Жив ли и Ярослав Прохазка? Ученый, партийный деятель, коммунист. Живая душа всего воинского коллектива.

Помнился еще и офицер штаба Вилем Гайный. Пражанин. В Испании воевал. Был во Франции и Англии. Угодил к немцам и чуть не погиб в концентрационном лагере. Сбежал и оттуда. Отчаянный, темпераментный, геройский офицер. Случилось, Андрей даже спас ему жизнь.

Зимой уже сорок четвертого Жаров верхом возвращался с разведчиками от Виногорова. Ночь выдалась темной и погожей. Вдруг видит — лошадь в седле, а поодаль в кювете барахтаются трое. Окликнул — двое пустились наутек, а третий встал и представился:

— Подпоручик Вилем Гайный!

«Вот те и на — Вилем Гайный!» — изумился Андрей. Поистине война состоит из тысячи тысяч случайностей, в которых есть и своя закономерность.

Офицеры обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Солдаты догнали беглецов. Немцы, оказывается. Отбились от своих и соблазнились обезоружить одинокого кавалериста, захватить его лошадь.

Чехословацкая бригада тогда наступала на Белую Церковь, Гайный был послан для увязки действий на флангах. Ехал он с ординарцем, да лошадь того сломала ногу, и он оставил его сзади.

Андрей завез офицера в штаб дивизии. А поговорить тогда так и не удалось. Но расстались офицеры по-братски.

Где он теперь, Вилем Гайный?

Память перебирала имена, лица, события. Был батальон, теперь целое войско. Встретишь — ничего не узнаешь.

Судя по карте, чехословаки наступают в западном направлении, а дивизия Виногорова — на северо-запад. Значит, их пути неизбежно вот-вот пересекутся.

Полк, ночевал в словацком селении у Высоких Татр. С утра предстоял большой марш, и Жаров вместе с новым начальником штаба Юровым тщательно обдумывал задачу. Юров предпочитал один маршрут — шоссейной дорогой через перевал. Жарова привлек и другой вариант — пустить один из батальонов горными тропами прямо через Татры. Благо, есть партизанка-проводница. Не раз ходила сама.

Конечно, вариант заманчив, но и рискован. Юров прав. Застрянет в горах батальон — не скоро найдешь. И все-таки риск казался разумным. Самохин пройдет!

На том и порешили.

Пока Юров крокировал маршрут, Андрей углубился в карту и нет-нет поглядывал на начальника штаба. Андрей знал его — вместе воевали на Днепре. Всю Украину прошли. Ранило Юрова уже за Днепром, и с тех пор лежал в госпитале. А поправился — попросился сюда на любую должность. Как раз осколком тяжело ранило начальника штаба, и Андрей взял Юрова на его место. Знал, офицер деловой. Не инертный, самостоятельный, инициативный. Действует не слепо, а с расчетом, обдуманно. Ему и нужен именно такой начальник штаба. Тот, что выбыл в госпиталь, был слишком пассивен, слепо исполнителен. Подвести тебя не подведет, но и больше того, что скажешь ему, не сделает. Юров, бесспорно, надежнее.

Когда все уже было готово, за дверью послышались голоса:

— Очень прошу, доложите!..

Вошел невысокий офицер в форме чехословацкой армии.

— Поручик Гайный! — сразу узнал Андрей и заспешил навстречу.

— Братше капитан... простите, полковник Жаров! — загорелся чех.

Они крепко обнялись и долго рассматривали друг друга. Вот так встреча! — как бы говорили их изумленные глаза. А не встретиться, собственно говоря, было уже невозможно. Их части совместно освобождали Кошице, Спишска-Нова-Вес, Попрад и многие другие города и населенные пункты. Скорее, удивительно, почему еще не встретились до сих пор.

— Я со штабной ротой и имею приказ ночевать здесь, — объяснился наконец поручик, — иначе меня не найдут.

Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с мороза. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные как уголь проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.

— Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, — и отдал распоряжение Юрову. — Разместитесь — ужинать к нам!..

Вилем Гайный! Действительно встреча!

На ужин Вилем явился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Копта, плотный крепыш, плечистый, румянощекий, и подпоручик Евжен Траян, светловолосый, хрупкого сложения. Жаров пригласил Березина, и весь ужин прошел в оживленной беседе.

