— Оля, ты что?.. — смутился Максим. — Ведь шутка же...
— Ну и пусть шуткует со своим Леоном! — выпалила Оля.
А Таня не стерпела и еще подзадорила:
— А вот возьму и расцелую Максима, ты же целовалась с Леоном... помнишь, за Днепром, когда меня раненую несли.
Оля побледнела и тихо сказала:
— Не шути, Таня... ты же знаешь, у нас ничего не было.
— А ты понимай шутки. Я не злопамятна.
— Ой, прости, — бросилась к ней Оля.
Павло Орлай лишь качал головой и молча улыбался.
— Ты в самом деле разбойница, — шепнул Максим Оле, сжав ее руку.
Она подняла на него влажные глаза и, потупившись, улыбнулась.
Все четверо молча зашагали в полк. На улицах красные полотнища с лозунгами привета армии-освободительнице.
— У нас еще говорят, — добавил Павло, — что весь этот край — капля русского моря за Карпатами.
Здесь все радовало — и белые полотна дорог, и зеленые виноградники, и домики в острых треуголках черепичных крыш. Но не они привлекали сейчас, не экзотика загорного края, не пряный запах айланта, красивого перистого дерева юга, а люди древнерусской земли, так и не покорившиеся врагу: верили они в свою большую родину, знали, придет время — и она протянет через горы сильную братскую руку.
5
Командуя полком, Жаров не терпел частых смен командиров, потому и подбирал их тщательно и требовал с них круто. Он давно присматривался к Глебу Соколову. Энергичный, волевой сержант. На такого можно положиться в любом бою. У Черезова как раз освободилось место командира взвода, и Андрей, решив назначить туда Соколова, вызвал его к себе.
— Взвод — не полк, справлюсь, — сразу согласился Глеб.
Однако его самоуверенность тогда не очень понравилась Жарову.
И вот уж с месяц Соколов командует взводом.
Полк сегодня на дневке, и Жаров собрал командиров, чтобы объявить приказ о присвоении офицерских званий. Он зачитал его перед строем и вновь произведенным вручил офицерские погоны. Максим Якорев стал лейтенантом, Глеб Соколов — младшим лейтенантом, Яков Румянцев и Леон Самохин — капитанами. Затем в помещичьем саду состоялся праздничный обед.
К столу пригласили и девушек. Оля с гордостью посматривала на Максима, и, хоть их отношения еще далеко не определились, на душе у нее было светло и покойно. Таня сидела между Яковом и Леоном. Офицеры чувствовали себя непринужденно. Впрочем, Леон временами задумывался. Что с Таней? Почему душа ее как бы взаперти? Разлюбить не разлюбила, а близости, какой бы хотелось Леону, все не было. Чего она ждет от него? И разве любовь так уж зависит от того, чем и как занят человек? Леон перевел взгляд на Веру с Думбадзе. Никола ухаживал за ней. Но она нисколько не выделяла его, много шутила со всеми и была в центре внимания. Максим, в свою очередь, нередко поглядывал то на Веру, то на Олю и невольно сравнивал. Оля хороша. И все же она уступала Вере. В той больше душевной силы. Может, это потому, что та женщина, и у нее столько горя, а это еще девочка? Ее чувств он не понимал. То будто влюблена, а то не подступись. Что с ней? А сам он? Но что можно сказать о себе, если сердце еще не утихомирилось от пережитого.
Глеб тихонько подтолкнул Максима в бок и налил в стаканы вина.
— Солнечный напиток. За первые звездочки, чтоб не потускнели!
Максим охотно согласился, но за столом вдруг встал Жаров.
— Друзья мои, — тихо начал подполковник, — все вы боевые командиры, и хочу одного, чтоб каждый из вас воевал искусно, напористо, во всю силу. Знаю, порой думают, взвод не велик — в нем не развернешься. Неверно, в умелых руках и взвод — сила.
Глеб отодвинул стакан и не сводил глаз с командира полка.
