— Заткнись, шутник! — прикрикнул я на него.

— Извините, босс.

— И прекрати ухмыляться, у тебя и без того довольно глупый вид.

До управления в центре Найроби мы доехали молча. Поставив на место патрульный автомобиль, мы отправились по домам. Мои ребята знали, что я клокочу от злости из-за гнусного Кирату и меня в таком состоянии лучше не задевать.

— Я хочу публично перед вами извиниться за грубость.

— Все в порядке, сэр.

— Простите, уж это я сгоряча.

Пересев в свою машину, я поехал к пассажу "Адам". Клуб "Тумбо" был еще открыт, и я решил зайти и выпить пива. Несмотря на поздний час, народу в клубе оказалось битком, однако мне удалось отыскать свободный столик в дальнем углу. Потягивая свой "Таскер", я обдумывал новые факты, добытые в течение прошедшего дня. Телефоны, что назвал Урдин, принадлежали людям, которые — совершенно очевидно — не имели никакого отношения к синдикату. Может, все-таки Урдин перепутал цифры? Он настаивал, будто начало номера 60–17. При перестановке цифр в окончании номера получалось 60-17-834. Это телефон некоего Томаса Крейби. Пожалуй, надо будет установить наблюдение за его домом в Спринг-Вэлли.

Я выхлестал четыре бутылки, прежде чем ощутил, что напряжение и тревоги дня отступают. Ко мне за столик подсел какой-то мужчина — оказалось, доктор. Речь у нас зашла о детстве, о школьных годах, и мы так увлеклись, что позабыли о позднем времени, между тем часы показывали около двух ночи.

— Извините, док, мне пора.

— Да что вы, в самом деле! — шутливо запротестовал он. — Выпьем хотя бы по последней, на дорожку.

— Нет, спасибо, я свою норму выбрал. Когда только вы, врачи, откроете эффективное средство от похмелья? Все, что производится теперь, абсолютно не помогает.

— Уважающий себя доктор и не прописывает эту ерунду.

— Я должен уйти, чтобы утром быть как стеклышко.

— Что ж, раз надо, значит, надо, однако кофе с аспирином, как правило, дает желаемый результат.

— Увы, доктор, большинство ваших коллег это утверждение оспаривают, и, вообще, у вас ни на что нет единой точки зрения.

— Представьте, есть!

— На что же?

— Неужто не догадываетесь? — Он лукаво мне подмигнул.

— Кажется, до меня дошло, — произнес я, поднимаясь со стула. — Вам в голову полезли всякие грязные мыслишки. Спокойной ночи, старина!

— Значит, решительно отказываетесь выпить по последней за мой счет? Угощаю!

— Решительно — пока врачи не придут к единому мнению относительно лечения элементарного похмелья! До свиданья.

Теперь я вертел баранку уже не в столь мрачном настроении, как раньше. Наступила разрядка, меня клонило в сон. Синдикат вот-вот затрещит по швам, а мистер Кирату мне так же страшен, как львиная шкура в его гостиной. Меня охватило веселье, легкомыслие, ощущение полной свободы и совершенной безопасности. Затормозив у ворот своего дома, я вышел из машины, чтобы распахнуть створки, и тут мурашки побежали у меня по спине. Сзади подкатил большой черный "мерседес". Я почувствовал: за мной пожаловали. Хотелось закричать, но я побоялся стать всеобщим посмешищем: а вдруг это кто-нибудь из моих приятелей! Несколько мужчин выскочили из "мерседеса" и подбежали ко мне, я не мог разглядеть их лиц, меня ослепили фары машины.

— Мы за вами, мистер, — сказал кто-то с американским акцентом.

— Тихо, без шума!

— Кто вы? — выдавил я из себя.

— Кому сказано, тихо!

И все, больше я уже ничего не слышал, потому что мне заехали чем-то увесистым в затылок, и я окунулся в почти желанное забытье.

Очнулся я, скорее всего, от холода: у меня совершенно окоченели ноги и руки. Моя первая мысль: опять жена стянула с меня одеяло! Я заворочался в темноте и вскоре понял, что накрепко связан по рукам и ногам. И тогда я сразу все вспомнил: как меня похитили прямо с порога собственного дома. Интересно, хватилась ли меня моя дражайшая половина? А ведь могла бы выглянуть в окно, увидеть мою машину у ворот — если ее оттуда не отогнали и сообразить: что-то не так. Но для этого надо проснуться, что весьма сомнительно, поскольку жены полицейских чинов привыкают к частым ночным отлучкам супругов, связанным с выполнением их служебных обязанностей.

