Кугра прикусил губу, поморщился.

— Беседуйте, черт с ними! — махнул он рукой. — Хотите рому? — И, когда Бануш отказался, Кугра разобиделся еще больше: — Не выйдет из вас офицера, этики нет.

— Выйдет, господин капитан, и этика будет, только совсем другая, — возразил Бануш и вышел.

— Нет, так продолжаться не может — надо действовать! — ударил Кугра кулаком по столу. — Немедленно действовать!

Ясско-Кишиневские Канны буквально потрясли Фриснера. Столь грандиозной операции русских командующий немецкими войсками в Румынии и его штаб совершенно не предвидел до самых последних дней.

Ведь только в июне отгремела Белорусская операция. Размах ее огромен. Почти тридцать дивизий фюрер снял с других фронтов, чтобы заткнуть широченную брешь на севере. Он потерял там полмиллиона солдат. Почти шестьдесят тысяч пленных немцев русские провели через Москву.

В июле еще удар — львовско-сандомирский. И туда фюрер добавил семнадцать дивизий.

Потом ударили Прибалтийский и Ленинградский фронты русских.

Фриснер успокоился. Ему казалось: ни Толбухин, ни Малиновский наступать не смогут. А они смогли, и огонь их войск гремит и полыхает по всему фронту.

Ставку Фриснера залихорадило. Она металась, как в горячке, прерывисто дышала, как безнадежный больной. Еще бы! Русские разрубили его фронт на три части, затем и их раскромсали на куски. Окружили главные силы Фриснера, и они погибли в кишиневском котле. Потери ужасны.

А тут еще и трагические события в самой Румынии. Арестован Антонеску. Бухарест меняет политику.

Фриснер бешенствовал. Затем стих, сосредоточился, ушел в себя. Молча стоял у письменного стола. За чернильным прибором высилась черная бронза — парящий орел. Хищник широко распростер крылья и выпустил острые когти. Грудь у него крутая, сильная, с высеченной свастикой. Символ их рейха, империи фюрера. Но теперь их орел стал бескрылым! Там, на севере, ему отсекли левое крыло. Здесь, на юге, подрубили правое. И парить уже невозможно.

Самое трудное было доложить Гитлеру о положении в Румынии. Фюрер долго бился в истерике. Приказал создать новое правительство. А как его создать, из кого? Приказал бомбить Бухарест, атаковать румынскую столицу. Бомбили и атаковали. А что проку? Лишь озлобили страну, и Румыния уже объявила войну Германии. Приказал восстановить линию фронта и отбросить русских на исходные позиции. А как и чем отбросить, если разбитые войска бессильны даже держаться? Штабы многих армий и корпусов бросили своих солдат и откатились в Карпаты. Русские с ходу пробили Фокшанские ворота, вышли на Дунай и открыли себе путь на юг. Они только что взяли Плоешти и стоят у стен Бухареста.

Фриснер горько усмехнулся. «Непробиваемым щитом» именовал он свою оборону. Верил, непробиваемый. Верил, устоит. Верил, обломает зубы русским. Сам видел, это была о-бо-ро-на! Глубокая, многополосная, с изощренной, убийственной системой огня, с мощными узлами сопротивления, к которым, казалось, не подступиться. Она поистине была совершенной и необыкновенно прочной. Верилось, русские такую оборону не сломят. А они пробили ее за несколько часов, и их не остановили ни железобетон, ни жестокий огонь, ни стойкость его войск — ничто!

Все рухнуло, ничего не спасти. Нужно срочно собирать остатки сил и заново создавать фронт в Карпатах.

Бухарест, с которым он никогда не считался, стал вдруг центром событий, опрокинувших все расчеты Фриснера и самого фюрера.

Вот и Дунай! Жаров глядел и дивился. Величественный, легендарный и все же не такой, как поется о нем в песнях. Не голубой, а мутно-желтый, как лицо изможденного болезнью человека. Не пенится, не ломится к морю, а, напротив, спокоен, даже бессилен. Словно раненый витязь, сонно забылся он на каменной постели. Тихо шуршит камыш, голос которого испокон веков так близок и дорог сказителям. Недаром они улавливали в нем и шепот влюбленных, и стон обездоленных, и звон сабель отважных букуров, сражавшихся за волю.

