— Красиво излагаешь.

— Да, мне тоже так кажется. Я репетировал эту речь во время вчерашнего ночного марша. И не думай, будто я на тебя давлю.

— И на том спасибо. Где Гамлет?

— Сказал, позже подъедет.

Я покинула родственников и отправилась давать в прямом эфире интервью Корделии Торпеддер, которую куда больше интересовало, где я провела последние два с половиной года, нежели шансы Суиндона на успех. Отстрелявшись, я поспешила к выходу для игроков, чтобы поздороваться с Бреком и еще четырьмя неандертальцами. Внимание прессы их совершенно не трогало, и они начисто проигнорировали фалангу репортеров. Я поблагодарила их за согласие присоединиться к нашей команде, а Брек подчеркнул, что они здесь только во исполнение условий сделки, и ни по какой иной причине.

Я провела их к раздевалке, где человеческая часть команды приветствовала их с изрядной долей любопытства. Кое-как обсудили стратегию. Неандертальцы ограничили свое участие техническими аспектами игры. Их не интересовала победа: они просто сыграют, как умеют. Они отказались от доспехов, поскольку предпочитали выходить на поле босиком, в шортах и ярких гавайских рубашках. Тут возникли трения с Советом по продаже тостов, требовавшим присутствия своего логотипа на униформе команды, но этих я в конце концов уломала, и все утряслось. До выхода оставалось меньше десяти минут, и Обри произнес перед командой вдохновляющую речь, большая часть которой прошла мимо неандертальцев. Брек, разбиравшийся в человеческой психологии лучше остальных, просто сказал своим, чтобы забивали как можно больше, и это они поняли.

— Мисс Нонетот?

Я обернулась и увидела тощего, мертвенно-бледного человечка, который сверлил меня взглядом. Это был Эрик Стрихнен, советник Гана, и в руках он держал красный чемоданчик. Я видела такой же в Голиафополисе и на «Уклонись от ответа». Несомненно, внутри находился овенатор.

— Что вам угодно?

— Канцлер Ган желает произнести перед командой Суиндона напутственную речь.

— Зачем?

Стрихнен смерил меня холодным взглядом.

— Не вам оспаривать волю канцлера, юная леди.

И тут вошел сам Ган в сопровождении своих громил. Команда почтительно выстроилась в шеренгу, за исключением неандертальцев, которые не интересовались причудами человеческой иерархии и продолжали переговариваться, негромко ворча. Ган бросил на меня торжествующий взгляд, но я подметила мелкие изменения. Вокруг глаз обозначились тени, уголки губ чуть опустились. Он стал проявлять признаки человечности. Он начал стареть.

— А! — воскликнул он. — Вездесущая мисс Нонетот! Литтектив, менеджер крокетистов, спасительница «Джен Эйр». Есть ли на свете дело, которое вам не по плечу?

— Я не слишком хорошо вяжу на спицах.

В команде засмеялись, в свите Гана тоже. Но те сразу же замолкли, когда хозяин обвел их хмурым взглядом. Однако собой он владел и, изобразив искреннюю улыбку, кивнул Стрихнену.

— Я просто зашел поговорить с игроками и сказать следующее. Для страны будет куда лучше, если я останусь у власти. Я не уверен, исполнится ли Откровение святого Звлкикса, но не рискну вручить прочное будущее этой нации капризам провидца тринадцатого века, не способного толком помыться. Вы меня понимаете?

Я-то раскусила его затею. Овенатор! Благодаря прибору и минуты не пройдет, как все мы станем есть у негодяя из рук. Но я забыла про Гамлета. Он неожиданно возник у Стрихнена из-за спины с обнаженной шпагой в руках.

— Кейс! Руби овенатор!

Принца не потребовалось просить дважды. Он мгновенно рассек чемоданчик, тот вспыхнул ярким зеленым светом и испустил пронзительный визг, от которого залаяли полицейские собаки снаружи. Двое агентов ТИПА-6 тут же схватили Гамлета и надели на него наручники.

— Кто это? — требовательным тоном спросил Ган.

— Мой кузен Эдди.

— Нет! — взревел Гамлет, выпрямляясь, несмотря на то что на нем висели двое. — Я Гамлет, принц датский! Я датчанин и горжусь этим!

Ган довольно хмыкнул.