Я попробовал высвободить руки, дело плохо: веревка завязана профессионально! Я едва не задохнулся, прежде чем смекнул: во рту кляп. И тут меня охватила паника, такое животное безумие, когда начинаешь судорожно колотить руками и ногами, лишь бы освободиться от пут. Живым отсюда не выйти, сказал я себе, они тебя не выпустят, не моргнув глазом перережут глотку, ты стал для них опасен. Я заворочался еще сильнее, но веревки только глубже впивались в кожу. Отчаявшись, я затих и несколько минут провалялся на полу неподвижно, словно бы в прострации. В коридоре за дверью раздались гулкие шаги, заскрипели отодвигаемые засовы. Вспыхнул свет, я зажмурился от рези в глазах, с новой силой застреляло в затылке.

— Эй, ты чего?! — закричал на меня сомалиец в форменной куртке ночного сторожа. Если бы я мог, осыпал бы его отборной бранью, но оставалось только глядеть на него с лютой ненавистью. Он подошел, небольно ткнул меня носком ботинка в бок, я уловил резкий запах: от него разило потом. — Не ори, без толку, все равно тебя никто не услышит. — Сначала я решил, что он имеет в виду кляп, но из дальнейших его слов мне стало ясно, что положение мое еще хуже, чем я предполагал. — Тут у нас звукоизоляция. Стены, потолок — все здесь из особого материала, так что шуми не шуми — все едино…

Коли так, зачем рот мне было затыкать? Видно заметив мое недоумение и смекнув, в чем дело, сомалиец вытащил кляп.

— Мы не знали, когда ты придешь в себя, и не хотели, чтобы ты надрывался попусту. Силы побереги, скоро будешь говорить с боссом.

— Послушай, мы же с тобой братья, — воззвал я к своему тюремщику, он был моей последней надеждой, я мог рассчитывать только на его сочувствие и помощь. — Оба мы черные, будь другом, развяжи меня.

— Если босс прикажет.

— Я офицер полиции, мои сослуживцы будут тут с минуты на минуту. Развяжи — тебе это зачтется. В конце концов, твои хозяева — чужеземцы, а я свой брат, африканец.

Он промолчал в ответ, но в его усмешке я уловил сострадание. Однако надежда на спасение с каждой секундой убывала во мне.

— Может, деньги возьмешь? — предпринял я последнюю попытку. — Я сделаю так, что ты получишь вознаграждение. Или тебе родина не дорога, хочешь стать предателем?

Видно, эти мои слова задели его за живое, ухмылка исчезла с его лица, уступив место гневной гримасе. Подойдя, он ухватил меня за подбородок, как младенца.

— Заткни пасть, или же я снова вставлю тебе кляп!

Я согласно кивнул. Все зря: он по-собачьи предан хозяину, как вождю племени. Сомалиец тем временем вышел в коридор и запер дверь снаружи.

Прошло минут пять, он вернулся, но не один. В комнату, размахивая пистолетом "вебли" девятимиллиметрового калибра, ворвался мистер Кирату с перекошенным от злобы лицом и с ходу влепил мне свободной рукой звонкую пощечину.

— Ага, мистер Строгий Полисмен! — глумясь, завопил он. — По-прежнему такой же строгий? Отвечай, или язык проглотил?

Он лупил меня по лицу, пока рука у него не устала. Из носа и рассеченных губ пошла кровь, она капала мне на рубаху. Я напряг зрение и увидел Луиджи Каэтано. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и посмеивался. Я бы узнал его в тысячной толпе — черный свитер, "ежик" на голове и шрам на правой щеке, не говоря уже об этом взгляде убийцы.

— Абдуллахи, иди-ка отсюда и смотри там в оба, — велел сомалийцу Луиджи, даже не повернув головы в его сторону. — Сам знаешь, что тебе делать.

Сомалиец вышел, притворив за собой дверь. Кирату, убедившись, что я вполне безопасен, засунул пистолет за пояс. Жалкий трус!

— Скажи-ка, легавый, как ты пронюхал про нас? — зашипел Кирату. — Живо, живо, шевели языком! — Не дождавшись ответа, он заехал кулаком мне в ухо. И что именно тебе известно?