Филипп встал и подошел к камину, стараясь не засмеяться и не выдать своего удивления. Он знал, что она невинна, но не предполагал всей глубины ее неведения.

Париж был местом, где самые интимные супружеские достоинства были всеобщим достоянием, и с такой абсолютной невинностью Филипп за все годы пребывания при дворе никогда не сталкивался. Он рассеянно водил пальцем по губам, обдумывая, как ему поступить.

Разве может она получить удовольствие в таком жертвенном состоянии? Минута работы для него, боль для нее – и невинности нет. Нет, это никуда не годится.

Совсем легко было разорвать ее тонкую одежду и взять то, что ему положено по праву, но Филипп хотел большего. Он хотел увидеть огонь страсти в ее огромных испуганных глазах. Хотел узнать, что таится за ее осторожными и обдуманными словами. Лишая ее невинности, он хотел ласкать ее, касаться ее тела, погрузиться вместе с ней в мир таинственных чувств, о которых она даже и не подозревала, – мир, когда душа и тело сливаются в едином прекрасном порыве и восторг освобождения приносит ни с чем не сравнимую радость.

Филипп пересек комнату и сел в кресло, стоящее у постели. Кто знает, какую позицию занимали занятые умерщвлением плоти обитатели монастыря, говоря ей о «душе и теле».

Новобрачная молча лежала перед ним, ее темные брови были сдвинуты, каскад сияющих, отливающих золотом волос струился по плечам.

– Простите, ваша милость. Я разочаровала вас?

В ее тоне звучал явный оттенок извинения.

Филипп сдержал улыбку.

– Напротив. Вы очень привлекательны. Но прошу вас, называйте меня Филиппом. В конце концов, мы теперь муж и жена.

– Филипп… – Казалось, его имя всегда будет с трудом сходить с ее губ.

Он продолжал:

– А как быть с вашим именем? Вы предпочитаете – Анна-Мария, или вам привычно более короткое имя? Может быть, в монастыре вас называли по-другому?

Она взглянула подозрительно.

– Вы мой муж и можете называть меня так, как вам будет угодно. – Нотка вызова и легкой иронии прозвучала в колючем ответе.

– Опять, – улыбнулся он. Вызов был рожден злостью, а злость – признак страстности. Пробудившись, страсть может стать не самым худшим спутником этой ночи. На мгновение ее лицо, попав в отблеск горящих свечей, засияло призрачным светом. Филипп вздрогнул от такого неожиданного превращения женщины-полуребенка в одухотворенного, почти бесплотного ангела, но она повернула голову, и очарование минуты исчезло.

В дальних комнатах дома еще звучали музыка и смех, потом все стихло. Только потрескивание огня в камине нарушало тишину.

– Вы хорошо знаете Священное писание, Анна-Мария?

Она заметно насторожилась.

Интересно. Филипп продолжал говорить так же спокойно и ласково.

– Матушка Бернар объясняла, что в эту ночь вы должны исполнить некоторые супружеские обязанности, но читали ли вы, что написано в Священной книге о телесных радостях нашего союза?

Легкий оттенок румянца заалел на ее щеках.

– Я знаю, что радости плоти – грех.

Последовала пауза, во время которой он успел прочесть на ее лице воспоминания обо всех наказаниях и нотациях прошлого. Но тут же она спрятала свои чувства под проклятой маской монашеского смирения и еще отчаяннее вцепилась в покрывало.

– Матушка Бернар говорила, что мой физический долг в супружестве – стать с вами единым целым. Я готова подчиниться.

Итак, проповеди этих схимников замусорили ей мозги. Филипп с трудом сумел скрыть свое отвращение к такой пародии на супружество. Он медленно, спокойно повернулся и сделал пару шагов к постели. С каждым его шагом глаза Анны-Марии становились все шире. Он остановился для пущего эффекта, свернул к книжному шкафу, забитому тяжелыми томами в кожаных переплетах, и взял один из них. Вернувшись в кресло у камина, он открыл старинную Библию.

– Прошу вас быть терпеливой. Мои знания латинского, так же как и греческого, не слишком хорошие, поэтому перевод может быть немного корявым.