— Наш корпус, — рассказывал Гайный, — наступал через Дуклинский перевал. Немцы так засели, не сдвинешь. Их опрокинули. Наши соседи, русские и украинцы, как орлы, бились. Лишь видя их в бою, можно понять, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.

— А как вышли на перевал, — подхватил Траян, и глаза его заискрились золотниками, — у каждого душа в огне. Глянешь вперед — сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься — сердце щемит: тоже покидаешь родину, что дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом или пеплом.

— То правда, — продолжил и Конта. — Святая правда. Вышли на Дуклю — еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами.

— Дукля нам вдвойне памятна, — снова заговорил Вилем. — Еще в первую мировую наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать, и целый чешский полк перешел на сторону русских.

Жаров и Березин обменялись понимающим взглядом. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт.

— Настоящий дифирамб Советской Родине! — улыбнулся Березин.

— Она заслужила еще большего, — откликнулся Евжен Траян. — Она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.

— Скорее — помогла создать новую, — поправил Григорий.

— По правде говоря, — вернулся к разговору о перевале Гайный, — Дукля обошлась нам дорого. Думали, за пять дней одолеем, а провоевали три месяца.

Жаров изумленно поглядел на чехов.

— Намечалось: сразу же соединимся с силами словацкого восстания, а все сорвалось, — пояснил Вилем. — Эмигрантское правительство уверяло, что словацкий корпус генерала Малара поддержит восставших и не сдаст немцам перевала. Больше того, откроет нам дорогу через горы. Но Малар струсил, сбежал.

— Ну а Бенеш? — спросил Березин.

— Что Бенеш! Сердито отчитал Свободу за Дуклю и даже пытался расформировать корпус.

— Как расформировать? — изумился Жаров.

— На что ему такой в Чехословакии? — И, помолчав, Вилем добавил: — Когда президент уже в Кошице несколько раз повторил, что потери ужасны, генерал Свобода пригласил его поглядеть на места боев, чтобы более реально судить о вещах. Бенеш сухо согласился и поехал туда с министрами. Мне пришлось лично быть с генералом и все видеть своими глазами. Он показал им Дуклю. Там земля просто изрыта снарядами. Груды исковерканной техники, сожженные машины и танки, изуродованные пушки. Черный горелый лес выглядел мрачно. Деревья сожжены, иссечены. Жители ютились в землянках, в разбитых солдатских блиндажах. Казалось, налетел огненный смерч и ничего не пощадил. Президента начало лихорадить, и он попросил горячего чая: «Все-все, господин коллега, больше не могу, это ужасно».

— Вот тебе и Бенеш! — сказал Березин.

— Ну его к черту! — воскликнул Евжен. — Давайте выпьем за Прагу.

Тост приняли дружно.

Затем чехи стали упрашивать Березина рассказать о себе.

— Это нелегко, — начал Григорий, — жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна, что не всегда оценишь ее по отрывочным событиям.

— Вы философ, — сказал Вилем, — не скромничайте.

— Что я, вот отец — тот философ, — начал Григорий. — Было время, он овцы не имел, всю жизнь помещичий скот пас. Хмурый такой, взглянет исподлобья, слова не добьешься. А нас семеро — кормить надо. Только пятеро умерли еще до Советской власти. Пришел батя с гражданской — землю получил. Как вол ворочал, и все для того, чтоб детей выучить. Колхозы начали строить — он горой за них. А тут кулаки избу его спалили. Опять гол как сокол. В колхозе председателем выбрали. Таким хозяином заделался — в три года не узнать деревни. А к началу войны на Волгу к нему экскурсии ездили. Понятно, выучил нас. Старшая сестра — ученый биолог. А я... что ж, какая у меня еще биография, — развел он руками. — Окончил среднюю школу — в университет. Философия — вещь очень важная, война еще важнее. Оставил все — и на фронт! Ранили под Москвой. А поправился — на формирование. И вот ранним утром мы на Красной площади. Парады, бывало, лишь в кино видел, а тут сам стою, и когда — 7 ноября сорок первого! Стою и ног под собой не чую. За границей думают, смерть нам, конец. Буржуазные писаки нас живьем в могилу закапывают. А тут разговор о жизни, о великой миссии, с какой по зову партии идти нам по своим и чужим землям. С парада — на фронт! И сразу в бой. Кто из немцев выжил в том бою, тот на всю жизнь запомнит, что такое страх! Что такое ненависть! И что такое любовь!