «Зори над Хостой». Наплели околесицы, сволочи, теперь пусть опровержение пишут. Какой-то Абрамкин, гад, эту статью о вас тиснул. Можете не сомневаться, этого-то я точно достану и лишу всех льгот, отпуска и вообще без квартиры оставлю, как жил с семьей в общежитии, так еще лет пять поживет. — Он вдруг понял, что слишком разговорился, и оборвал себя: — Вот так-то.

— Отец, поверивший газетам, мне не нужен, — равнодушно проговорил Аскольд и поинтересовался: — Я пойду?

— Идите, — так же равнодушно отпустил его Краснокутский и протянул листок бумаги: — Вот возьмите, пропуск на выход из здания.

Через несколько часов после выхода из сочинской КПЗ Аскольд Иванов обнаружил, что в этом городе у него нет друзей и знакомых, ничего, кроме пятисот долларов США. Зеленые бумажки, наполненные таинственной энергетикой, были дружелюбны и предупредительны, как швейцар при входе в пятизвездный отель, но стоило их отдать в чужие руки без права приумножения, и все они сразу же становились похожими на работника собеса, разговаривающего со стариком, который хочет узнать, почему ему начислили маленькую пенсию.

Все началось с первых шагов. Выйдя из здания УВД, Аскольд обратил внимание, что при дневном свете его штаны за четыреста долларов и рубашка за триста унижены могучей, разрушительной силой сочинской КПЗ и теперь ничем не отличаются от фасонистой одежды пришибленного волей человека, известного под аббревиатурой бомж. Когда он подошел к стоящему неподалеку такси, то таксист, разговаривая с ним, слегка воротил нос, и Аскольд понял, как он «благоухает».