— Я всё здесь знаю, — ответила она. — Это ведь моя республика.
Я прихватил Зеркало, и мы вышли вслед за Линком, оставив Командора наедине с мыслями, Пергаментом и Раковиной.
— А там пергаменты бегают, — вспомнила Верения и пообещала:
— Отойдём подальше, тогда и сотру написанное.
Я шёл за ней, слушал её щебетание, а сам думал о том, как эти два плута-чародея — Норд и Линк ловко всё провернули. А мне ничего толком и не объяснили.
Снаружи дул ветер, и ослепительно сияло солнце, проникая сквозь тяжёлую толщу волн и пронизывая их лучами до самого дна, до самой маленькой песчинки, высвечивая каждую пластинку водорослей.
Мы вышли в открытое море, и, оглядевшись вокруг, я не увидел ни клочочка, ни полоски земли. Кругом была лишь вода, сине-зелёного цвета и бутылочной прозрачности.
— Как я это люблю! — воскликнула Верения, вскидывая руки к мачте и к небу…
И я почему-то запомнил её такой — с блестящими глазами, растрёпанными соломенными волосами, и пылающими веснушками на раскрасневшемся личике. Мы ещё долго любовались небом и морем, а каравелла «Золотая Ракушка» стремительно летела вперёд, надувая паруса и рассекая волны…
А потом резко наступила ночь, разом набросив звёздное покрывало на море, потушив зарево на горизонте, посеребрив волны и утопив корабль в пучине тьмы. Утих ветер, зажглись корабельные огни. Капитан сменил курс, и корабль шёл на остров Адонисов.
Мы с Веренией устроились на корме, прямо на бухтах корабельных канатов и смотрели на звёзды. Я положил под голову свёрнутую рубашку и разглядывал незнакомые созвездия. Яркие звёзды — белые и голубые, усыпавшие ночное небо сверкающими дорожками, но все чужие.
— Смотри! — воскликнула Верения. — А вон там — Вереника!
— Что?
— Созвездие Вереника. Есть красивая легенда о прекрасной морской царевне и юноше из рыбацкого посёлка. Мама иногда звала меня Вереникой…, — девочка погрустнела. — Только мама. Папа не любит такие истории…
Я втянул носом солёный воздух и прислушался. Зеркало непривычно безмолвствовало. На палубе пели матросы. Ветер стих. Паруса опали. Наступил полный штиль.
— Как же мы поплывём дальше? — забеспокоился я.
— Не поплывём, — полетим! — рассмеялась Верения. — Смотри-ка, что будет дальше.
И действительно, корабельная команда ничуть не унывала. Все просто спокойно ждали, а мы со своего места увидели, как из каюты вышел Командор, неся в руках Раковину, словно хрупкую драгоценность.
— Пойдём, посмотрим, — позвала меня Верения.
И мы последовали за командором. Взобрались по лесенке на бак — надстройку в носовой части, миновали штурвал с улыбающимся до ушей матросом и оказались перед бугшпритом.
Не думайте, что я такой осведомлённый в корабельных вопросах. Это дочь Командора меня время от времени просвещала. Однако и сам я был наблюдательным, и поэтому, когда ещё мы только стояли на пирсе, обратил внимание на носовую фигуру. Нос корабля под бугшпритом украшала фигура прекрасной женщины с развевающимися золотыми волосами. Она словно поднималась из морской пены, и её покрывало деревянными складками струилось к воде.
Однако чего-то в ней не хватало. Я никак не мог сообразить, а теперь увидев фигуру сверху понял — на голове у деревянной красавицы не доставало короны. Командор закрепил над ней обруч с держателями и поместил туда раковину, зафиксировав её в специальном углублении. Теперь фигура выглядела завершённой, насколько я мог судить сверху. И прекрасная властительница морей, увенчанная ракушечной короной, указывала направление, выставив вперёд правую руку…
— По местам! — скомандовал штурман, и команда зашевелилась, матросы рассредоточились по палубе, а мы с Веренией тихонечко устроились неподалёку у борта. И Командор запел… Я и не знал, что у него такой красивый голос, мощный и звучный. Он пел, и словно трубили десятки труб, вздымаясь из морской пучины …
— Отец разговаривает с ветром, — шепнула Верения.
