Таня измучилась, вытаскивая раненых. С помощью санитаров она собирала их на берегу, а отсюда одно из отделений Якорева переправляло их обратно за Тиссу. Река пенилась гейзерами взрывов.

«Вот те и легкая задача!» — уже кипел Самохин.

После седьмой атаки пришлось отойти к реке. Силы не равны. Однако Леон не отчаивался. Таня присматривалась к нему и была довольна. Голос твердый, и решимость командира инстинктивно передавалась бойцам. Только под разрывами шестиствольных минометов у нее жутко сжималось сердце. После каждого залпа она испуганно искала Леона глазами и, отыскав, успокаивалась до следующего залпа.

Меж дамбой и Тиссой горели восемь танков, и немцы стали осторожнее. Якорева Леон оставил на левом берегу. Он готовил переправочные средства и обеспечивал оттуда фланги Самохина. Так приказал Жаров. В минуту затишья Леон с горечью оглядел роту. Очень поредели ее ряды. Успеет ли Жаров?

Одиннадцатая атака была особенно яростной. Леон ползал от окопа к окопу, подбадривая бойцов. Кто-то сказал: умрем, а не сдвинемся. Нет, этого сейчас мало. Выстоять во что бы то ни стало! У окопа Соколова он лег за невысокий пень. Прямо на них мчался танк.

— Давай пропустим и — в зад! — сказал Самохин.

Глеб молча привстал на четвереньки. Леон машинально сделал то же самое, и, когда танк оказался совсем близко, они разом бросились в сторону. Танк проскочил. Глеб приподнялся и с силой метнул гранату. Послышался оглушительный взрыв, и на Глеба с Леоном, прильнувших к земле, пахнуло горячим ветром. Когда Леон приподнял голову, он увидел, что немецкая машина с развороченной кормой беспомощно уткнулась носом в землю.

— Вы ранены, товарищ капитан!

Леон недоуменно взглянул на Глеба.

— У вас кровь на руке...

Видимо, задело осколком, и Глеб обмотал руку бинтом.

Леон пополз дальше. Все тело его было напряжено. От частых разрывов звенело в ушах. Танки, покачивая хоботами орудий, надвигались справа и слева. В небе вдруг послышался гул мотора: над Тиссой кружил немецкий разведчик. Чего он высматривает? Леон обвел небо тревожным взглядом. Ему показалось вдруг, прямо на роту в линейном строю один за другим идут пикировщики. Леон с тоскою оглядел распластанных на берегу бойцов. Как мало их осталось в живых и скольким еще придется умереть сейчас под бомбами! Снова зло и настороженно поглядел вверх. Но что такое? С минуту изумленно таращил глаза в небо и вдруг рассмеялся. Что за дьявольщина! Правду говорят, у страха глаза велики. В чистом небе, вытянув длинные шеи, плыли лебеди, и, казалось, они охвачены одним стремлением: лишь бы вырваться из этого скопления огня и человеческих страстей. Леон облегченно вздохнул и тронулся дальше. Сейчас он не думал ни об отличиях, ни о блеске, ни о том, как бы показать себя и определить других. Только бы выстоять!

Наблюдательный пункт Якорева искусно замаскирован у самой реки. Максим раздвинул ветви жимолости, и ему открылась широкая полоса реки. Ветер заметно крепчал, и зловеще-багровый закат, опрокинутый в расходившуюся Тиссу, накалил ее волны, сделав их похожими на языки вспыхнувшего пламени. На узкой песчаной отмели виднелась редкая цепь самохинской роты. Река вскипала от взрывов, и пенные гейзеры мешали наблюдать.

«Вот он, весь плацдарм!» — еще и еще огорчался Максим. Зоркий глаз командира выискивал пути, по которым легче пробиться вперед, угадывал рубежи, откуда возможна контратака, намечал позиции, и ему все яснее вырисовывался замысел завтрашнего боя. Сначала шквал огня. Дымовая завеса. Переправа и высадка. Ее и начнут разведчики. Следом пойдет Думбадзе. А прорвут — им обоим вон на ту дамбу. Румянцев же и Черезов станут наступать на фланги противника. Поддержав их огнем, Самохин останется в резерве. Да с него и хватит. Не повезло нынче Леону. Думал, пустяковая задача, — и в такой переплет!

Со стороны Чопа доносился нарастающий гул боя, и сердце все больше полнилось тревогой. Звуки орудийной канонады усиливались, как надвигающаяся гроза.

У самого берега Максим вдруг разглядел в воде солдатскую пилотку. Густо пропитанная кровью у самой звездочки, она плыла, тихо покачиваясь на прибрежных волнах. Максим даже вздрогнул. Это оттуда, из-под Чопа, где грозно гремит бой. За первой пилоткой появилась вторая, третья, затем еще и еще. Сердце командира подкатилось к самому горлу. Что же сталось с людьми, на ком еще час-другой назад были эти пилотки? Плыли ли бойцы через реку и вдруг попали под убийственный огонь? Или их скосил пулемет, притаившийся в прибрежном: кустарнике, когда они спустились в воду? И что, ранены они или убиты? Удалось ли спастись или их поглотила алчная Тисса, как страшную дань ее неведомым богам, — кто знает?

По щекам Максима скатывалась слеза за слезою. Сухими губами безмолвно ловил их соленую влагу и, бессильный отвести глаза, все глядел и глядел на эти пилотки как последние вести безвестной солдатской судьбы.

Ох река, река! Не дождями полнишься ты сегодня. Не от таяния снегов наливаешься соками. Кровью людскою окрашены твои струи!

Он ближе продвинулся к Тиссе в низкорослый можжевельник и уже невидящими глазами глядел на воду, струи которой, журча и переливаясь, будто твердили: «Время все залечит, все залечит!..»

Удрученный виденным, Максим отправился к разведчикам. В канун Октябрьского праздника у них приподнятое настроение. Как чудесно было в мирные дни! Свет, музыка, праздничный стол. Золотое времечко. А ты вот форсируй реки, наступай, хорони убитых, если хочешь торжествовать победу. Да, сурова и завидна судьба поколения!

На исходном рубеже Максим застал и Березина. Здесь всюду деревянные и надувные лодки, наскоро сколоченные плоты, щиты и плавучие мостики, сбитые из кольев, неизвестно где добытые спасательные круги и пробковые пояса, толстые бревна. Бедовой смолил лодку. Сбив из досок просторную раму, Зубец примеривал ее к двум бочонкам.

— Ты что мастеришь, Семен? — остановился около него Березин.

— Да вот кораблик, — ответил разведчик, — а мотора нет.

— На своем пару придется, — под общий смех подшутил Акрам.

— Слабоват твой кораблик, — осмотрев его, оценил Березин.

— Доплывем, товарищ майор, а малость хлебнем — не страшно: из ста рек пили, не беда, коль испробуем и тисской.

Собрав бойцов, Березин ознакомил их с последней сводкой. Советские дивизии наступают по всему фронту. У Чопа ожесточенные бои. Город то и дело переходит из рук в руки. Ясно почему: за Тиссой открывается путь на Будапешт, враг сопротивляется отчаянно.

— Силен противник, товарищ майор, дюже силен, — заговорил Ярослав, едва заметно покачивая русой головой. — Пушек у него много: лупит и лупит.

За день Ярослав нагляделся на бой за рекою, и что-то в душе у него дрогнуло. Перехватив сейчас укоризненный взгляд Максима, он смутился.

— Вот и разбить его тут, — сказал Березин, — дальше легче будет. Тем более, на подмогу нам сорок батарей ставят.

— Так-то оно так, а нелегко под огнем такую реку перемахнуть.

— Да вы что, боитесь? — в упор посмотрел майор на разведчика. — Самохину труднее было — выстоял же.

— Нет, что вы! — потупил взгляд Ярослав. — Я не боюсь.

— По глазам вижу, боитесь, — настаивал замполит. — Кто еще боится, товарищи? — Помалкивая, бойцы со смехом поглядывали на Бедового.

— Да всем, думаю, малость боязно, — смягчая общую неловкость за товарища, тихо заговорил Голев. — А долг свой все исполнят.

— Помните, друзья, завтра самый большой праздник! — Березин заговорил о времени, когда никого из разведчиков еще не было на свете. Лишь немногие из них родились в гражданскую войну. Их отцы тоже воевали, и им было труднее. Голод. Разруха. Кровопролитные бои.

Максим слушал, и все, давно известное еще из учебников, сейчас воспринималось совсем иначе. Да, были и «Аврора», и Зимний, и Колчак с Деникиным, и нашествие четырнадцати государств. Потом мирные годы, индустриализация, пятилетки. Все казалось таким нужным и должным: отцы боролись и строили — они учились. Сегодня же им, комсомольцам, еще ближе и понятнее подвиг отцов, дело всей их жизни, которое надо отстоять и упрочить...