— Сами знаете, как богата война примерами, — после небольшой паузы продолжал Жаров. — Мне все же хочется напомнить о боях за высоту 207, еще под Москвою. Самая вершинка ее очень напоминала шапку. Бойцы и прозвали высотку Егоркой в шапке. Была она узкая, длинная. На правом скате — рота, на левом тоже. На самой маковке взвод сидел. Закопались бойцы мелко, патронами не запаслись. Командир же не проверил вовремя, и сверху недоглядели. А немцы — в атаку! Ну, первую отбили. Не успели опомниться — опять атака. А гранаты вышли, и патроны на исходе. В рукопашной взвод бился геройски — все видели, и все же был сброшен. А тут наступление готовилось, и высоту приказали взять. Любой ценой. Ударили ротой — не вышло. Попытались батальоном. Опять неудача. Немцы засели — не подступись. Пришлось пустить по батальону с флангов и третий — с фронта, то есть полк бросили. Все напрасно. Затем уж вся дивизия ввязалась. Бои разгорелись на широком фронте. Взяли ее лишь через неделю. А во что обошлась высота? В сотни убитых и раненых.
— Мало разжаловать того комвзвода, — не сдержался Самохин и под пристальным взглядом командира полка опустил глаза, ибо взгляд этот как бы говорил ему: «А я вот не разжаловал тебя, помнишь, высоту на Днепре потерял?»
— Возможно, — не стал спорить Жаров. — Командир роты даже расстрелять грозился. К счастью, комдив оказался бывалым человеком и знал, расправиться с подчиненным не хитро, а вот направить его — куда труднее.
Самохин заерзал на стуле, кусая губы.
— Да, промах стоил сотен убитых и раненых, — вернулся Жаров к рассказу. — А удержи взвод ту высоту — эти сотни потерял бы противник. Правда, потом так и было. Посадили на вершину усиленный взвод. Закопались бойцы глубоко. За ночь мины поставили, натянули проволоку. Не подойти. А с утра немцы в атаку за атакой. День бьются, другой. Целую неделю. Так и не взяли Егорку в шапке. Наш взвод семерых потерял, а немцы сотни. Вот вам и командир взвода!
Жаров помолчал немного, улыбнулся и закончил:
— Предлагаю тост за командиров-героев, за всех вас, товарищи!
Тост приняли шумно.
Жаров поглядел на своих командиров и с огорчением подумал: «Многих не стало, очень многих. А полк жив, полк наступает. Война изо дня в день требует жертв, и нужно смелее выдвигать и растить людей. На кого ни взгляни сейчас, любой командир — сын полка».
Да, фронтовой полк! Изо дня в день, всю войну он требует от тебя непомерных сил и неустанного напряжения. Ни отдыху тебе, ни покоя. Опасности на каждом шагу. И все же ты любишь его, свой полк, здесь колыбель твоей славы, искусство твоей зрелости. Ты пришел сюда с ковыльным пушком на щеках, еще без знания жизни, без должной выучки. Вспомни-ка первые бои. Какими жуткими казались они тогда! Ты был слаб, неумел, но как ты уверен в себе теперь? Ведь бои и бои. Ты стоишь в них насмерть, ты наперекор огню неудержим в атаке. И тебя ничто не останавливает: ни огонь, ни кровь, ни смерть. Кипучая энергия и целеустремленность, решимость и острая бдительность, привычка к ответственности перед товарищами по оружию и перед командиром — все твои большие крылья.
Пройдет время — наступят мирные дни. И где бы ты ни был тогда, опыт военных лет станет тебе верным оружием и мудрым советчиком. Пусть не все сохранит память, и время немало повыветрит из пережитого, однако дни войны навечно останутся в сердце. И ты будешь рассказывать о них всем — и молодым и старым, и никто из них не останется равнодушным к борьбе за отчизну. Никто и никогда!
Жаров порывисто встал и, подняв тост, вслух повторил свои раздумья:
— За наш фронтовой полк, товарищи!
Тост приняли так же шумно.