Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.

— Дверной замок не сломан, — негромко заметил я.

Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.

— У вас что-нибудь ценное пропало? — спросил я фон Шелленберга.

— Деньги целы, — изрек он лаконично.

— Сколько?

— Довольно много.

— Нет, — я с сомнением покачал головой, — тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?

Серые глаза фон Шелленберга округлились.

— Кое-какие документы, — наконец сказал он. — Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.

— Другими словами, грабители ничего не унесли? — спросил я.

— Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды…

Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.

Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.

Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.

Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.

Я проснулся, как обычно, около шести, принял ванну, оделся — словом, приготовился к грядущему дню. Фон Шелленберг еще спал, когда я вышел из номера.

В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся — он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.

Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.

Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя — пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.

Она пошла в спальню и долго отсутствовала. Наконец в трубке вновь раздался ее твердый, с хрипотцой, которая мне так нравилась, голос. Супруга Сэма весьма привлекательная дама.

— Вы меня слышите?

— Да-да.

— Он вовсе вам не обрадовался, однако сейчас подойдет. Даю вам ровно одну минуту.

Я не успел поблагодарить ее — она отошла от телефона. Видать, ее мой звонок обрадовал еще меньше, чем Сэма.

Время ползло на четвереньках. Я уже решил, что Сэм передумал говорить со мной, но тут он взял трубку — в сонном и сиплом от вечного курения голосе сквозила угроза.

— Короче! — буркнул он.

— Сейчас шесть утра, Сэм, — сообщил я.

— Порядочные люди раньше восьми не звонят. Какого дьявола тебе надо?

— Стареешь, дружище. Помнишь добрые времена, бывало, всю ночь гуляли…

— Теперь я семейный человек. Уяснил? Три сына и две дочери. На пять детей больше, чем у тебя. Так что короче.

— Как поживают твои малыши?

— Господи! — застонал Сэм, точно его пытали. — Не для того же ты звонишь в такую рань, чтобы спросить про их отметки!

— Что правда, то правда, — признал я. — Я звоню, чтобы попросить об одолжении.

— Нельзя подождать с этим пару часиков?

— Нет.

Он задумался.

— Это срочно, — прибавил я для большей убедительности.

— Что-нибудь насчет денег?

Мы всегда брали в долг друг у друга, когда только начинали служить в криминальной полиции и получали крохотное жалованье.

— На этот раз мне нужны не деньги, — ответил я. — Кстати, если тебе понадобится взаймы…

— Значит, тебе снова нужна моя машина?

— Нет.

Он обругал меня, и я поспешил объяснить причину звонка.

— И это все? — В голосе Сэма кипело негодование. — Любой чинуша из нашего ведомства может это сделать.

Пришлось напомнить Сэму, что в данный момент я, должно быть, занимаю одно из первых мест в списке смертельных врагов Омари и не могу довериться никому из его служащих.

Молчание на другом конце провода свидетельствовало о том, что мои аргументы показались Сэму достаточно вескими. Наконец послышался тяжкий вздох.

— Ты уверен, что кроме меня у тебя нет верных друзей?

— Ты самый надежный, Сэм! — воскликнул я и, не дав ему времени опомниться, добавил: — Жду тебя в восемь в вестибюле "Бульвара".

Сэм снова грустно вздохнул.

— Завтраком угощу, — добавил я, прежде чем он повесил трубку.

Газетный киоск уже открылся. Купив свежий номер "Нейшн" и пачку сигарет, я поднялся в номер. Фон Шелленберг еще не выходил из спальни. Я сел в кресло и полистал газету. В ней главным образом говорилось о конференции ЮНКТАД, которую на следующее утро должен был открыть не кто иной, как сам президент республики. В Найроби уже прибыли главы правительств Филиппин, Анголы, Замбии, Маврикия, а также личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс.

Что и говорить, комиссару Омари сейчас не позавидуешь. Ведь он как бы главный ангел-хранитель всех этих высоких гостей, а опытных людей под его началом не так уж много. Жаль, что я не могу на этот раз прийти ему на помощь. У меня на руках фон Шелленберг, который тоже нуждается в неусыпном внимании.

Я отшвырнул газету и достал добытую накануне у клерков туристической фирмы "Кросс-Кения" фотокопию длинного списка имен, восемьдесят из которых были аккуратно отпечатаны и лишь одно в конце добавлено от руки. Туристы были разбиты на десять групп, по восемь человек в каждой. Большинство из Европы, но попадались также японцы и американцы. В списке указывались также профессии. Кого здесь только не было, даже один священник! Мужчин вдвое больше, чем женщин.

Я долго вчитывался в список, но мне это мало что дало. Фон Шелленберг вышел в гостиную без четверти восемь в защитного цвета костюме сафари. Он и в нем умудрялся сохранять внушительный вид. Снобистские замашки чувствовались в каждом его жесте, они сопутствовали ему, как крепкий запах сигар.

Мы пожелали друг другу доброго утра и отправились завтракать. Уже у лифта я извинился, сказав, что оставил в номере сигареты, и, вернувшись, повесил на дверную ручку люкса табличку с просьбой не беспокоить. Это для того, чтобы горничные не принялись за уборку, пока Сэм не соберет отпечатков пальцев. После этого я присоединился к фон Шелленбергу.

Завтрак начинался в половине восьмого, и пока что лишь немногие из постояльцев спустились в ресторан. Официанты, казалось, тоже до конца не проснулись, обслуживали медленно.

Я заказал тосты и кофе, приготовясь к созерцанию того, как фон Шелленберг будет поглощать яичницу с ветчиной, печенку и свиные сосиски, корнфлекс и фруктовый сок. Оказалось, что он большой любитель поесть, — накануне за ужином это его свойство не проявилось достаточно наглядно. За едой он молчал — и слава богу! — говорить в такой ранний час было решительно не о чем.