Командор пел о море и быстрых волнах, о летящем вперёд корабле, о ветре, и неожиданно ему ответила носовая фигура. Она тоже запела в ответ, подхватывая его песню нежным бархатистым контральто, напоминающим шум волн, а потом голоса их слились и зазвучали в унисон… Не сразу до меня дошло, что это поёт не носовая фигура, а Раковина. Именно из неё доносились волшебные звуки, становившиеся всё выше и тоньше, будто ветер закручивал спирали в хрустальном бокале, перебирая стеклянные льдинки… Нежная и сильная песня летела по волнам и по воздуху, и вскоре поднялся ветер, надувая паруса. Но он дул исключительно для каравеллы, а в остальной части моря было тихо, клянусь. Я видел, перевесившись за борт рядом с Веренией, безмятежные неспешные зыби…
Теперь мы двигались вперёд. Мы летели, погружаясь в созвучие ракушечной песни, музыки ветра и воды, и звёздное небо проносилось над нами…
Я смотрел на бегущие созвездия и думал, что даже в этой стремительной гонке всегда есть место романтике, особенно если это гонка за приключениями. И вихрь, откликаясь на мои думы, ерошил мне волосы, а у Верении они и вовсе стояли дыбом, а в кармане у меня вдруг застонало Зеркало.
— Норд?
— Это услаждает уши, но не желудок. Когда поёт волшебная раковина мне становится всё хуже и хуже…
— Что такое?
— Неужели не понятно? Морская болезнь у меня….
— У тебя? Как у тебя может быть морская болезнь? У тебя ведь нет ни желудка, ни вестибулярного аппарата…
— Фактически — нет, но теоретически…. О-ой… меня сейчас вывернет наизнанку…
— Только не в моём кармане! — я поспешно вытянул его наружу.
— Гипотетически, болван! Положи меня обратно. Там мне спокойнее.
Гм, видать у него и вправду морская болезнь. Ведь обычно Зеркало ненавидело лежать у меня в кармане и всегда просилось наружу. Но не теперь. Однако у меня созрел вопрос, пока я слушал дивное пение дуэтом.
— Слушай, Норд! А помнишь, ты говорил, что из волшебных предметов только ты говорящее? А вот же и Раковина поёт.
— Так ведь поёт же, — пробормотало Зеркало. — А не разговаривает. Только петь и умеет, и то если моряк затянет песню. Всё! Не трогай меня. Мне плохо… О-ой…
Ладно, пусть уж лучше молчит.
Командор закончил петь и вернулся в каюту, а Раковина ещё долго выводила нежные рулады, и корабль нёсся на всех парусах. Потом запели и матросы, но совершенно другую — свою песню.
— Этому учат в академии, — улыбаясь сказала Верения и подставила лицо ветру.
— Петь? — уточнил я.
— Этому тоже, — рассмеялась девочка. — А по большому счёту учат управлять кораблём, разговаривать с ветром и морем, приспосабливаться к погоде и усмирять шторм, понимать морские глубины и положение звёзд. А ещё, — нырять и дышать под водой, ходить по волнам и звать морскую живность — всё это возможно с заколдованной раковиной, и многое другое.
— Здорово! Я бы не отказался там поучиться.
— Ты и так уже «превращатель».
— Сама ведь знаешь — одно другому не мешает.
— Ну да, к тому же в Академии учатся всего четыре года. Два из них на суше, а потом ученики получают звание юнги и отправляются в море на два года и получают там свою первую ракушку, — Верения ненадолго умолкла. — … На суше АМБу возглавляла моя мама.
— Что возглавляла?
— АМБу. АМБа — это сокращённо Академия Морских Бродяг.
— А… М… Б…а? Ты про «а» забыла. Как расшифровывается последнее «а»? Верения рассмеялась.
— Нет, не забыла. Никак. Сначала было АМБ, а потом кто-то, то ли шутки ради, то ли от нечего делать или по ошибке, назвал академию АМБой. Так и повелось АМБа и АМБа. Сейчас все так говорят, и никто не задумывается почему.
— Интересно.
— Так вот, мой отец тоже руководит Академией, но в море. Он принимает стажёров на свой корабль, и попасть на Золотую Ракушку это огромная честь. Сюда направляют лучших учеников АМБы… А за маму пока Гильбер — мамин брат, двоюродный.
— А что ж ты сама здесь не обучаешься? При таких-то родственниках.
Верения вздохнула:
