Перерезали ему пояс — тут вся сила Яношикова и пропала. Связали они его и стали пытать. Потом за ребро на крюк повесили...

Голос у Марии певуч, былинная речь грустна и раздумчива.

— Провисел Яношик день, два, а на третий указ ему: ежели хочет жить, пусть королю послужит. «Коли сварили меня, — ответил им пленник, — так и лопайте!» Такой он, Яношик! А на казнь шел — над палачами смеялся, виселицу завидел — песню запел.

И повесили его за то, — вздохнула рассказчица, — что бедных защищал и товарищей не выдал.

— Богатырь ваш Яношик, истый богатырь, — сказал Голев.

Полк наступал местами, где третью сотню лет живут легенды о храбром Яношике. Слушая Янчинову, Максим то и дело поглядывал на поросшую елью заснеженную гору, которая носит имя былинного героя.

Видит, стройные молодые деревца по склонам сбегают вниз, и перед ним, будто живые, Яношиковы хлопцы в зеленых рубахах с кушаками, серых портах и невысоких остроконечных шапках, все с самострелами и валашками.

Бесподобны и красивы словацкие легенды, но краше их героические были. Вершину Яношиковой горы венчает теперь белый пилон обелиска, хорошо видный в погожий день за десятки верст. А под обелиском — просторный склеп, и в дубовом гробу — обгорелые кости. Останки советского солдата-парашютиста, руководившего здесь словацким отрядом. Крепко полюбился партизанам смелый командир. Не раз водил он их на гитлеровцев, и всегда с победой. Женщины-горянки вышили отряду алое знамя, и оно стало святыней. Слава об отряде облетела горы, и к партизанам все шли и шли люди: плечом к плечу со словаками воевали чехи и русские, поляки и венгры, румыны и болгары. Долго охотились фашистские каратели за партизанами и никак не могли обнаружить их. Наконец все же удалось выследить группу партизан на вершине Яношиковой горы, Долго бились партизаны, пока не стали иссякать патроны. Командир приказал отступать под покровом тумана, вынести раненых. Сам же остался на вершине в каменном блиндаже у пулемета и прикрывал отход товарищей. Отчаявшись взять его живым, фашисты облили блиндаж бензином и подожгли... А кто он, тот парашютист, и откуда, никто не знает.

Позже Якорев показал Марии живого Яношика. Он стоял под развесистым ясенем, и из его открытого люка весело посматривал вокруг красивый чернобровый подофицер из танкового взвода Вацлава Конты. На башне машины отчетливо красовалась надпись «Яношик». Как и в легенде, он не раз погибал и возрождался. Первая машина с его именем, объятая дымом и пламенем, погибла в бою. Но пришла другая, и за нею сохранилось имя легендарного героя. Сгорела вторая — появилась третья.

— Наш «Яношик» бессмертен! — смеялся молодой танкист.

Мария зачарованно глядела на грозный танк.

— Теперь о нем сложат новые песни! — сказала словачка.

Возрожденный на русской земле, он пришел на свою еще более сильным, пришел вместе с товарищами по оружию дать людям силу, свободу, счастье!..

Партизанский отряд Штефана Янчина, направляясь в чехословацкое войско, пробился к Жарову и вот уже несколько дней действует вместе с его полком. Партизаны отряда — люди смелые, отважные.

Андрею полюбился их боевой командир, в разговоре с которым он проводит долгие февральские вечера. На вид Янчин, пожалуй, ничем не примечателен: средний рост, молодое сильное тело, мускулистая шея, смотрит чуть исподлобья, как и многие жители гор; одетый в теплую меховую куртку и туго подпоясанный, он чем-то напоминает хорошо снаряженного опытного охотника.

Сын простого моравского крестьянина, Янчин работал на одной из крупных обувных фабрик в Батеване. Стал коммунистом. А началась война — он сколотил из рабочих небольшой отряд. Партизаны казнили предателей и изменников, уничтожали учреждения ренегата Тисо, наносили сильные удары немцам. Не по дням, а по часам росла их смелая рать. Выражением ее силы, можно сказать, явилось и словацкое восстание, прогремевшее на весь мир.

Восстание словацкого народа и части словацкой армии началось осенью сорок четвертого. Повстанцы освободили обширную территорию, очистив ее от немецких захватчиков. В Банской-Бистрице возникло революционное правительство национального совета.

