Весь ход событий требовал одного — взять его там же.

Ранним утром разведчики расположились на завтрак, который принесли им в объемистых термосах.

— Зубцу двойную порцию, — пошутил Якорев, — за важного «языка».

— За что наказание? Ведь и одной не съедаю.

На завтрак пришли Жаров с Самохиным.

— В горы пора, засиделись! — начал разговор Закиров.

— А то Москва не знает, пора иль нет, — перебил его Якорев.

Обмундирование, чистое и выглаженное, сидит на нем по-особому ладно и щеголевато.

— А правда, — заинтересовался Зубец, и синие глаза его заблестели лукаво, — правда, будто приказ есть всех раненых и больных из полкового медпункта в тыл направлять? Как, товарищ майор?

Ответить Жаров не успел — прибежал Валимовский.

— Вот, товарищ майор, — протянул Серьга исписанный карандашом листок, — только что по радио получено.

Все привстали, подтянулись, как по команде перед построением.

— Нет, товарищи, это не приказ к наступлению, — поняв их душевное движение, сказал майор солдатам. — Тут другое. Англо-американские войска высадились в Нормандии...

— Фью-ю!.. — присвистнул Зубец. — Улитка тронулась.

— Опять станут ярдами мерить.

— Не скажи, могут и заспешить...

— По всем данным, — вглядываясь в листок с сообщением о втором фронте, сказал Жаров, — операция крупная.

— Наши удары торопят, — уточнил Якорев.

— Пусть так, но мы не будем ослаблять усилий! — заключил Жаров.

— Одним словом, — скороговоркой сымпровизировал Соколов, — на союзничка не уповай, знай себе наступай!

Весть о втором фронте не вызвала у Самохина энтузиазма. Мол, нечего гадать: поживем — увидим. Занятый своими мыслями, он нетерпеливо ждал, когда же начнется разговор о главном, ради чего они пришли к разведчикам.

— Ну что ж, — начал наконец Жаров, — с «языком» хорошо получилось. Теперь мы лучше знаем противника, и сейчас нужно ежедневно знать, чем он занят.

— Еще «языка»! — не удержался Сахнов.

— Нет, задача сложнее — заслать во вражеский тыл разведгруппу.

— Боюсь, прохода не найти, — опять не стерпел Сахнов.

— Да, туго придется, — добавил Соколов, — тесно сидят.

— Будем искать! — И Жаров начал излагать план действий.

Якорев молча переглянулся с Самохиным. Задача! Кто-кто, а они лучше других знали, как крепко засел противник.

Теперь день за днем разведчики не вылезали из первой траншеи. Едва темнело, они выползали за колючую проволоку, за минные поля и чуть не вплотную подбирались к вражеским позициям. Проходов не было. Командующий торопил Виногорова. Комдив нажимал на Жарова. Жаров — на Самохина с Якоревым. Максим потерял аппетит, потемнел лицом, исхудал. А дело явно не ладилось, пока наконец надежды не породил неожиданный случай.

Разведчики разместились во дворе усадьбы румынского крестьянина Семена Фулея, которого они повстречали еще при переправе через Прут. Они сменили ему тогда рассыпавшееся колесо, помогли уехать домой. Тощий старик-хозяин жил одиноко: старуха, забрав дочерей и загрузив каруцу домашним скарбом, выехала из прифронтовой полосы к родственникам за Сучаву и поселилась у брата — Василе Савулеску, которому бойцы Якорева помогли построить новый дом. Сын, как и многие, скрывался от мобилизации в Карпатах.

— Партизан! — гордился им старик, вглядываясь в поросшие лесом нагорья за Молдовой. — Бог даст, выживет, горы не выдадут.

В длинной холщовой рубахе и узких посконных шароварах, Фулей целыми днями копался в саду, ухаживая за черешнями. В свободные минуты старик расспрашивал разведчиков о жизни в России. В свое время он побывал там в плену и еще не забыл русской речи.

Подружившись с Фулеем, сибиряк Амосов рассказывал ему о колхозных садах, обучал мичуринским прививкам, помог расчистить пустырь и посадить вишневый сад. Однажды он повстречал его за плугом. Отощавший за зиму саврасый едва тащился бороздою. Неважная пахота, покачал Фомич головою. Развязал мешок с пшеницей. Зерно сорное, мелкое. Небогатый принесет оно урожай.

