Имре не сидел без дела. В партийном центре уйма дел и так еще мало сил. Храбец составлял листовки и печатал их в тайной типографии, писал статьи в нелегальную газету. Сколачивал группы подрывников, направляя их на пути отхода немцев.

Встреча советских войск вылилась в грандиозный праздник. Все ликовало. Русские вовсе не грабят и не убивают. Они великодушны и дружественны. На улицах многотысячные толпы мадьяр, которых изо дня в день пугали «красным варваром». Как же можно так оболгать целую страну?

Подумать только, русские в Сегеде! Они заняли Дебрецен, Байю. Двинулись на Будапешт. А за Дунаем уже пробились к озеру Балатон. Идет гигантская битва за Венгрию, и весь Дунай в огне. Пусть сгорает все старое и отжившее. Скоро, скоро кончатся черные фашистские годы!

На освобожденной территории открыто создавались партийные организации. Образован Центральный комитет Коммунистической партии. Затем возник Венгерский фронт национальной независимости. В Сегеде сразу же появился национальный комитет. Сражаясь с врагом, русские ни во что не вмешивались, и венгры самостоятельно строили органы своей власти.

Имре изумлялся. В истории не было примера, чтобы страна получала независимость из рук народа, против которого она только что вела и еще продолжала вести преступную войну.

Фронт независимости объединил все национальные силы, хоть в какой-то степени способные на борьбу за новую Венгрию. Его боевая программа ясна и конкретна. Изгнание немцев. Помощь советским войскам. Немедленное вступление в войну против фашистской Германии. Привлечение к ответу изменников родины. Политические свободы народу. Широкая земельная реформа. Восьмичасовой рабочий день. Борьба за демократическую Венгрию.

Вместе с другими Имре изо дня в день разъяснял эту программу на массовых митингах и отлично видел, как близка она мадьярам.

В эти же дни на многолюдных митингах избирались депутаты во временное национальное собрание. Была выдвинута и кандидатура Имре Храбеца.

Значит, и ему придется ехать в Дебрецен, где в ближайшие дни состоится национальное собрание. С высокой трибуны Имре с гордостью глядел на тысячные массы людей. Еще вчера за любое участие в таком митинге их судили жестоким неправым судом и отправляли в тюрьму или на виселицу. А сегодня они избирают своих депутатов, чтобы навсегда покончить с черными хортистскими законами и утвердить свои, народные. Пусть будет трудно, даже очень трудно. Они станут хозяевами своей судьбы. Он глядел на радостно возбужденные лица людей и знал: этим людям, избравшим его в верховный орган государства, он отдаст все силы, всю энергию., а понадобится — и жизнь, как он не щадил ее и раньше, в дни сурового подполья.

Леон давно горел стремлением отличиться и все не мог. Чего недостает ему, желания или умения? А может, просто случая? Правда, службу он несет не хуже других. Но велика ли честь — «не хуже»?

Яков сочувственно подталкивает его. Они спорят, ссорятся, и дружба не ладится. Таня молчаливо требует: покажи ей, на что ты способен, а вместо любви одна канитель. Да и с Березиным столкновение за столкновением.

Последнее время Леон немало завидовал Якореву и Румянцеву, всем комбатам. Им легче. В штабе совсем не то. Ясно, он не на месте. Жаров давно обещал послать в строй, но все медлит. А не слишком ли многое хотел Леон делать в одиночку?

И вдруг тяжело ранило командира роты автоматчиков, на его место Жаров поставил Самохина. Роту он принял в бою и сразу почувствовал себя увереннее. Да и Таня рядом. Ее только что перевели сюда санинструктором. Значит, опять вместе. Судьба.

Он пришел к ней после боя. В сыром окопе было тесно и неуютно. Леон скинул шинель и примостился на земляном уступе. Таня присела рядом.

— Мне здорово повезло нынче, — тихо заговорил Леон. — Снаряд угодил чуть не под ноги, и после разрыва я целехоньким оказался у самого края воронки...

Ей сделалось жутко, и она щекой прижалась к его плечу.

Не долго посидели молча.

— Знаешь, устал, кажется, совсем без сил, и все равно полон тобой...

Взял ее за руку, и их пальцы переплелись.

— Я очень люблю тебя...

Она все молчала.

— Не знаю, как можно любить и оставаться льдинкой.