— Капитан, арестуйте мисс Нонетот за укрывательство датчанина и всю команду за пособничество!

Момент был тяжелый. Без игроков и игры не будет. Но Гамлет, ставший человеком действия, имел козыри в рукаве.

— На вашем месте я не стал бы этого делать.

— Это почему же? — хмыкнул Ган не без дрожи в голосе.

Теперь, лишившись и связи с литературой, и овенатора, он мог полагаться только на себя.

— Да потому, — заявил Гамлет, — что я личный друг Дафны Фаркитт.

— И? — с легкой усмешкой вопросил Ган.

— Она снаружи, ждет моего возвращения. Если я не вернусь или если вы попытаетесь устроить какую-нибудь подставу «Молоткам», она поднимет войска.

Ган рассмеялся, и его подпевала Стрихнен тоже.

— Войска? И какие же?

Но Гамлет отнюдь не шутил. Он гневно воззрился на диктатора и ответил:

— Ее фанаты. Они высокоорганизованны, вооружены до зубов, очень разозлены приказом сжигать ее книги и ждут только ее сигнала. Вокруг стадиона их расположилось тридцать тысяч, и еще девяносто тысяч в резерве. Одно слово Дафны — и тебе конец.

— Я отменил приказ о запрещении книг Фаркитт, — торопливо возразил Ган. — Они разбегутся, когда узнают об этом.

— Да они ни одному твоему лживому слову не поверят! — пропел Гамлет. — Только тому, что скажет им миссис Фаркитт. Твоя власть слабеет, дружок, и грубые башмаки судьбы уже грохочут по лестнице.

Повисла напряженная пауза. Ган смотрел на Гамлета, Гамлет на Гана. Я видела пару мертвых клинчей, но никогда еще ставки не были так высоки.

— Да у вас все равно никаких шансов, — заявил в конце концов канцлер, тщательно прикинув варианты. — Я с удовольствием посмотрю, как «Громилы» разберут вас на запчасти. Освободите его!

Агенты ТИПА-6 сняли с Гамлета наручники и увели своего хозяина.

— Итак, — улыбнулся принц, — похоже, мы снова в игре. Я буду смотреть вместе с твоей матерью. Выиграй, Четверг! Ради поклонников Фаркитт!

И он ушел.

Времени на раздумья не осталось. Раздался сигнал к выходу и следом возбужденный рев трибун, слышный даже в коридоре.

— Ну, всем удачи, — с изрядной долей бравады сказал Обри. — Представление началось!

Когда мы трусцой выбежали на поле, толпа взорвалась ликующими воплями. Стадион вмещал тридцать тысяч человек, и на трибунах яблоку негде было упасть.

Снаружи установили большие мониторы, чтобы те, кому не удалось попасть на стадион, тоже могли посмотреть игру. Телеканалы транслировали матч вживую примерно двум миллиардам зрителей в семидесяти трех странах мира. Зрелище обещало быть грандиозным.

Я остановилась на боковой линии. «Суиндонские молотки» выстроились лицом к лицу с «Редингскими громилами». Обе команды испепеляли друг друга взглядами, пока Суиндонский духовой оркестр во главе с Лолой Вавум маршировал по стадиону. Президент Формби занял свое место на трибуне для почетных гостей, и зрители, возглавляемые мисс Вавум, встали, чтобы исполнить неофициальный английский гимн «Когда я мою окна». После того как песня закончилась, на трибуне для почетных гостей появился Хоули Ган, но его приветствовали, мягко говоря, довольно сдержанно. Раздались отдельные аплодисменты и несколько жиденьких «ура!», но ничего похожего на ожидаемый им прием. Его антидатская позиция лишилась многих сторонников, когда он совершил ошибку, арестовав по обвинению в шпионаже женскую сборную Дании по гандболу. Я видела, как он сел, хмуро глядя на президента, а тот тепло улыбнулся в ответ.

Я стояла на боковой линии вместе с Альфом Видерзейном, наблюдая за происходящим.

— Мы можем сделать еще что-нибудь?

— Нет, — помолчав, отозвался Альф. — Только бы неандертальцы не подвели!

Я подошла к Лондэну. У него на коленях сидел Пятница, гукая и хлопая в ладоши. Один раз я брала его в «Бен-Гура»[83] смотреть гонки на колесницах, и ему очень понравилось.