Гитлеровцы всполошились и бросили против восставших восемь дивизий с танками и артиллерией. Два месяца шли упорные бои. Героические повстанцы сражались стойко и мужественно, удивляя мир своими подвигами. Но им не хватило сил удержать освобожденные районы.

Последняя неделя октября была самой тяжкой. Жертвы тех семи дней стихийного отхода повстанцев в горы намного превысили потери почти трех месяцев борьбы с начала восстания.

Смертью храбрых пал тогда и Ян Шверма. Человек-легенда, он был широко известен. Чешский коммунист сражался в Мадриде, стал в ту пору героем арагонского фронта. Янчин сам видел его, говорил с ним, лежал в одном окопе. Отважный командир. Дальновидный политик. И зажечь умел. С таким хоть в огонь, хоть в воду!

Повстанцы ушли в горы. А с продвижением советских частей они всемерно помогали им в освобождении родной земли. Десять тысяч словаков ушли в ряды чехословацкого войска, которое продвигалось вместе с Советской Армией. Многие тысячи партизан остались в отрядах и продолжали борьбу в тылу врага.

Когда началось восстание, в отряде батеванцев насчитывалось свыше пятисот партизан. Помимо винтовок и автоматов они имели уже немало немецких пулеметов, даже орудия и минометы. Отряд Янчина входил тогда в группу, ставшую как бы гвардией восстания. Много раз немцы окружали «хлапцев с Батевана», как их любовно окрестила людская молва, но они пробивали кольцо окружения и уходили в горы.

Где они научились этому? У них одни учителя. Батеванцы с первых дней изучали опыт советских партизан, у них учились смелой тактике, по их примеру наносили массированные удары крупными силами. Имея радио, они связывались с Киевом и Москвой, однажды и с Лондоном.

Ярослав Янчин нахмурился. Оказывается, они просили Лондон оказать им помощь, поддержку.

— Каким образом? — допытывался Жаров.

— Как-то захватили мы нефтеочистительный завод, — заломив рукой шапку, пояснил Янчин. — Он мог бы снабжать партизан в дни восстания. На всякий случай и Лондон предупредили, чтоб английские летчики не бомбили. Так что же вы думаете? — В глазах Янчина блеснули злые огоньки. — Англичане разбомбили завод буквально за несколько дней до начала восстания. Помогли, называется.

— Был колодец в городе, — рассказывал солдатам пожилой партизан усач Франтишек Буржик. — Дорого обходилась вода людям... В пещере возле колодца поселился семиглавый дракон, и каждый день ему живую девушку на растерзание подавать нужно. А не отдашь — воды не дает, тогда всем худо.

Буржик обвел солдат долгим пристальным взглядом

— Скажете, сказка, чего болтает старый, ан нет: вся жизнь такая, и кто ни пойдет против дракона в одиночку, гибнет, и только.

— У нас свой был такой же, — заговорил Тарас, — а голов-то у него, может, и побольше. Все поотрубали.

— Поглядите-ка вокруг, сколько партизан у нас, больше, чем деревьев вон в том лесу, — указал Буржик на высокие нагорья, сплошь покрытые лесом. — Все они, партизаны то есть, на того дракона поднялись, да сил маловато. А пришли вы — и конец тому дракону.

Буржику около пятидесяти, но выглядит он старше. Полжизни он провел, можно сказать, в роскоши: отделывал богатые квартиры. Только роскошь была чужая, и благ ее он не вкусил. Так уж было. Бывало, командует им подрядчик, выжимает из него все соки. А что делать? Долго не находил ответа. С каким бы удовольствием схватил он подрядчика за шиворот, отхлестал по морде! Ну хорошо, а дальше что? Да, дальше? Посадят его в тюрьму или, самое меньшее, выкинут на улицу. Кто семью кормить будет? Франтишек сжимал зубы и беззвучно ругался, колотил по стене кулаком. Так бы его, мерзавца, так! Буржик давал волю воображению. Первым делом он схватил бы подрядчика, потом хозяина и с каким бы наслаждением стиснул им глотки, прижал бы к стене — и раз, раз, раз!.. А потом, потом тюрьма, голод семьи, может, смерть. Нет, думал, надо терпеть: жизни не изменишь. Так он буйствовал и смирялся, пока его не сманил к себе Батя. Может, еще есть счастье? А ну удастся разбогатеть? Есть же примеры. Да, упорство и смирение! Но когда пришли гитлеровцы, и Батя, разорив его, выбросил на улицу, он призрачному терпению предпочел открытую ненависть и ушел к партизанам Янчина.