— Добрая земля, — сказал Фомич, — только разве так пашут?

Сибиряк сходил в роту, поговорил с командиром. Взял крепкого коня и снова отправился в поле. Амосов запряг битюга, а саврасого пристроил присяжным. Работа сразу пошла веселее. Когда земля была готова для посева, Фомич сказал Фулею:

— Хочу подарить тебе немного уссурийской пшеницы. У нас ее называют «ленинкой». Я вырастил ее в колхозе имени Ленина.

Достал Фомич заветный узелок из вещмешка и стал не спеша развязывать. Румынский крестьянин с любопытством наблюдал за ним.

— Будет у нас такая? — спросил он, любуясь отборным зерном.

— Обязательно будет, — ответил сибиряк. — Посей ее рядом со своей, и это маленькое поле станет полем дружбы.

— Да, да, — обрадовался румын, — поле дружбы!

С того дня Фулей еще крепче сдружился с Амосовым. Оба они почти однолетки. Но Фомич выглядел моложе своих лет, а Фулей — намного старше.

Приходил Фомич обычно под вечер. Вместе с Фулеем они садились на чурбан у порога и не спеша свертывали цигарки. Потом ровно и тихо, как вечерний ручей в горной долине, текла их беседа.

— А у нас будут колхозы? — допытывался Фулей.

— Захотите — будут, — отвечал Фомич.

— А правда, крестьянских детей отбирают в колхоз?

— Тьфу, черт! — сплюнул Амосов. — Антонеску вам много набрехал.

Крестьянин задумался, потом тихо спросил:

— А тракторы у нас будут?

— Непременно будут, — подтвердил Амосов.

Фулей недоверчиво взглянул на собеседника и огляделся вокруг. Много, ой как много лет стоят тут эти приземистые домики с их несложным хозяйством. За ними — земля, арендуемая у бояр и местных богатеев. Чтоб ее обработать, часто недостает даже плуга, и смущенное лицо крестьянина как бы говорило: где же взять тракторы?

Фомич догадался, о чем думает Фулей.

— Поначалу и у нас не было тракторов, а научились делать.

— Помрешь — не дождешься, — огорченно вздохнул старый румын.

— Эка маловер какой! — усмехнулся Фомич. — Мы ведь на голом месте начинали. Вам будет легче: советские друзья всегда помогут.

Эти разговоры шли изо дня в день. Они бередили душу, и, когда все расходились, Фулею долго еще не спалось. Едва же забывался он, как к нему будто снова приходил Фомич и все говорил и говорил о заманчивой и непривычной жизни.

А однажды Фулей обратился к Амосову:

— Дай звездочку!

— Зачем тебе? — допытывался Фомич, роясь в своем вещмешке.

— Сыну сберегу. Пусть и он народным солдатом станет.

— Это добре, на, бери.

Приняв подарок, румын долго рассматривал красную звездочку. Чувствовалось, он видел в ней не редкую диковинку, которую издалека занесли чужие люди, а символ чего-то чистого и всемогущего, что близко и дорого.

Однажды ночью Соколов услышал легкий посвист. Прислушался. Посвист повторился еще раз. Знать, уловил его и старый Фулей. Опасливо поглядел по сторонам. Затем осторожно встал и, крадучись, вышел на улицу. Глеб толкнул в бок Зубца, и оба последовали за Фулеем. Тихо пробрались в сад и замерли от удивления. Старый румын с кем-то разговаривал шепотом. Разведчики бросились к незнакомцу.

— Не надо, Зубец, не надо! — испугался старик. — Это сын мой.

— Сын! — удивился Семен. — Откуда?

— С Карпат пришел, вас боится: дитё совсем.

Янку Фулей — из небольшой группы молодых рекрутов, что скрывались в Карпатах. У них мало оружия: на десять человек всего два карабина. Молодого Фулея послали через линию фронта разведать, можно ли вернуться домой.

Наутро Янку пришел к разведчикам: если нужно, он знает место и может провести русских в горы. Он стоял перед Якоревым в холщовых шароварах и в качуле[21], из-под которой выбивались черные волосы. Бронзовая от загара грудь развита слабо, и восемнадцатилетний Янку выглядит совсем хрупким юношей. Но красивое чернобровое лицо с ясными живыми глазами вызывает доверие. Говорит он только по-румынски, и его торопливую речь не спеша переводит отец.