Сожженное румынское село напоминало села Украины. Пепел, камни, безлюдье. Его спалили немцы.

Огромный платан стоит на берегу. Будто выбежал из огня и тянет к воде свои обожженные ветви. От черного дыма поникли и раскидистые шелковицы, и высоченные тополя, и фиолетовые сливовые сады. Слив так много, что не видно листьев. А у сада высится золотистая порумбиелу, как зовут здесь кукурузу.

Бойцы высыпали на берег Дуная. Одни купались, поеживаясь от холодной воды, другие стирали гимнастерки, задубевшие от пота, третьи просто глядели на легендарную реку. Они пришли сюда по стопам отцов и дедов, по стопам героев Суворова и Кутузова.

Бойцы озоровали, сыпали шутками, и Жаров залюбовался ими. Что за молодцы! Только что прошли через огонь и кровь, а выпала тихая минута — и уже искрится смех.

Здесь сейчас тишина и покой, ни выстрела. А слева, за Галацем, гремит бой. Третий Украинский форсирует реку, там Дунай в огне.

Прискакал вестовой. Командира полка вызывают к Виногорову. Оказывается, подают автобаты, полк стремительно выбрасывается вперед, к Бухаресту. С танками, артиллерией, с гвардейскими минометами.

На сборы у Жарова три часа, а дел уйма. Надо похоронить погибших в ночном бою. Разработать приказ на марш. Устроить прощальный завтрак румынам, уходящим в свою армию. Погрузить полк на автомашины — всего не перечесть.

Братскую могилу вырыли под платанами у самого Дуная. В ней советские и румынские воины, уже друзья и братья по оружию и по крови, павшие в совместном бою.

Все в эти дни было обычно и необычно. Разгром немцев. Союз с румынами. Выход на Дунай. Марш на Бухарест. История на каждом шагу, и простые солдаты, живые и мертвые, творят ее на виду у всего мира.

Батальон Чиокана уходил в свою дивизию. Расставание было шумным и трогательным. Люди сдружились. Но война их свела, война и разлучала. Майор построил один из батальонов у дороги, пригласил дивизионный оркестр. Румыны торжественно прошли перед строем и на каждое «ура» скандировали: «Тра-яс-ка Мо-сква! Тра-яс-ка Мо-сква!» Их всю жизнь пугали Москвой, а они славили Москву, расставаясь с ее солдатами.

Шли колонны в боях рождавшейся новой демократической армии, которая с каждым днем все более и более принадлежала своему народу, и в этом была ее сила!

Вечером 30 августа полк Жарова оказался в двадцати километрах от Бухареста. Полукольцом охватывая город, здесь стояли части танковой армии, механизированного корпуса, несколько стрелковых соединений и румынская дивизия имени Тудора Владимиреску.

Войска с часу на час ожидали приказа на вступление в Бухарест. Бои кончились, а отдыха не было. Полки брились, чистились, приводили в порядок оружие, технику. Забот еще больше, чем в бою. Еще бы! Первая столица зарубежного государства. Солдаты и офицеры настроены празднично.

Поздно вечером к Жарову приехал майор Таланов. Он только сегодня из штаба фронта. Офицеры почти не виделись десять дней и были рады встрече. Главное, живы и здоровы и завтра вступают в Бухарест. Они обнялись, даже расцеловались и долго просидели за ужином. Таланов много рассказывал, был в курсе самых последних событий.

Ранен командующий фронтом. Он лично занимался организацией вступления войск в Бухарест. Два дня назад вылетел на самолете в одну из армий. А на обратном пути над районом, где еще действовала одна из окруженных групп противника, самолет был обстрелян гитлеровцами и весь изрешечен пулями. Одна из них угодила в Малиновского. Лишь мужество и выдержка летчика спасли командующего от гибели.

Жаров даже поежился. Мог бы и погибнуть. Война не щадит ни солдата, ни генерала.

В Бухаресте, рассказывал Таланов, острая политическая борьба. Реакционные министры и, видимо, сам король интригуют. С часу на час ждут высадки англо-американских десантов. Лишь бы не пустить в столицу русских. Сколько раз просили остановить продвижение наших войск. И вот, чтобы положить конец интригам, откуда бы они ни исходили, Ставка Верховного Главнокомандования приказала завтра в десять утра ввести войска в Бухарест.