– Перевод? – В ее вопросе был слышен явный интерес.

– Это Священное писание. Самое меньшее, что я могу сказать о матушке Бернар и ее рассуждениях о греховности удовольствий – во всяком случае, по поводу физической близости между мужчиной и женщиной, – это то, что они не совсем точны. – Он был вознагражден огоньком любопытства, загоревшимся в глазах Энни. – Я не хочу подозревать вашу матушку Бернар в невежестве или злом умысле. Тем не менее она ввела вас в заблуждение. Я вижу только одно лекарство. Доказать, что физическое наслаждение в супружестве – дар самого бога. – Он поднял книгу. – Вы случайно не знакомы с латынью?

Она опять напряглась:

– Почему вы спрашиваете об этом?

Филипп успокаивающе улыбнулся.

– Я предпочел бы, чтобы вы прочли это сами. Впрочем, неважно. Я буду переводить. – Он переворачивал толстые плотные страницы до тех пор, пока не нашел то место, которое хотел прочитать. – Это слова из послания святого Павла. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как господу. Потому, что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но, как Церковь подчиняется Христу, так и жены своим мужьям во всем». – Он взглянул на нее поверх книги и увидел, что руки ее по-прежнему скрещены на груди и одна бровь скептически изогнута.

Хотя ее тон стал более доброжелательным, но ответ оказался совсем не таким, какого он ожидал.

– Странно, что эти слова говорил такой посланник бога, как святой Павел. Не сомневаюсь, что все мужья христианского мира находят их очень удобными.

Филипп усмехнулся про себя, но не подал вида. Сознательно говоря тихо, чтобы ей пришлось приложить усилие, чтобы услышать его, он спросил:

– А вы готовы подчиняться во всем мне, вашему мужу?

– Я поклялась.

Теперь он усмехнулся, вспомнив свои амурные приключения.

– Каждая из придворных дам давала обет верности своему мужу, но мы оба прекрасно знаем, какое малое значение придают в наше время этой клятве.

Она тихо отвечала:

– Мое слово – все, что у меня есть. Моя клятва для меня священна, как, я надеюсь, и для моего единственного мужа перед господом.

– Хорошо сказано, – восхитился Филипп. – Если вы будете честны и покорны в эту ночь, я обещаю не причинить вам зла. Клянусь, мне хочется доставить вам только радость. Вы верите мне?

Она покачала головой и прошептала:

– Не знаю, но хотела бы верить.

Филипп вновь обратился к книге, лежащей перед ним.

– Может быть, этому можно помочь, если я прочитаю вам то описание страсти, которое бог завещал мужьям и женам. – Он открыл Ветхий завет, и звук его бархатного голоса заполнил сумрак спальни: – Я читаю отрывок из книги Песни Песней Соломона: «Как прекрасна ты, возлюбленная моя! Глаза твои голубиные под кудрями твоими».

Он запнулся, искоса взглянув на ее полуобнаженную грудь, и продолжал читать:

– «Сотовый мед капает из уст твоих, невеста: мед и молоко под языком твоим…» – Филипп выразительно посмотрел на вызывающе поднятый подбородок, отложив книгу, встал, подошел к постели и остановился, продолжая говорить по памяти: – «Запертый сад – сестра моя, моя невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник».

Осторожно он отвернул краешек покрывала в изножье постели, открывая белую простыню и смуглые, атласной кожи ноги, выглядывающие из пены кружев ночной сорочки, и сел рядом. Слова, только что произнесенные им, были всего лишь поэтической метафорой. Но они вдруг ожили и показались в этой обстановке исполненными особого значения.

Ее дыхание стало прерывистым, глаза расширились. Его голос окутывал ее, гипнотизировал, звучал величественно и страстно. Она не могла пошевелиться.

Продолжая говорить, Филипп вглядывался через изящную сорочку в изгибы ее тела.

Он нагнулся еще ниже и почувствовал запах роз, исходящий от ложбинки на ее шее. Она вздрогнула, когда он слегка прикоснулся губами к гладкой коже за ухом. Неожиданно в спальне стало как будто теплее, жар его разгоряченного тела не могла сдержать даже плотная полотняная рубашка.