— Возвратилась Оля... — Таня слегка отслонилась. — И снова разбередила мне память. Нет, не ревную уже. А старая боль еще точит душу. Точит, и все. Оттого и льдинка.

Слова говорились обычные и даже немножко сухие, а тихий голос Тани был нежен и ласков. Она казалась сейчас такой родной и близкой, какой он не видел ее с самого Днепра.

— Пусть так, дай расцелую, — протянул он к ней горячие руки.

Она вскинула на него повлажневшие глаза и не отстранилась. Леон чуть не задохнулся.

— Только помни, Леон, — перешла Таня на шепот, — от настоящей любви я не отступлюсь...

— Мне ничего не страшно, лишь бы знать, что любишь.

Таня снова доверчиво прижалась к нему.

Весь вечер Леон был в радостном возбуждении. К себе в окоп он возвратился поздно ночью. Достал фляжку и налил с полстакана токайского вина. Зачем-то поглядел на ясное небо и машинально отыскал Полярную звезду. Поднял перед собою стакан, словно чокаясь с нею, и выпил залпом. Он прилег на постель и долго лежал с открытыми глазами. Как она дорога ему, Таня, ее ищущие глаза, чуть упрямые губы, сильные ласковые руки. А главное — ее душа, светлая и непокорная. И чем он заслужил такое счастье? Нет, сегодня, как никогда, он знает ему цену. А когда его одолевал сон, к нему сама приходила Таня, садилась рядом, смотрела на него горящими глазами и, ласково обнимая, целовала в щеки. Он порывисто искал ее губы и... просыпался. Таня исчезала. Тогда он снова подолгу лежал, закинув руки за голову, и смотрел на звезды. Но звезды, слишком привыкшие к глазам влюбленных, оставались равнодушными и загадочно далекими.

Наутро Самохина вызвали к Жарову. Полк, оказывается, снимают и спешно перебрасывают на Тиссу. А пока придет смена, Леону предстоит возглавить передовой отряд и выступить туда немедленно. Немцев, по слухам, там нет. Задача — стремительно выдвинуться за реку и подготовить полку плацдарм для переправы.

— Тисса что Днепр, — напомнил Жаров. — Смотри в оба.

Леон поморщился, но смолчал. Он по-своему, как намек на ту ошибку под Киевом, понял слова командира. Там он действительно промахнул, потерял ключевую высоту и осложнил борьбу за плацдарм. Нет, такого больше не будет. Он не позволит себе увлечься. Да и задача не из сложных. Подумаешь, форсировать без противника!

Роту на машинах выбросили к венгерской Тиссе ниже Чопа. Противника в самом деле не оказалось. Леон организовал переправу. Ну и река! Сколько раз ее можно форсировать? У Рахова — раз. За Мукачевым — два. И вот сегодня. Дай бог, последний. Рота окопалась и поджидала полк. Впереди расстилалась ровная пойма правобережной Тиссы... В километре виднелась изогнутая дамба, и Леон долго присматривался к ней. Позиции — что надо. Разве занять? Тогда полку еще легче преодолеть Тиссу. Конечно, занять!

За дамбой открылся мелкий кустарник, за ним домики в садах. Снова окопались. Теперь совсем хорошо. Можно спокойно поджидать полк. Противника не оказалось и за дамбой. Однако к полудню в кустарнике заурчали немецкие танки. Леон насторожился. Через минуту-другую семь танков двинулись на дамбу. Бронебойщики подпустили их как можно ближе и ударили в упор. Две машины поволокли за собой длинные хвосты дыма, и танки отошли.

Немцы решили обойти роту справа. Пришлось загнуть фланг. Тогда немцы двинулись в обход слева. Ясно, берут в клещи. Пришлось загнуться и слева. Двадцать танков! Это кулак. Его удары приходится отражать растопыренными пальцами. Своего кулака у Леона нет. Остается беспокойно поглядывать назад. Как бы не обошли.

Теперь уже атака за атакой. За танками показалась пехота. Одну из машин подожгли бронебойщики. Еще две запылали от огнеметов. Горящие танки заметались по полю, двинулись в кустарник, безуспешно пытаясь сбить пламя. Когда немцы повторили удар слева, там уже не было огнеметов, и новый натиск истребители врукопашную отбивали гранатами. Но где их набраться, гранат! Леон машинально вытер рукою мокрый лоб. Опять сжались, потеснились к реке: дамбу не удержишь, а потеряешь реку, как высаживаться полку? Еще потеснились.